[20], наполовину оттесненный к кромке. В таком случае, доведись ему неожиданно остановиться, за дальнейшее продвижение надо будет побороться. Пятеро ребят в «Шевроле» с низкой посадкой сбавили ход, двигаясь за ним, опустили стекла в окнах, принялись обзывать его и котиком, и мохнатиком, и кисой, и слабаком. Спрашивали, не сходить ли ему на курсы вождения. День выдался хуже многих, но в целом мало чем отличался от обыденной рутины.
Единственное, что Мэтт ненавидел больше дороги на работу, это возвращение домой и выслушивание ругани, мало чем отличающейся от драки. У него была палатка в заросшем заднем дворике на тот случай, если дела пойдут и впрямь из рук вон. Ему было девятнадцать, он понимал, что ему нужно собственное жилье, только не так-то это легко. Все хотят плату вперед за первый и последний месяц, никто не желает платить больше четырех с четвертью долларов в час никому, кто еще не дорос до двадцати лет.
Он выкатил к себе на дорожку и заглушил мотор. Поставил мотоцикл в центре стояночной стойки. Уже оттуда ему было все слышно, но он все же пошел внутрь. Каждому надо где-то быть, а Мэтт был дома.
Потом в столовой увидел письмо. Он еще никогда не получал писем. А это пришло от человека, о котором он даже не слышал. Ида Гринберг. Странно. Большой толстенный конверт. Почта принесла ему кипу страниц от Иды Гринберг.
Кто бы она ни была.
Знаете, что такое «странно»? Странно, это когда ты для других значишь намного больше, чем они когда бы то ни было значили для тебя. Я хочу сказать: намного-намного больше. Как жизнь на двух совсем разных планетах.
В таких делах я уже привык быть стороной страдающей. В свой первый год учебы в средней школе я по самые уши влюбился в девчонку. Звали ее Лаура Ферли. Бывало, лежал ночью в постели, произнося ее имя – мысленно, раз за разом. В ящике стола хранился карандаш, что она обронила в коридоре. Я держал его в маленькой коробочке обернутым в мягкую бумагу. Это, я говорю, было странно. Походило на какое-то, дьявол бы его взял, святилище или еще что. Еще я вырезал три ее фотки из школьного ежегодника и вставил в рамочку. Я с Лаурой так никогда и словом не обмолвился. То есть даже не поздоровался ни разу. Что-то не помнится, чтоб я хоть раз в глаза ей посмотрел. Зато желал всю жизнь прожить с нею. А если не получится, то думал, что всю жизнь проведу в мыслях о том, как у меня не получилось. А потом порой вдруг в голову приходило: узнай она про все про это, ё-моё, то-то удивилась бы.
Наверное, спросила бы: «Это какой Мэтт?»
Я не говорю, что считаю, будто миссис Гринберг была влюблена в меня, тут другое. Просто это странно. Я никогда не уделял ей внимания больше, чем любому другому покупателю в магазине. Вот только имя ее знал. Только говорил: «Здравствуйте, миссис Гринберг. Как чувствуете себя сегодня?»
Святые угодники. До чего ж ужасно одиноко ей, наверное, было.
Дорогой мой Мэттью!
Если ты читаешь это, значит, я уже преставилась. Это письмо я оставляю среди моих личных вещей вместе с запиской сыну, Ричарду, где прошу отправить письмо после того, как умру.
Сегодня утром я кое-куда позвонила. В страховую компанию и адвокату. Я должна была принять очень важное решение – и я приняла его. Моя жизнь застрахована на 25 000 долларов, и я решила не оставлять их сыну. У меня нет веры в то, что он правильно распорядится ими.
Я решила разделить деньги на три части; 8333 доллара пойдут тебе. Столько же Терри, которая мне тоже очень нравится, а оставшаяся треть – той милой леди в «Кошкином доме», потому что она самоотверженна и делает доброе дело.
Остается еще один доллар для Ричарда. Он взбрыкнет и выйдет из себя. Думаю, ты можешь прийти на оглашение завещания, и это, возможно, окажется не столь приятным. Но мы с адвокатом все тщательно проработали. Ричард имеет право оспорить завещание, и, вероятно, так и сделает, но он не выиграет. Мы все внимательно просмотрели и закрыли лазейки.
Ты можешь делать с деньгами что угодно. Но мне хочется верить, что используешь их во благо. Не самоотреченно, просто во благо. Определенно потрать их на самого себя. Только не пускай по ветру.
Если хочешь знать, почему я тебя выбрала, то это потому, что ты всякий раз с приятной улыбкой спрашивал, как я себя чувствую. А после выслушивал то, что я говорила в ответ. Ты никогда не вызывал во мне ощущения собственной никчемности или того, словно бы меня и рядом не было.
Далее. Эти деньги не в полном смысле даровые. Я сделала тебе большое одолжение. Прямо скажем, самое большое одолжение, какое в моих силах. Я понимаю, что 8333 доллара уже не та сумма, какою была когда-то. Но это все, что у меня есть. Дом заложен так, что дальше некуда, а выплаты пособия по социальному страхованию испустят дух вместе со мной.
