5 июня
Журналы начинают немного утихать, хотя всё еще врут. Приезд графа Панина в Париж, вероятно, за женой, связывается ими также с восточным вопросом.
7 июня
Наш Троицын день. Первый день совершенно летний. Приехал князь Алексей Трубецкой с увечной головой. На дороге опрокинулась коляска его. Приехали граф Петр Пален с братом Николаем.
В первом приказе по армиям, писанном Шишковым 13 июня 1812 года, между прочим, сказано: «В них издревле течет громкая победами кровь славян». Что за ералаш? Громкая кровь течет победами. Но в рескрипте фельдмаршалу Салтыкову бессмертные слова: «Я не положу оружия, доколе ни единого неприятельского воина не останется в царстве моем». Эти слова тем прекраснее, что они оправданы были на деле.
9 июня
Представлялся эрцгерцогу Карлу-Фердинанду, сыну знаменитого эрцгерцога Карла и шефу нашего уланского Белогородского полка. Продолжаю читать записки Шишкова, которые привез сюда Завадовский. Добрый Шитиков удивительно забавен своим простодушием, чтобы не сказать простоумием. Он рассказывает, что на дороге от Твери в Петербург видел на небе два облака, из которых одно имело вид рака, а другое – дракона, и что рак победил дракона. «Сидя один в коляске, – говорит он, – долго размышлял я: кто в эту войну будет рак и кто дракон?» Другому пришло бы в голову, что рак означает Россию, потому что армия наша всё ретируется; но добрый Шишков – чистый израильтянин, в нем нет лести, и ему пришло, что рак означает Россию, поскольку оба эти слова начинаются буквой Р. И эта мысль, заключает он, утешала меня во всю дорогу.
10 июня
Утром был у баронессы Штольценберг, морганатической супруги принца Вильгельма Ангальт-Дессау.
Я очень люблю в прогулках отыскивать безымянные тропинки, удаляясь от больших трактов, из которых каждый носит здесь свой ярлык zum- или zur-что-нибудь. Познакомился с австрийским генералом Кудрявским, братом нашего старика Кудрявского. Он долго служил на Востоке.
Это что-то не к добру: Булгарин в «Северной Пчеле» 30 мая ужасно меня расхваливает по поводу моей «Масленицы». Неизвестно, кто прислал мне этот листок из Петербурга.
12—14 июня
Приехала Пашкова со своей крылатой дружиной, со своими мужем и сыном. Они из Парижа, а сын из Петербурга. Она сказывала, что там холера сильно и скоро действует. Недавно умерла от нее Шереметева, урожденная княжна Горчакова.
Недаром я говорил, что Булгарин хвалил меня не перед добром. Я получил известие, что в Банке случилась неприятность: раскрали около 2000 старых дел, Бог знает, для какой цели.
Были у нас князь Лобковиц, граф Путбус и Пехлин, которого знавали мы во Франкфурте, где он был датским посланником. Переводчик «Лалла-Рук» на немецкий язык, он издал недавно том своих стихотворений и занимается теперь историей эпической поэзии.
Из Бадена получено известие о смерти княжны Горчаковой. Можно ли было думать, что две развалины, отец и мать ее, переживут свою дочь?
15 июня
Вчера узнал я о другой печальной смерти. Бедная княгиня Вера Голицына скончалась в Берлине. Когда я из Дрездена послал к ней, перед Светлым Воскресением, свой портрет со стихами, я имел какое-то минутное чувство, что всё это дойдет до нее не вовремя. И в самом деле, всё это пришло в Берлин, когда она была уже отчаянно больна, и, кажется, она ни портрета, ни стихов моих не видала. Давно ли была она в Константинополе в полном цвете здоровья, силы и красоты? Умер в Берлине и наш русский священник, и к княгине Голицыной приезжал священник из Парижа.
16 июня
Человеческое тщеславие всюду прокрадывается: я заметил, что многие, которые пьют Sprudel, гордятся пред нами, смиренно пьющими Schlossbrunn.
17 июня
Восточный вопрос всё еще всех занимает. Все ждут на него ответа. Журналы кричат и шумят, а ничего не объясняют. Циркуляр графа Нессельроде, по-моему, очень хорошо и дельно изложен. Я уверен, что всё, сказанное в нем, – сущая правда, но правда ничего не проучит там, где действуют страсти; а против нас в Европе враждуют страсти – зависти, ненависти и страха.
Иногда самые, по-видимому, маловажные приметы убедительнее значительнейших явлений. Когда я думаю об участи Наполеона III и о продолжительности настоящего порядка дел во Франции, две приметы удостоверяют меня, что всё это ненадежно и непрочно. Нельзя веровать в положение, в котором негодяй Дантес-Геккерен – сенатор, а негодяйка Матильда Демидова разыгрывает роль императорской принцессы[77]. Случай часто проказит, но проказы его непродолжительны. Рано или поздно Промысел берет свое и приводит дела и лица в надлежащий порядок. Вечером ездили с Трубецкими в Элбоген.
Сегодня здешнее Петра и Павла. По дороге встречали богомольцев и видели перед селениями кукольные изображения святых именинников с распущенными хоругвями.
