Венеция, воскресенье, 23 августа (4 сентября)
С приезда заходил я почти каждый день в базилику S. Marco. Не видел еще Pala d’Oro («золотой алтарь», византийская икона): она закрыта.
Не знаю, почему не показывали нам Пьомби, но видели мы Поцци. Страшное имя. Подумаешь, что заключенные точно содержались под водою в каких-то колодцах, а в сущности, тюрьма как тюрьма.
На карте мира фра Мауро 1460 года означен мыс Доброй Надежды, тогда еще не открытый.
Был в публичном саду. Скачки. Молодые Санчо Панцы на каких-то Росинантах. Скачка на двухколесных колесницах. Тут по крайней мере есть какая-то местная краска, воспоминание и карикатура древних ристалищ. В Венеции лошадь и гиппическое представление – редкость, род лодки в песках Аравийских.
Мост Риальто, сооруженный в 1591 году дожем Паскуале Чиконьей (коего дом с резными окнами видел я сегодня на канале). Крепость S. Andrea. В крепость не входил, а видел море.
Остров Св. Лазаря, Армянский монастырь мекитаристов, по имени основателя Мекитара. Чисто и порядочно содержащийся.
Большая египетская мумия; редкие рукописи, между прочими – Библия, писанная на армянском языке в Персии, с прекрасными живописными изображениями. В рамке на вылощенных пальмовых листьях что-то, писанное на бирманском. Стол, на котором Байрон учился армянскому языку.
Беседовал с отцом Паскалем Ошером, который ныне очень стар и разбит параличом. На приветствие мое, что он пользуется европейской известностью, отвечал он мне, что обязан тому путешественникам, которые слишком благосклонно о нем отзывались, особенно Байрону, напрасно преувеличившему трудность армянского языка. Ошер за старостью и дряхлостью не служит уже отцом чичероне, а другого младшего товарища его, Григория Алепсона, нет теперь в Венеции.
Московский Лазаревский институт здесь известен. Хорошо устроенная типография. Я купил в ней армяно-русскую грамматику, посвященную цесаревичу Александру Николаевичу; посвятительное письмо, изложенное правильным и чистым языком; молитву, изданную на двадцати четырех языках, между прочими – и на иллирийском, русском и польском. Довольно дорого: грамматика стоит 10 франков, а полиглотное издание – 15. Впрочем, выручка от этих книг идет на содержание учебного заведения, в котором воспитываются молодые армяне.
Путеводителем моим был молодой монах, уроженец константинопольский. Довольно свободно изъясняется по-французски.
В близости монастыря проезжаешь или правильнее, проплываешь мимо острова Сан Серволо, на котором находятся больница и дом умалишенных. Из решетчатых окон один из несчастных что-то кричал нам вслед.
Вчера лазил я на колокольню S. Marco – восход солнца. Обширный вид. Городские каналы закрыты крышами домов, и тут не догадаешься, что город построен в царстве морском.
Сегодня, то есть в воскресенье, 23 августа, утром ходил я по набережной Giudecca, заходил в церковь S. Sebas-tiano — особенно богата картинами Паоло Веронезе. «Св. Себастьян», «Св. Николай» Тициана. Тут погребен Веронезе и поставлен бюст его. Стены и потолок им же расписаны. На месте, где покоятся останки его, нет памятника, но самая церковь – лучший и собственноручный ему памятник. Памятники особенно нужны тем, о которых следует напоминать.
Церковь S. Angelo Rajfaele – мадонна дель Кармине – колокольная башня угрожала падением в конце XVI века, архитектор Иосиф Сарди выпрямил ее в 1688 году.
Маленькая церковь S. Barnada. Где-то на площади заметил я на камне вырезанное слово sacrum. Мой гондольер Джузеппе сказал, что преступник, за которым гнались, был в старину неприкосновенным, когда удавалось ему ступить на подобный камень. На мосту, где в старину совершались кулачные бои двух враждебных, или по крайней мере междоусобных артелей гондольеров Кастеллани и Николетти (первые были под покровительством правительства, другие принадлежали народной партии), втиснуты четыре ноги, на которые становились бойцы. Перил тогда на мосту не было, и побежденный часто падал в канал.
Сегодня первый день отдыха, или роздыха, после томительных жаров. Всю ночь дул ветер, и воздух освежился. В первый раз мог я немного ходить и приняться за свой журнал, не утопая в поту.
15 августа
В день Успения были мы у обедни в греческой церкви Св. Георгия, построенной в 1550 году знаменитым архитектором Сансовино. Во время служения играла на церковной площадке полковая австрийская музыка к соблазну православных. Ход вокруг церкви также при музыке. Архиерей – благовидный старец. Сказывают, что великий князь Константин Николаевич велел списать для себя портрет его. Меня не впустили в алтарь, сказав, что допускаются одни духовные лица и австрийский император.
Два раза был я в театре «Сан-Бенедетто». В Италии и театры, как церкви, окрещены во имя какого-нибудь святого. Дают оперу Верди «Атилла», и довольно плохо; но итальянская опера в Италии, как ни будь посредственна, имеет особенно свежий вкус доморощенного молодого вина, которое пьешь на месте.
Теперь следует описать La piazza di S. Marco и ежедневные вечерние ее рауты и поименовать венецианские мои знакомства. Площадь, обставленная великолепными зданиями, с базиликой S. Marco в оконечном углублении своем есть, конечно, картина величавая и поразительная. Предпочитаю ее днем, нежели вечером, особенно когда не светит месяц. Она не довольно освещена, хотя венецианцы и жалуются, что газ испортил их площадь и разорвал покров темноты, на ней лежавший и столь благоприятный любовным и прочим тайнам. В Париже, в Лондоне подобная площадь горела бы тысячами солнц.