И вот что я хочу, чтобы ты сделал. Окажи очень большую помощь трем людям. Вовсе не обязательно деньгами. Просто дай им то, что для тебя так же велико, как 8333 доллара для меня. А когда они попытаются с тобой расплатиться, скажи им, чтобы вместо этого они «заплатили другому».
Одари временем, если понадобится, или сочувствием. У многих людей деньги есть, но только не это.
Ты славный мальчик. Порадуйся деньгам.
С наилучшими пожеланиями —
Прошло чуть больше шести недель, и деньги были у него на руках. Он уже внес пятидесятидолларовый залог за квартиру, так что ее не сдадут никому другому. Он переночевал в ней – в спальном мешке. У него была приличная кровать в доме родителей, но пока перевезти ее не получалось.
В квартире было тихо. Она была маленькой, зато славной и тихой.
Когда Мэтт открыл окно, то оказался прямо на скате крыши, потому что квартирка когда-то была чердаком, пока кто-то не поделил дом. И он сидел на крыше в темноте, на холоде, в трениках и без рубашки – просто наслаждаясь тишиной. С крыши были видны одни деревья и ничего больше. Только сторона холма, поросшего деревьями. И серп желтой луны, просвечивающий сквозь листву. Этого было более чем достаточно.
Некоторое время он так и сидел, раздумывая, куда уходят люди, когда умирают, и что в его силах сделать кому-то другому, что значило бы так же много, как эти восемь тысяч триста тридцать три доллара для него. И еще – что купить на оставшиеся деньги. И узнает ли об этом миссис Гринберг. Он не воображал, мол, наверное, узнает: банальной казалась мысль, будто она следит за ним. Но Мэтту еще не случалось знать кого-то, кто умер, не очень-то он и думал раньше об этом и не был полностью убежден, что миссис Гринберг не узнает. В отличие от восьми тысяч трехсот тридцати трех долларов такие мысли в банк не отнесешь.
Это направило его мысли на решения, на то, будут ли они благими, и насколько неполная уверенность в том, что она узнает, способна изменить их. Только такую, слегка неясную, тему можно обдумывать долго, и, еще ничего не додумав до конца, Мэтт замерз, глаза слипались, так что он вернулся к себе и лег спать.
На следующее утро он отвез свой старый раздолбанный мотоцикл в салон «Хонды» в Сан-Луис-Обиспо[21]. Там сказали, что в случае покупки новой машины он получит скидку в семьдесят пять долларов. В салоне сразу же бросился в глаза новенький красавец – семьсот пятидесятый. С ветроотсекателем, красно-белое чудо со всей аэродинамикой космического века. Мэтт посидел в его седле. Лучше б не садился! Стоил байк почти семь тысяч долларов. Что было до дьявола близко ко всему, что осталось после платы за первый и последний месяцы аренды квартиры и такого жутко большого залога. Только… дьявол. Аппарат больше, чем красив. Он словно бы… мощь. Но это было уже слишком. С отличным красочным покрытием.
Еще в салоне был новый триста пятидесятый, такой же, как его старый, только семью модельными годами новее и без пробега. Светосигнал нейтралки и электростартер. И еще за три с половиной тысячи долларов имелся двести пятидесятый. С отличным красочным покрытием. Новенький. Триста пятидесятый, двести пятидесятый. Двести пятидесятый ездит вполне быстро, чтобы передвигаться по шоссе. Только-только. Если бы он был быстрее, так Мэтт на нем бы штраф схватил, чего позволить себе не мог. И без того страховка съела львиную долю его накоплений.
Потом он еще раз сел на семьсот пятидесятый, ощущая его мощь. Сиди он на таком, никто не подъедет с трепотней про курсы вождения. Но стоит слишком дорого. Почти все деньги старой леди. Это было все, что у нее имелось, эта страховка, будто кто ее жизнь обналичил, и от всего этого становилось еще хуже.
Голова раскалывалась.
Он поехал на своей старой рухляди в «Тако Белл»[22]. Взял на завтрак буррито[23], ел и опять думал.
Потом поехал и купил двести пятидесятый.
По пути домой остановился у «Колледжа квесты»[24], взял каталог всех заочных курсов. И, усевшись на новенький небольшой мотоцикл на стоянке, принялся листать каталог и чувствовал себя так классно, потому что не было ни единого сочетания курсов, какого он не мог бы себе позволить.
Сунул каталог в багажник, мотор взревел легко и чисто, стоило лишь кнопку нажать. Мэтт выехал на шоссе 41 – просто чтобы почувствовать, как аппарат ведет себя на виражах.
Вот так. Если она видит, то понимает, что он принял благое решение. Если же нет, что ж. Если нет, то он понимает. Понимает, что не стал бы транжирить деньги, не важно, прознала бы про то когда-нибудь миссис Гринберг или нет.
Мэри Энн с Арни меня никогда особо не жаловали. Типа, когда я сказал, что, по-моему, Клинтон победит на выборах, Арни фыркнул и осмеял меня. «Буш, – сказал он. – Джордж Буш. На спор готов». Мэри Энн на следующий день пришла в школу в бейсболке с надписью впереди: «Росса в боссы»