Местоположение Элбогена очень живописно: цепной мост, древний рыцарский замок, обращенный ныне в тюремный. О времена! О нравы! Впрочем, вероятно, и прежние жильцы, благородные рыцари, были такие же разбойники, как и нынешние.
18 июня
Писали к Павлу. Вечером музыка праздновала приезд князя Эстергази, бывшего посла в Лондоне. Приехал также граф Красинский, варшавская развалина, и рыжий Голицын, тоже обломок прежнего варшавского житья.
19 июня
Приехала из Петербурга маркизша Кастельбажак. Заходил к нам граф Красинский. Он очень слаб и плох.
20 июня
Вчера получил я письмо от Валуева, он назначен курляндским губернатором, и письмо от Брока, который извещает меня, что я переименован в члены совета министерства финансов, вероятно, вследствие беспорядка, случившегося в Банке, хотя он о том ничего и не говорит. Я и не воображал, что я такой бдительный начальник и что без меня дела пойдут хуже. А шутки в сторону – особенное счастье, что я в разные управления свои имел на руках и в руках многие миллионы таможенные и банковские и что всё обошлось исправно.
21 июня
Старик Радзивилл, помещик славной Аркадии, когда пеняли ему, что мало дает он денег сыновьям своим на прожиток, отвечал, что довольно и того, что дает он им свое имя, которое им не следует. В глубокой старости своей потерял он память и часто спрашивает жену: «А кто бишь отец Валентина, я никак не могу вспомнить?»
Государь Павел Петрович обещал однажды быть на бале у князя Куракина, вероятно, Алексея Борисовича. Перед самым балом за что-то прогневался он на князя, раздумал к нему ехать и отправил вместо себя Константина Павловича с поручением к хозяину. Тот к нему явился и говорит: «Государь император приказал мне сказать вашему сиятельству, что вы, сударь, ж.., ж… и ж…» С этими словами поворотился он направо кругом и уехал.
22 июня
Вечером в курзале концерт Рудольфа Вильмерса, скандинавского пианиста[78]. Игра бойкая и приятная, но великие пианисты так размножились, что и высшее превосходство в этом искусстве сделалось почти ремеслом и пошлостью. Он, между прочим, играл Nordische National Hymn aus den Scandinavischen Liedern, что-то похожее и на английский гимн, и на «Боже Царя храни». Вильмерс собирается в Россию. Нам обещают сюда и Листа, или по крайней мере княгиню Витгенштейн[79]. Перед концертом ходил я с Ленским в Гаммер и припоминали наше варшавское и петербургское житье-бытье. На днях заходил я к леди Гренвиль.
23 июня
Меня и случайная бессонница пугает как начало и возобновление прежних бессонниц. Тогда минувшие мои ночи страдальческие и ночи будущие восстают и каменеют передо мною и кажется мне, что не пробью никогда этой ужасной громады.
Утром девица Лазарева-Станищева начала писать портрет мой карандашом. Она несколько лет училась живописи в Италии и пожалована в члены нашей Академии художеств, под этим титулом и поименована она здесь. Приехала из Варшавы мадам Сухозанет со своей красавицей племянницей.
24 июня
Может быть, я уже перепил. Костя Булгаков, заболев, говорил о себе: «Я уже не человек, а перепел».
Третьего дня или, правильнее, третьей ночи, во время бессонницы принялся я за записки Шишкова. Что за дичь в манифестах своих заставлял он подписывать бедного императора Александра! Особенно замечателен манифест 1 января 1816 года. Что-то похожее на китайские манифесты.
Добрый Шишков не силен был в натуральной истории. В книге своей о старом и новом слоге говорил он: «Чай, китайская трава». В «Записках» своих писал: «Находил на меня в этой пустоте комнат, в этой тишине, прерываемой одним только криком сих насекомых, некий ужас и уныние». Что это за насекомые? Лягушки!
Вечером ходил по берегу Эгера через деревню Драховиц на панораму. Дорога очень приятная, полями и огородами, и совершенно сельская. Хотя бы в Остафьеве с той только разницей, что остафьевские картины не окаймлены, подобно здешним, горами.
25 июня
Опять тревожная ночь со всеми припадками и взрывами прежних бессонниц. Опять принялся я за ночного товарища своего Шишкова. Несмотря на тоску свою, мне почти забавно было видеть, как бедный моряк с трудом уживался с военными тревогами главной квартиры. То объезжает он большие дороги, чтобы не попасться в плен французам, то по проселочным дорогам боится, чтобы не опрокинули его с коляской. И всё это рассказывает Шишков с каким-то ребяческим простосердечием. Вообще, все его путевые впечатления и замечания совершенно детские. А между тем на досуге сочиняет он манифесты не только по заказу императора, но иногда и для своего собственного удовольствия на всякий случай.
Как государь ни безразлично и слепо подписывал подобные бумаги, но случалось, что и он догадывался иногда о неприличии и невозможности говорить то, что заставлял его говорить Шишков. Один из таких несостоявшихся манифестов, после Лейпцигского сражения, Шишков кончает следующими словами: «Сего ради повелеваем. Да отворятся во всем пространстве области нашей все Божественные храмы, etc., etc, да прольются от всего народа горячие слезы благодарности, и проч., и проч». Довольно забавно заставлять государя говорить