осужден к лишению чинов и дворянства и написанию в солдаты до выслуги, а преступление его в том, что знал о приготовлении к мятежу\ но не донес\ А в 11-м разряде осужденных к лишению токмо чинов, с написанием в солдаты с выслугой, есть принадлежавший к тайному обществу и лично действовавший в мятеже.
Тургенев, осуждаемый к смертной казни отсечением головы в 1-м разряде, – не изобличенный в умысле цареубийства; зато и в 6-м разряде осуждаемых к временной ссылке в каторжную работу на шесть лет, а потом на поселение – участвовавший в умысле цареубийства.
Еще вопрос: что значит участвовать в умысле цареубийства, когда переменой в образе мыслей я уже отстал от мысленного участия? И может ли мысль быть почитаема за дело? Можно ли наказывать как вора человека, который лет десять тому помышлял, что не худо было бы ему украсть у соседа сто рублей, и потом во всё продолжение этих десяти лет бывал ежедневно в доме соседа, имел тысячу случаев совершить покражу и не вынес из дома ни полушки…
Что за верховный суд, который, как Немезида, хотя и поздно, но вырывает из глубины души тайны и давно отложенные помышления и карает их за преступление налицо! Неужели не должно здесь существовать право давности? Например, несчастный Шаховский! Что могло быть общего с тем, что он был некогда, и тем, что был после? И один ли Шаховский? Зачем так злодейски осуществлять слова? Мало ли что каждый сказал на своем веку… Неужели несколько лет жизни покойной, семейной не значительнее нескольких слов, сказанных в чаду молодости, на ветер?
Вихтерпалу. Я поехал туда 27 июля 1826 года и возвратился в Ревель 28-го. Дорога каменная там, где кончается городская земля или, правильнее, городской песок. В Вихтерпалу есть шведские селения.
Шведы, говорят, живут чище туземцев и лучше строят свои избы – окна больше. Шведки отличаются от чухны уборкой волос, которые прибраны и заплетены на маковке полосатыми лентами. В Вихтерпалу каждый крестьянин работает два дня в неделю. Кнорринг очень доволен новым распоряжением, освободившим крестьян. Деревню свою ценит он в 100 тысяч рублей серебром, а дает она ему дохода тысяч 20.
В Падис-Клостере[39] крестьяне также в хорошем состоянии. Нравы вообще непорочные. Девочку проступившуюся наряжают в женский головной убор. Строгость в таких случаях опасна, но между тем детоубийство редко, потому что и самая вина очень редка.
4 августа
То, что я принял вчера (и описал в письме к жене) за облако особенного вида и свойства, была настоящая тромба (по словам морских офицеров), тайфун. Она поднялась на море близ гавани, сорвала лайбу (чухонское судно с дровами), крепко укрепленную, и повалила ее, вскинула и раскидала купальные будки, сорвала дорогой шляпу с едущего кучера и закинула ее в Катеринентальский сад[40], а там, переломав и вырвав с корнем несколько старых деревьев, укротилась.
Говорят также, что мимоездом досталось и корове, которую подняло с земли и швырнуло далеко. На море тромбы разбиваются ядрами, единственным спасением, а то не может судно устоять. Мне говорили моряки, что однажды у них пустили с корабля до сорока ядер и совершенно разбили тромбу. Счастливо, что вчера в этот час никто не купался.
6 августа
Я писал сегодня Жуковскому:
«Чувство, которое имели к Карамзину живому, остается теперь без употребления. Не к кому из земных приложить его. Любим, уважаем иных, но всё нет той полноты чувства. Он был каким-то животворным, лучезарным средоточием круга нашего, всего Отечества. Смерть Наполеона в современной истории, смерть Байрона в мире поэзии, смерть Карамзина в русском быту оставили по себе бездну пустоты, которую нам завалить уже не придется.
Странное сличение, но для меня истинное и не изысканное! При каждой из трех смертей у меня как будто что-то отпало от нравственного бытия моего и как-то пустее стало в жизни. Разумеется, говорю здесь как человек – часть общего семейства человеческого, не применяя к последней потере частных чувств своих. Смерть друга, каков был Карамзин каждому из нас, есть уже само по себе бедствие, которое отзовется на всю жизнь; но в его смерти как смерти человека, гражданина, писателя, русского есть несметное число кругов, всё более и более расширяющихся и поглотивших столько прекрасных ожиданий, столько светлых мыслей».
8 августа
Вчера ездили мы с Карамзиным-младшим в Тишер, любимое место мое в окрестностях Ревельских. За Титером располагается мыза какого-то Будберга. Сей (прости мне, Боже, прегрешение) полусумасшедший и полупьяный барон принял нас очень ласково и даже трогательно. Узнав, что с нами дети Карамзина, заплакал он и с чувством подходил к ним, говоря, что никогда не забудет удовольствия, принесенного чтением его сочинений.
