него, отделите сущность от бумажной оболочки, то, что есть, от того, что кажется, правду от неправды или полуправды, и редко где окажется прочная плодотворная польза. Сверху блеск, внизу гниль. В творениях нашего официального многословия нет места для истины. Она затаена между строками, но кто из официальных читателей будет всегда обращать внимание на междустрочие?»
Прошу ваше превосходительство сообщить эти правдивые слова всем лицам и местам морского ведомства, от которых в начале будущего года мы ожидаем отчетов за нынешний год, и повторите им, что я требую в помянутых отчетах не похвалы, а истины, и в особенности откровенного и глубоко обдуманного изложения недостатков каждой части управления и сделанных в ней ошибок. Те отчеты, в которых нужно будет читать между строками, будут возвращены мною с большой гласностью. Прошу ваше превосходительство разослать всем вышеупомянутым местам и лицам копии с настоящей моей записки.
Подписал: генерал-адмирал Константин.
Сей напечатанный циркуляр был после отобран. Приведенные в нем слова взяты из записки, составленной П.А.Валуевым, которую я сообщил великому князю.
Книжка 3 (1818—1828)
ВОСПОМИНАНИЯ О ДЕРЖАВИНЕ, ПЕРЕДАННЫЕ ДМИТРИЕВЫМ
Солдатские жены, жившие с Державиным-солдатом, заметили, что он всегда занимался чтением, и потому стали просить его, как грамотея, писать за них письма к родственникам. Державин и писал. После хотел он употребить в пользу свою писарскую должность и писал (Бакунин говорит, за деньги, за 5 и 10 копеек) письма с тем, чтобы мужья отправляли за него ротную службу, то есть ездили за мукою, счищали снег около съезжей и проч. Далее перекладывал он в стихи полковые поговорки, переписывал сочинения Баркова. Отпущен Державин был в Москву, где просрочил более полутора года, промотался, проигрался и написал в негодовании стихи на Москву, которую сравнивал с развратным Вавилоном. Он сказывал эти стихи Дмитриеву, уже бывши статс – секретарем.
ПОЕЗДКА В МОСКВУ 1818 ГОДА
Я выехал из Варшавы 14(26) декабря, в десять часов утром, с похмелья: лучше пьяным выезжать. Догнал Николая Николаевича (Новосильцева) только в Бресте сегодня, 15-го. Что за Царство? По всей дороге нет и тени вида. Равнина, перерезанная болотами, песками и сосновыми лесами. По мерзлой земле дорога славная. Брест-Литовский – вертеп таможенников. На прошлой ярмарке пошлин за провозимые товары заплачено было 460 тысяч рублей, на нынешней думают собрать около 400 тысяч, но зато товара менее. Брест имел одну из древнейших типографий. Буг здесь узок.
Николай Николаевич получил эстафету от Волконского, уведомляющего, что государь назначает ему свидание в Минске, однако он дождется его здесь. Один Пономарев заплатил около 90 тысяч пошлин за провоз товаров на 300 тысяч рублей. С сукна берут пять рублей с аршина. Здешние таможенные фокус-покусничают с повозками: придет нагруженная бричка, оглянешься – ее уже нет. Из-под носа так их и скрадывают. Здесь есть и присланный ревизор из Петербурга от Гурьева. Стоял у жидовки Раген-Мейер.
16 декабря
Не дождавшись государя, поехали мы с Николаем Николаевичем в Слоним в карете. Приехали ночью, то есть к утру 17-го числа. Здесь жили Огинский, Слонимский, Позняков. Театр, каскады, сады. Было прекрасно, но театр в развалинах. Огинский канал, сооруженный под присмотром Фалькони.
Польских губерний города – тот же Рим. Всё прах, всё воспоминания, но только не так красноречивы. Послушать от них нечего, разве поучения, что народ без характера и правительство без уложения (что идет всегда рука в руку) не могут надеяться на жизнь. Это какая-то подложная жизнь. Такие государства ходят сгоряча. Пощупайте их пульс: он уже не бьется или бьется последними судорожными биениями.
В Литве ужасно страждут крестьяне. Николай Николаевич может дать прекрасный пример, как держать казенные аренды. На них смотрят как на лимон, который попался к вам на минуту в руки: всякий старается выжать из него весь сок. Честным арендатором был около двадцати лет маршал Пусловский, отменный лимоножатель. Он кровью крестьян нажил миллионы. Маршал поветовый Вронский. Себе на уме, должен быть тонок, потому что этого не видать. Грабовский – губернский гродненский маршал. В Литве задумывают установить состояние крестьян. Грабовский подавал просьбу о том государю. Боюсь, чтобы эта свобода крестьян не была уловкою рабства панов. Увидим, как приступать к делу. Хотят собрать по одному депутату с уезда и решить эту задачу. Дай Бог!
Крестьяне литовские ужасно угнетены. Здесь не знают ни брата на брата, ни других постановлений наших. Паныцизна[33]. Крестьянин должен с двумя волами работать три дня в неделю на пана, между тем редкий имеет и одного вола. Чтобы наверстать, паны заставляют одним волом работать шесть дней.
