оникнутых сознанием собственного превосходства над прочими людьми. Оно свойственно таким скептикам, которые хотя и любят слова, но не верят словам, то есть не верят их адекватности реалиям. Они полагают, что многие жизненные явления в качестве слов призрачны и недоступны — в качестве действительности. В разговоре их можно опускать — с таким же успехом.
Сочетание Уинкота не ленинградское, как и не по-ленинградски сказать «Невский проспект» вместо «Невский». Для ленинградца это тупо, для иногороднего вполне допустимо. Он может не ощущать особого значения этой улицы, тем самым особой семантики ее названия. Тогда как сказать — «Лермонтовский проспект», «Суворовский проспект» — вполне естественно.
«Невский проспект» — это сочетание вроде «А. С. Пушкин». Для культурного русского человека слово «Пушкин» (если только это не Василий Львович) не терпит никаких уточнений.
Уинкоты уходят, остаются И., Н. и другие. И. продолжает развертывать свою тему. Важнее всего для И., что в данной ситуации она живет полной жизнью. Делаются попытки организовать что-то научное в Доме писателя — она первая читает доклад. Какие-то остатки литературоведов собираются в Доме ученых — она идет на первое же заседание. Кто-то сделал доклад о стихотворении Лермонтова — под влиянием ли оно написано Байрона или не под влиянием? Он очень остроумно построил начало...
В ней такая потребность реализовать в слове эту борьбу с дистрофическим небытием, что она за едой, без всякой мотивировки, начинает:
— Я сейчас много работаю. Собираю материал... Очень трудно сейчас с книгами...
В том же плане и так же немотивированно говорится о служебной работе в Публичной библиотеке.
— Я сейчас работой очень довольна. Мне поручают доклады и библиографию по специальности.
— Удивительно. Мы получаем сейчас массу библиографических запросов из разных городов. Даже Москва присылает нам запросы. Можно подумать, что у них своих материалов нет.
В словосочетаниях «мы получаем», «к нам поступают», «мы имеем» — особый эмоциональный эффект (как у влюбленных).
К столику подсаживается М. из Публичной библиотеки. Женщина того же типа, но попроще. И. ее наставляет. М. беспокоит вопрос, получила ли И., как кандидат, рабочую карточку?
—Да.
И тема ученых степеней сразу же набирает силу.
— О докторской диссертации сейчас еще не приходится думать. Конечно, я все время подбираю материал. Я хочу продолжать в плане моей кандидатской работы. Получается цельное построение.
М.: — X. собирается защищать кандидатскую...
И.: — X.? Она еще не начала ее писать. И вообще, друг мой, не всякий человек может это сделать. Для этого недостаточно быть хорошим общественным работником и так далее. Она очень достойный человек, но не в научном плане. Вот Г. напишет. За нее я спокойна.
М.: — Да, она серьезный работник. Почему, собственно, эти работы по библиотековедению дают степень педагогических наук?
— История народного образования. Так Наркомпрос считает. Моя-то работа, естественно, по недоразумению считалась педагогической. Но у меня было особое положение. Томашевский на защите так и сказал: «При чем тут, собственно, педагогика?» Но я и по педагогике много писала.
И. неприятно, что она не получила квалификацию литературоведа. Кандидат педагогических наук — это неполноценно. Впрочем, по авторитетному свидетельству Томашевского, это недоразумение. С другой стороны, И., как интеллигентка старого образца, уважает педагогические науки. И как бы принося извинения педагогике, которую она только что в глубине своих помыслов оскорбила, И. тут же признает свою принадлежность к этой почетной сфере.
Появляется переводчица Ч., в полувоенном виде, располневшая до потери лица, как это бывает с людьми после истощения. Ч. осознает себя культурной силой (даже с оттенком утонченности), сознательно поставленной на службу сегодняшнему дню. Она из нашедших свою реализацию. Прежде незаметный, она теперь весомый элемент в писательской организации и в других.
Разговор вокруг поездки на огород, в подсобное хозяйство. Сегодня несколько человек должны ехать. На вокзале на днях произошел несчастный случай. Поезд отправляется поэтому с предпоследней станции.
И.: — Говорят, теперь так все время будет. Ведь вы знаете, что там было на днях. Людей лопатами собирали. Говорят, поезд так и не будет доходить до конца, пока идут эти обстрелы.
— Так пока они идут, лучше не ездить.
— Невозможно. Меня наконец отпустили сегодня из библиотеки. Это так трудно. Надо уж ехать.
Ч.: — Я тоже, если не поеду сегодня, тогда уже могу только восьмого.
И.: — Мы ведь в библиотеке теперь помимо всего завалены запросами с фронта. Страшно интересно. Вы не можете себе представить, о чем только пишут. Пришлите папки, помогите укомплектовать библиотечку, расскажите о Горьком. Есть просто трогательные письма. Мы с М. отвечаем на литературные запросы. Масса работы. Я вообще думаю, что мне здесь столовую придется бросить и столоваться где-нибудь поближе. Может быть, в Доме ученых...
— Скажите, что такое сейчас Дом ученых? Вы там состоите?
— Членом Дома ученых я не состою. Но я состою в Литературной секции. И я там актив. Это сейчас все-таки единственное объединение.