Другая невыгода: на площади летом – и особенно в продолжение нынешних жаров – душно, как в законопаченной большой зале. Под открытым небом невольно думаешь, что хорошо бы раскрыть окно. Жене вечерняя эта площадь напоминает залу Московского дворянского собрания со ступенями своими и галереями вокруг.
Третья невыгода – ужасная музыка, вокальная и инструментальная, которая дерет уши по всем направлениям площади пред кофейнями в то время, когда не играет полковая музыка. Странное дело – как музыкальная натура итальянцев производит подобных мучителей и выносит подобное мученичество. То ли дело, если раздавались бы тут звуки оркестров карлсбадского Лабицкого или венского Штрауса.
Четвертая невыгода площади – это стулья, на которых осуждены сидеть посетители. Эти стулья напоминают какие-то пыточные козлы, на которые, вероятно, в старину Совет трех сажал для допроса гостей своих. Впрочем, тюильрийские стулья не лучше.
С изменением нравов эти площадные собрания потеряли свой характер поэтический и романтический. Сцена лучше и великолепнее, но действием это те же бульвары парижские. Мороженое – главный интерес. Теперь же высшее общество рассеяно и по большей части встречаешь среднее и низшее сословия и путешественников. Но и в многолюдные эпохи года, сказывают, всё не то, что в старину. Тогда было несколько салонов в домах, окружающих площадь, и хозяйки и гости сходили на площадь как в свой сад, чтобы освежиться и прогуляться. После полуночи из театра все являлись на площадь. Теперь после десяти часов площадь пустеет.
Венецианцы дуются на австрийцев, и никакого сообщения между ними нет. Они жалуются, что австрийцы убили их общежительную жизнь; кажется, жалобы не совсем справедливы. Эта жизнь отжила свой век, преобразовалась, как и везде. Разве парижские салоны те же, что в конце XVIII века? Не австрийцы же лишили венецианок хваленой их красоты. А теперь не встречаешь красавиц иначе, как в рамках знаменитых прежних художников. Видно, и природа по эпохам истощается, и у нее бывают свои периоды либерализма и противодействия.
Напрасно клепаем мы на петербургский климат и переменчивость погоды, как будто ему исключительно свойственную. Третьего дня мы умирали от жара, днем жарились на солнце, а ночью разваривались в соку своем от духоты. Вчера было уже свежо, а сегодня (то есть 24 августа) еще гораздо свежее, так что, может быть, и в Петербурге теплее. Со дня на день летнее платье заменяется суконным, поры сжимаются, а испарина обращается вспять.
Продолжаю, однако же, свои купания. Вчера пополудни вода была 19 градусов тепла. Итальянцы уже перестали купаться, и вчера я один был на просторе, а то была настоящая толкотня в воде. Итальянцы очень возятся и забавляются в воде, как дети; иногда не слишком вежливы и внимательны к ближнему.
25 августа (6 сентября)
Петербург продолжается: ветер свежий, дождь, вода из каналов выступает и заливает мостовую. Пред окнами нашими старуха остановилась у этого разлития; мужчина схватил ее на руки свои и перенес под тень ближайшего дома. Вчера в темноте, в двенадцатом часу, ночи ходил я вдоль канала дела Giudecca: волны плескали на набережную. Всё пусто, встретил только двух людей. Сказывают, здесь совершенно безопасно ходить ночью по узким переходам и перепутанным закоулкам. Но чужестранцу надо иметь проводника, чтобы не затеряться.
Сегодня утром ходил я в церковь S. Тота. Во многих местах стены и потолок пробиты ядрами, со времен осады в последнюю революцию. Собрание святынь. Есть и собрание исторических автографов, но я не видел его.
Проходил мимо дома Гольдони. Над дверьми изображение его в медальоне.
Мост Донна Онеста. Каждый мост имеет свое предание и родословную. На этом месте жила содержательница кофейного дома и честно торговала, посетители прозвали ее donna Onesta, и прозвание ее перешло к мосту…
Был в Chiesa dei Santa Varia de Frari — обширный и великолепный храм. Гробницы Тициана и Кановы – одна против другой. Памятник Фоскари (дожа), скоропостижно умершего, когда раздался звон колокола, возвещавший об избрании наследника его (1457). Хоры прекрасной работы: резьба на дереве и штучная.
Памятник Кановы сооружен по его рисункам, которые он готовил для памятника Тициану. Это напоминает «Реквием» Моцарта, который, не угадывая того, сам себя отпел. Монумент сей сооружен по европейской подписке и стоил 102 тысячи франков (немного в сравнении с тем, чего стоят наши памятники в России, которые к тому же не умножают собою наличного капитала всемирных изящных богатств). В числе подписчиков упоминаются русский император, Голицыны, Демидовы, Разумовские, Аникьевы (вероятно, наша Ольга Дмитриевна). Этот способ предавать имя свое бессмертию, говоря: «И моего тут меда капля есть», гораздо понятнее и приличнее общей страсти путешественников пачкать стены скал и зданий уродливыми начертаниями имен своих. Иной с опасностью для жизни удовлетворяет этой страсти, карабкаясь Бог весть куда, чтобы только повыше и повиднее занести свою визитную ка