Стояли в доме часового мастера Либера. Государя ожидали 17-го числа к вечеру. Он приехал 18-го к 12 часам пополудни. Артиллерийская рота простояла на ногах почти сутки. Государь думает, что он, проезжая губернию, ничего с места не трогает, потому что запрещает встречи, приемы. Но каждый проезд его – новый налог. Всё в движении: губернаторы и вице-губернаторы невидимо следуют за ним или провожают, как Сбогары[34]. Государь не тронут, но по сторонам все режут и давят. Крестьянам за взятых лошадей не платится. Мы спросили у одного холопа, который с нами ехал, получает ли он за то деньги, которые мы заплатили. А ja pana wiezu. Как будто не его дело. Он не привык и думать об этом.
Государь приехал с Волконским, в открытых санях. Свеж, как будто с постели. Мы поехали из Слонима в Минск в четыре часа после обеда.
18 декабря
На санях. На последней станции перед Минском ожидали государя около тридцати просителей и просительниц. Посмотреть, точно комическая сцена, а подумать, так не так-то и смешно. Всякий тут со своими надеждами, расчетами. Друг другу рассказывают. Ужасно положение; сорок миллионов народа, который, везде выбившись из сил, ждет суда от одного человека. Это положение едва ли не есть отчаяние.
Приехали в Минск в 12 часов пополудни. Остановились у Влодека. Город, то есть то, что может назваться городом, весь на одной площади. Считают в обывателях одного христианина на десять жидов. Всё у них в руках, никакой ремесленник из христиан не может удержаться при них: тотчас спустят цену, он принужден будет отойти, а они снова цену возвысят. Около 11 тысяч жителей.
Государь приехал в восемь часов вечера. В городе есть театр «Casino». Покои изрядные. Бывает иногда до ста пятидесяти человек. Вечером должен был быть тут бал, приготовлен был для государя. Но не принят, потому что пост…
Дороги в Литве делают шестидесяти сажен ширины. Прогонов скота нет. У нас никогда ни в чем нет меры.
Николай Николаевич поехал с государем работать на два часа.
НИЖНИЙ НОВГОРОД
3 августа 1822
Мы приехали вечером 21-го. Город обширный – верхний, казалось, почти совсем пуст, по мере того как спускались вниз, движение возрастало. Первое впечатление, производимое ярмаркой, которую видим с горы, не отвечает мысли о ярмарке по рассказам. Она более походит на большой базар, не азиатский, а деревенский. Вместе с тем удивляешься богатству, сокровенному под такой смиренной наружностью.
Гостиный двор, то есть именно лавки, очень некрасивы и что-то похожи более на конюшни. Кирпич и черные кровли дают вид пасмурный, тут нужны бы краски яркие: товар лицом продается. Церковь прекрасная. Главный дом, где помещается губернатор и ресторация, где много зал для собрания, хорош, обширен. Лестница, извилистая и опирающаяся только на четыре столба, легка, но слишком узка и сжата. Говорят, что губернатор препятствовал в ином исполнении предполагаемого плана для сохранения удобств в покоях, ему назначенных. Столбы чугунные в лавках, выкрашенные белой краской, тонки, длинны и безобразны.
Вопрос о выгоде перемещения ярмарки из Макарьева в Нижний еще не совершенно, кажется, решен. Впрочем, отлагая в сторону личные и частные выгоды и ущербы, которые должны молчать перед общественной пользой, кажется, решительно можно сказать, что ярмарке приличнее быть достоянием губернского города, каков Нижний, нежели Макарьевского монастыря, который один обогащался ею, тогда как город нимало не богател и не украшался.
Реман в записках о Макарьевской ярмарке (на которую, впрочем, кажется, смотрел он слишком поэтическим глазом) замечает, что в Макарьеве не видишь и следов выгод, которые ярмарка должна бы доставить городу. Притом до́лжно вспомнить, что на первые годы, пока казна не выручит наймом лавок деньги, употребленные на сооружение гостиного двора (а и по выручке, может быть, захочет сократить этот долг), высокая цена лавок весьма ощутительна для купцов, особливо же для тех, кто приезжает с товаром не на миллионы, а на несколько тысяч рублей. Вообще, кажется здание слишком огромным.
Потребность ярмарки должна ослабевать в государстве по мере того, как распространится образованность, а с нею и промышленность и выгоды общежития. Не нужно тогда будет ехать за несколько сот верст запасаться тем, что для общей выгоды и покупщиков, и продавцов будет у каждого под рукой. Число приезжих дворян от году в год убавляется. Многие купцы еще по старой привычке приезжают на ярмарку, но неудача ежегодная отучит их от нее.
Разумеется, говорю здесь о торговле мелочной, а главная отрасль здешней торговли – железо, чай и рыба – никогда не ослабнет, потому что ей нужно иметь средоточие, из коего распространится она по России (и это средоточие самой природой назначено в Нижнем).
Вина продавалось до вчерашнего дня около тысячи ведер. Это немного, полагая, что стечение народа возвышается до 200 тысяч и в обыкновенное время продается в Нижнем от 200 до 300 ведер. Впрочем, возрастание винной продажи во время ярмарки не ограничивается одним городом, а отдается и во всей губернии вместе с движением и беспрестанным приливом и отливом народа. Недостаток методы и гласности везде колет глаза в России. Приезжему невозможно обнять одним взором и поверхностного положения ярмарки. Ничего не печатается, нет торговых ведомостей, извещающих о приезде купцов, о количестве товаров, о состоянии курса. Всё это делается как попало и как Бог велит.