— А кто там бывает в секции? Ну, Спиридонов, я знаю. А еще кто?
— Бывает такой Александров из университета... (Замолкает.) Ч.: — Не знаю, кто еще едет. Мы вдвоем не найдем дорогу.
— Дорога там очень простая. Трудно сбиться.
И.: — Я не знаю, как у меня там будет с едой. У меня нет масляных талонов. У меня есть двадцать грамм жира с собой. Я могу их предъявить.
— Чего ради? Вас никто не обязывает есть кашу с маслом. Ч.: — У меня вообще уже нет никаких талонов. Голос из-за соседнего стола: — Что же вы там будете есть? Ч.: — Траву. Траву буду есть. Меньше всего меня это беспокоит. Мне вообще полезно сейчас дня три не поесть.
— Ох, знаете, я тоже не знаю, что с собой делать. Толстею.
И.: — Я с собой английскую книжку взяла (у них кружок изучения английского языка под руководством Ч.). Я теперь никуда без английской книжки.
Ч.: — Очень хорошо. Я преподаю английский в одном военно-морском заведении. Мы там языком занимались. А потом они сами перетащили меня на литературу, на историю. Получается очень интересно. Я хочу у нас тоже так сделать. Например, взять гербы городов. Почему возник такой-то герб...
И.: — Очень интересно.
Ч.: — Такая настоящая старая Англия...
И.: — Мы там втроем с Наташей возьмем себе грядку вместе, чтобы работать и разговаривать по-английски.
— Товарищи, вы подождите, может быть, будет еще машина сегодня.
И.: — Это было бы хорошо и в смысле большей безопасности. Только, если ее ждать, можно пропустить поезд.
— Нет, это все рассчитано.
И. бывает у знаменитых людей. Бывает на всех литературных и т. п. вечерах. Интенсивно переживает свое участие в культурной жизни и испытывает потребность непрестанно об этом говорить. Занятая всем этим, на обстрелы не реагирует.
— Почему вы не были на Пушкинской квартире? Исключительно хороший был вечер. Вишневский так это хорошо повернул: умирающий Пушкин из последних сил стреляет в врага. Я помню, в Москве у Всеволода Иванова обедала, и как раз про какую-то книгу зашел разговор. Мне стало очень стыдно, что я ее не читала. Я сказала — мне очень стыдно, но я не читала. Помните, в институте мы привыкли стыдиться. Как, вы этого не читали? Да что вы! А Всеволод Иванов мне сказал: «Чего вы стесняетесь. Бросьте, пожалуйста. Не надо этого стесняться. Мы все очень заняты. Мы не можем читать все книги».
— Правильно. Конечно.
И.: — Вы вчера не были здесь на Лермонтовском проспекте? Такой ужас. Ну, Мануйлов, конечно, сделал доклад содержательный. Но после такого доклада это чтение! Единственный Донат Матвеевич Лузанов читал довольно хорошо. Но потом эта девушка! «И вот показалась голова!» И при этом делает такой жест (широко расставляет руки). В белом платье с оборочками, и вот такой жест. «И вот показалась голова...»
— Зачем же это нас угощают такими концертами?
Ч.: — Вообще было очень смешно. Я ведь «Демона» сама наизусть знаю, большими кусками. Она вдруг посередине забыла. У Лермонтова: «Где страсти мелкой жить». Она читает «Где страсти мелкой...». Потом забыла и повторяет: «мелкой только жить». И вышло: «Где страсти мелкой, мелкой...»
— Надо сказать, чтобы нам больше таких вечеров не устраивали. Время каждому сейчас так дорого.
И.: — Вот, например, у нас в Публичной был очень славный вечер памяти Маяковского. Был дельный доклад. Очень скромный. Но докладчица цитировала интересную книгу, которую я не знала.
— Чей доклад?
И.: — Одна наша сотрудница. Молодая. Как она? Забыла. Вы ее не знаете. Она широких задач себе не ставила. Но цитировалась очень интересная книга. Я ее не знала. Она вышла в Саратове. «Маяковский в боях». Там собраны разные факты о Маяковском в этой войне. Например, лозунги из Маяковского, вышитые на знаменах. Интерес к Маяковскому на фронте. Например, об одном командире, очень тяжело раненном. Он совсем умирал... Ему читали детские стихи Маяковского. И как он заинтересовался. Начал понимать Маяковского.
— Интересно. А здесь мне и доклад не понравился. Здесь он опять проводил параллели между Печориным и Онегиным. Я сама преподавала литературу в школе. Я знаю, как проводить параллели.
И.: — Так ведь писатели не ходят. Мануйлов говорит, когда я вижу, кто сидит в зале, я уж так и читаю... Я сама пошла, потому что она (культработник) пристала — пойдите, пойдите, никого нет из писателей. Сколько мы потеряли — три часа. Я уговаривала накануне Веру Михайловну пойти. У нее вчера очень болел зуб. Я ей позвонила и говорю — отчего вы не пришли, Вера Михайловна? Она спрашивает — хорошо было? Я ей говорю: очень хорошо! Чудесно! (Сообщила таким образом о своем знакомстве с Верой Инбер.)