Говорили о смерти Хомякова.
– Очень жаль его, большая потеря, да нельзя не пожалеть и о семействе его, – тут кто-то сказал.
– Нет, – продолжал Ермолов, – что же, он семейству оставил хорошее состояние, а нельзя не пожалеть о ***, который без него остался при собственных средствах своих, то есть дурак дураком.
После причащения Бажанов спросил императрицу Александру Федоровну, простила ли она всем, против которых имела она злопамятство. Она призадумалась и отвечала: «Нет». Духовник увещевал ее держаться христианского правила. Если так, – сказала она, – прощаю австрийскому императору всё зло, которое он сделал покойному императору и нам».
Это повторение того, что было при кончине Николая Павловича. Когда сама императрица спросила его, не осталось ли на душе его озлобления против кого-нибудь, он отвечал: «Нет, прощаю и австрийскому императору, который так жестоко переворачивал нож в ране, им нанесенной мне, и готов молиться за него и за султана», – последнее слово проговорил он улыбаясь. (Рассказано мне Блудовым, который слышал это от императрицы Александры Федоровны.)
Книжка 12 (1838—1843)
Гёте говорит: «Я каждый год перечитывал несколько пьес Мольера, так же как время от времени любуюсь гравюрами с картин итальянских мастеров. Ибо мы пигмеи, мы не в состоянии сохранить в уме нашем возвышенность подобных предметов; нужно нам по временам возвращаться к ним, чтобы возобновлять в себе впечатления такого рода».
Гёте же: «Шекспир предлагает нам золотые яблоки в серебряных чашах. Изучением творений его нам удается перенять от него серебряные чаши, но нечем пополнить их нам, как картофелем. Вот что беда».
Он говорит, что если Байрон имел бы случай излить жестокими выходками в парламенте всё, что было в нем оппозиционного, то поэтический талант его был бы гораздо чище. Но он мало говорил в парламенте и хранил на душе всё, что имел враждебного против нации своей, потому и вынужден был облечь свое негодование поэтической формой. «Я охотно назвал бы большую часть отрицательных действий Байрона – Verhaltene Parlamentsreden (парламентские речи, приведенные в действие)».
Он же: «Я сказал, что классическое есть здравие, а романтическое – болезнь. В таком смысле Нибелунг такой же классический, как Гомер, ибо в обоих есть здоровье и сила. Большая часть новейших произведений не потому романтические, что новейшие, но потому что слабы, болезненны или больны, а творения древние не потому классические, что древни, но потому что в них есть сила, свежесть и здоровье. Если мы по этим приметам различили бы классическое от романтического, то легко бы поняли друг друга».
Книжка 14[55] (1850, 1852, 1861)
Константинополь, 7 апреля 1850
Нет мне удачи на море: если не своя беда, то чужая навяжется. Мы плыли благополучно и скоро, но пароход триестский, с которым мы должны были встретиться в первую ночь, не попадался нам. Наш капитан был озабочен мыслью, что с ним сталось. Мы прошли мимо островов … у которых стояла французская эскадра во время размолвки нашей с турками. Подалее, не доходя до Митилены, стоят в море скалы и мель. На нее и наткнулся триестский пароход и побился об камни. Мы пошли ему на выручку вместе с английским пароходом, но все усилия были напрасны, хотя английский пароход действовал очень ловко, лучше австрийского. Капитан наш решился остаться тут до утра, чтобы пересадить пассажиров и в случае непогоды помочь кораблю, в котором открылась течь.
Возникли волнение и ропот между турецкими пассажирами. Турецкий чиновник Бей сердился и требовал, чтобы к вечеру, по договоренности, доставили его в Смирну. Солдаты и чернь говорили, что взяли съестных припасов только до вечера. Жиды и переметчики приходили сказывать, что ночью солдаты собираются устроить революцию, если не отправятся. К утру пересадили к нам около двухсот пассажиров, и в 7 часов подняли мы якоря. Таким образом, на одном и том же пароходе и в одно и то же время оказались люди, плывшие из Смирны и в Смирну.
Остров Митилена. Красивое местоположение, крепость на возвышении и дачи на морском берегу. Всё усажено масличными деревьями, довольно высокими. От жестокости нынешней зимы они много пострадали.
Бросили якорь в гавани Смирны часу в четвертом пополудни, в понедельник, 10 апреля. Остановились в лучшей гостинице, довольно плохой. Улица Франков – довольно красивая, с хорошими домами. Кофейня на берегу моря «La bella vista». В числе наших пассажиров смуглый дервиш, род турецкого юродивого.
11 апреля
Дождь, нельзя гулять. Парохода австрийского в Бейруте нет. Все пошли на выручку погибшего товарища, и мы сидим на мели. Скучно. Не читается, не разговаривается. Всякое новое место, пока к нему не привыкну, возбуждает во мне не любопытство, а уныние. Недоумение: не отправиться ли с английским пароходом! Австрийская компания не возвращает нам денег, уплаченных до Бейрута. Несправедливо, потому что несчастье случилось не с нашим пароходом и не с тем, на котором должны мы были отплыть, следовательно, нет законной причины держать нас.