Будберг этот пленился моей зрительной трубой – просил меня, чтобы я по смерти своей завещал ему ее, хотя, между прочим, он и теперь лет шестидесяти. Вот и предсказание мне на раннюю смерть! Вино и безумие внушают дар истины и пророчества! Как бы то ни было прошу наследников моих исполнить данное мной обещание и по смерти моей отослать зрительную трубку, оправленную в перламутр, к Будбергу, живущему за Тишером.
Тишерская скала в руках богатого человека была бы местом замечательным, то есть со стороны искусства, потому что теперь, обязанная одним рукам природы, она уже – местоположение прекрасное. Начать бы с того, чтобы устроить хорошую дорогу от города, пробить несколько дорожек по скале с верха до низа, построить несколько красивых домиков, чтобы населить пустыню жизнью.
Громады камней на скале образуют разные виды: здесь высовываются они карнизами, тут – впадинами вроде ниши, здесь поросли частым лесом – живописной рябиной и орешником. Русский Вальтер Скотт мог бы избрать окрестности Ревеля сценой своих рассказов.
12 августа
Вчера ездили мы на Бумажное озеро. Слева от него род башни, в которой по преданию были заложены монах и монахиня, убежавшие из монастырей своих и пойманные на этом месте. Основанием башни служит огромный дикий камень. Посередине в башне, в рост человеческий, два камня с изображением на каждом грубо вырезанного креста.
Не доходя до этого места, близ озера, нашли мы нечаянно эхо удивительной звучности и верности: я закричал к коляске, отставшей доехать до нас, и слова мои с такой ясностью и твердостью были повторены, что Катенька (Карамзина), которая была в нескольких шагах от меня, думала, что не расслышала ответа кучера. На стих:
Je ne m’attendais pas, jeune et belle Zaire
(Я не ожидал, юная и прекрасная Заира)
Je пе m’attendais pas, jeune et belle Zaire (Я не ожидал, юная и
эхо без малейшего изменения отвечало последнее полустишие. Барышни перекликались с ним тонкими голосами, и эхо точно передразнивало их. Всё выражение, все ударения, переливы голоса передаются нам в неимоверной точности. Вот романтические материалы: озеро, закладенная любовь монаха и монахини и эхо самое предательское.
Может быть, Вальтер Скотт – превосходнейший писатель всех народов, всех веков. Карамзин говаривал, что если заживет когда-нибудь домом, то поставит в саду своем благодарный памятник Вальтеру Скотту за удовольствие, внушенное им в чтении его романов.
Дрезден, 20 августа 1827
Выписка из письма А.И.Тургенева.
«Пробежал сегодня акафист Иванчина-Писарева нашему историографу. И за намерение отдать справедливость спасибо. Но долго ли нам умничать и в словах, и полумыслями? Жаль, что не могу сообщить несколько строк сравнения Карамзина с историей Вальтера Скотта и изъяснение преимуществ пред последним. Они перевесили бы многословие оратора.
Но спасибо издателю за золотые строки Карамзина о дружбе, а Ивану Ивановичу (Дмитриеву) – за выдачу письма его. Я как будто слышу его, вижу его говорящего: «Чтобы чувствовать всю сладость жизни…» Одно чувство и нами исключительно владеет: нетерпение смерти. Кажется, только у могилы Сережиной может умериться это нетерпение; этот беспрестанный порыв к нему. Ожидать, и ожидать одному, в разлуке с другим, тяжело и почти нестерпимо. Ищу рассеяния, на минуту нахожу его, но тщета всего беспрерывно от всего отводит, ко всему делает равнодушным. Одно желание смерти, то есть свидания, всё поглощает.
Вижу то же и в письмах другого, но еще сильнее, безотраднее. Приглашение Катерины Андреевны (Карамзиной) возвратиться огорчило, почти оскорбило меня. Или вы меня не знаете, или вы ничего не знаете.
И отдаленный вас о том же просит (сохранить портрет Сергея Ивановича). Теперь у него только часы его. Он смотрит на них и ждет. Недавно писал, что больно будет расстаться с ними, умирая. Вот слова его из письма в Париж к графине Разумовской: “Мое горе, мое отчаяние заставили вас принять решение приехать. Ну что же? Видели вы когда-нибудь в доме для умалишенных людей с расстроенным умом, погруженных в меланхолию, находящихся всегда в одиночестве, никого не желающих видеть и с кем-либо разговаривать? Разве врачи вызывают для их лечения их родственников и друзей? Нет, их оставляют в том же положении, наедине с их болезнями”. Это не удержало, а заставило ее ехать к нему».
Стихи Сергея Муравьева:
Je passerai sur cette terre
oujours triste et solitaire
Sans que personne m’ait connu,
Ce n’est qu’au bout de ma carrière,
Que par un grand trait de lumière
L’on saura ce qu’on a perdu.
(