12 апреля
Мы всё еще в Смирне. О пароходе нет ни слуху ни духу. Многие дома в квартале франков, особенно греческие, могут, вероятно, дать понятие о строениях, которые имелись в Помпее. Чистые сени с мраморным полом или камушками, белыми и черными, наподобие мозаики (камушки эти привозятся из Родоса); за стенами вымощенный двор, потом садик, убранный лимонными и померанцевыми деревьями; далее терраса на море. Всё очень чисто и красиво. Все лестницы и коридоры устланы коврами.
Дома здесь строятся, как в Пере, деревянными рамами, которые обкладывают глиной и камнями, сверху – штукатурка; а иные дома обложены мрамором. Почти все дома в беспорядке в отношении мебели. Вследствие многократных землетрясений, бывших в течение месяца, и в опасении новых многие жители даже выехали из города. Дома напоминают Помпею, а может быть, та же участь угрожает и Смирне.
Вчера был я у нашего консула Иванова. Он здесь уже девятнадцать лет, любитель древности. У него несколько мраморных бюстов, обломков замечательных. Кажется, тихий и малообщежительный человек.
Базар меньше Константинопольского. Дом еврея Веньямина Мозера, русского подданного. Навязавшийся мне чичероне, жид, чтобы похвастать своим соплеменником, водил меня туда. Большой, даже чистый дом, с прекрасным видом. Хозяина не было дома, но меня приняли и угощали три поколения женщин. Жена сына, красавица, белокурая жидовка; вышла замуж одиннадцати лет, теперь ей четырнадцать, и она, кажется, беременна. Кофейня перед садом: тут по вечерам сходятся – сидеть и гулять.
В Квартале франков есть улица Роз, не знаю, почему так названная, но я не видал в ней ни роз на ветках, ни роз в юбках: турчанки закрывают здесь лица черным покрывалом. Вечером были мы в кофейной, на берегу моря, слушали музыку. Под эту музыку греческие мальчики, рыбаки, импровизировали довольно стройные танцы-скачки.
Сегодня был опять на базаре, потом ездил с баварским нашим спутником бароном Шварцом на ослах на Мост караванов на Мелесе, реке, известной еще Гомеру. По этому мосту проходят все караваны верблюдов, идущие из Малой Азии, но при мне не прошло ни одного верблюда; также не видал я на улицах ни одного смирниотского женского костюма, о котором так много слыхал. Но красота смирниоток не вымышлена, на улицах много встречаешь красавиц.
Местоположение Моста караванов красиво. Мелес льется с шумом. Кладбище с высокими кипарисами, вдали горы. Вообще, все города на Востоке – это ряд кофеен, торговых лавок и кладбищ.
Здешний паша Галиль, которого мы, кажется, видели в Москве у Дохтуровых, говорят, человек деятельный и благонамеренный. Он назначен сюда или сослан потому, что считается приверженцем русских, женат на сестре султана и удален из Константинополя влиянием Решид-паши.
В Самосе произошло на днях большое кровопролитие. Жители недовольны управлением Вогоридеса[56] или его поверенных и просили о смене его. Недовольных взяли под стражу, но несколько сот человек пришли из деревень просить об их освобождении. Их встретили выстрелами, они отвечали тем же. Завязалась драка. Турецкого войска было около двух тысяч человек. Самоссцы ушли в горы. Тогда турки бросились в греческие дома и начали резать всё, что попадалось – женщин, детей; ворвались в церкви, разграбили их, повыкидывали все образа. Мустафа-паша, адмирал, командующий войсками, отправился в Константинополь с несколькими из зачинщиков. Одна часть недовольных сдалась, но другая всё еще требует смены Вогоридеса.
Вогоридесу покровительствует Решид-паша, и, пользуясь этим покровительством, он отягощает народ большими и беззаконными поборами. Кажется, должен он взносить в казну только до 400 тысяч пиастров, а сбирает более двух миллионов.
Ничего нет скучнее и глупее, чем писать или диктовать свой путевой дневник. Я всегда удивляюсь искусству людей, которые составляют книги из своих путешествий. Мои впечатления никогда не бывают плодовиты, и особенно не умею я их плодить. Путешественнику нужно непременно быть немного шарлатаном.
Схимонах Кирилл монастыря Св. Саввы – отставной унтер-офицер лейб-гвардии Егерского полка. В монастыре с 1842 года. Имеет прусский крест – настоящий крестоносец древних времен. С жаром говорит о Кульмском сражении. Добрый и простой старик.
На острове Родос замечательна улица Рыцарей, на которой хорошо сохранились древние здания с гербами, девизами и пр. Ныне гнездятся в них турки. Мы зашли в сад турка, который при нас наблюдал за работами в этом саду. Прекрасные померанцевые деревья и самый здоровый климат. Жители долголетны.
На Кипре, в городе Ларнака нас приняли очень радушно и духовенство, и светские жители, вероятно, и потому, что из Смирны плыли мы на пароходе с кипрским жителем, который отрекомендовал нас своим соотчичам.