Сама она на кухне вынимала из коробок предназначенную для праздников посуду, вручала Рубену, а тот расставлял ее на высоко подвешенных полках. Рядом с ним Арлин чувствовала себя такой низенькой, будто он на стуле стоял (а он не стоял). Небольшая полусиамская кошка с голубыми глазами, мяукая, пошла кругами у нее под ногами, и Арлин нагнулась погладить ее. Кошка выгнула спину и зашипела.
– Не знала, что у тебя есть кошка.
– Это Мисс Лайза.
Они долгое время хранили молчание и, обменявшись этими фразами, опять замолкли.
Свет в окне померк: снаружи собирался дождь.
Потом она раскрыла коробку с фотографиями. Все были обрамлены, лежали стопкой, обернутые в газетную бумагу. Арлин развернула верхнюю. То была фотография прекрасной молодой пары, юного чернокожего красавца, едва ли не мальчика, обнимавшего за талию красивую девушку. Мужчина показался ей немного знакомым. Почти как Рубен. Когда она подняла голову, он стоял возле кладовки и, оглянувшись, следил за ее взглядом.
– Рубен, это твой брат?
– У меня нет брата. Это я.
– Ой. – «Ёлки, вот глупость сморозила, Арлин. Ой». Это было потрясение, такое, к какому она и близко не была готова. Где-то на задворках сознания она, может, и понимала, что он не родился с лицом, изуродованным взрывом. Но она никогда не думала об этом и, конечно же, не ожидала увидеть, каким он выглядел прежде, когда был цел и невредим. А потому попросту не сводила с фото глаз. А он попросту стоял у буфета и следил за ней. – А кто эта красивая леди?
– Элинор. В то время она была моей невестой.
– Но ты никогда не был женат?
– Точно. Я никогда не был женат.
– Ну. Я тоже никогда не была замужем. – Рано или поздно ей пришлось бы сказать ему, и слова будто бы сами собой выскочили.
Элинор, по-видимому, была по цвету кожи тона на два темнее Рубена: гладкая, блестящая черная кожа, – а ее волосы, целиком откинутые назад, выглядели шикарно, как у персоны, у кого элегантности было через край. Как у персоны, какой Арлин никогда не была и какой никогда не могла бы стать. Как у той, с кем на самом деле следовало бы быть Рубену. Арлин, похоже, была не в силах разобраться, от какого лица ей делалось горше.
– Поверить не могу, до чего ж ты был красив. О, боже! Прости, Рубен, я иногда жуткие глупости говорю.
Она глянула на Тревора, поглощенного расстановкой книг, чтобы понять, улавливает ли сын что-то из этого очень личного разговора. Не улавливал. Полностью затерялся в своем маленьком мирке.
– Разве не было бы славно, если бы я и сейчас так выглядел?
– Нет.
Она и не подозревала, что выскажет это. Просто как-то само собой сказалось. И, что интересно, он не попросил ее объяснить. Просто сунул голову в кладовку и продолжал заниматься распаковкой.
Ведь, понимаете, такой мужчина, как тот, на фото, он на меня бы – ноль внимания, фунт презрения. Для начала, скажем, он никогда не появился бы в таком занюханном городке, как наш, а если и появился бы, то был бы с образованной красавицей. Да я просто знаю, что он обращался бы со мной высокомерно.
Честно скажу, трудно было оторваться от того фото. Трудно объяснить, почему. Такое ощущение, будто задело меня за живое и не отпускает. Просто это, я хочу сказать, высветило все в совершенно ином свете.
А после, когда я с одним справилась, в руках другое оказалось: фото родителей Рубена. Они тоже были по-настоящему симпатичными. И в них, похоже, было то же самое, чем обладала Элинор, я даже и высказать-то точно не смогу, что оно такое, хватит того, что я знаю точно: у Рубена есть, а у меня нет. Ему этого нипочем не потерять, а мне такому ни за что не научиться. Есть кое-что такое, что начинается по-особому и никогда не меняется.
Я спросила Рубена, живы ли еще его родители. Он ответил, что живы, живут в Чикаго. О, слава богу, подумала я. Теперь-то мне, видно, не придется встретиться, а если я их никогда не увижу, то никогда и не прочту на их лицах, что слеплена не из того же теста, что Элинор, и никогда не буду такой.
А потом, как ни старалась превозмочь себя, но, отложив фото родителей Рубена, я опять взяла в руки то, первое. Разглядывая его, вспомнила свою маму и то, как она покупала вещи. Денег у нас было немного, знаете ли, когда я подрастала. Вот она и покупала уже бывшее в ходу, или ношеное, или с изъяном, предпочитая вместо целой и неиспорченной одежде изначально более низкого качества.
– Но мамочка, – жаловалась я, – на нем же пятно.
А она отвечала:
– И хорошо, что пятно, малышка, иначе мы никогда не смогли бы себе позволить такого.
Потом я опять взглянула на Рубена, он по-прежнему стоял в кладовке, и я еще раз поймала его за тем, как он подсматривал за мной.
Сильный дождь принялся барабанить по крыше.
Арлин уложила сына в постель в десять часов: была суббота, и на следующий день занятий в школе не было. Сын спросил, можно ли им завести кошку, и она отмалчивалась, не зная, что ответить. Через несколько минут после начала одиннадцатичасовых новостей раздался стук в дверь.
Дождь уже лил по-настоящему. Она даже не представляла, насколько сильно, пока не открыла дверь. У него за спиной лило как из ведра, сам он стоял на крыльце полностью промокший: волосы, одежда мокрей мокрого, с подбородка капала вода.
– Ты ж насквозь промок. Давай, заходи. – Он вошел, и она закрыла дверь. – Я полотенце возьму.
Она прошла через спальню в ванную за большим теплым полотенцем. Когда вышла, держа его в руках, он, успев пройти за ней в комнату, стоял возле кровати, вода стекала на ковер. Она усадила его и стала вытирать коротко стриженные волосы.
– Не пойми неправильно, но что ты тут делаешь?
– Мне стало одиноко. Забавнейшая штука! Что-то, навеянное целым днем в доме, где ты и Тревор были со мной. После того как вы уехали, дом показался таким пустым. Арлин, я больше не хочу быть один.
Выговорив последнее предложение, Рубен потянулся к Арлин, обхватил правой рукой ее спину и притянул к себе. Она опустила одно колено на кровать рядом с ним и держала его затылок, чувствуя, как от влажной одежды промокает халат. Не было с его стороны никаких прикосновений, похожих на ласки, он просто прижимал ее к себе, но это ощущалось как ласка, да еще какая… то, как его лоб вжался ей между ключиц, как его лицо оказалось меж ее грудей, как тепло было от его дыхания.
– Ты чего ж зонтик-то с собой не взял, глупенький? – Она знала, что у него есть зонт. Сама его распаковывала.
– Не смог отыскать.
– Я положила его в передней кладовке.
– А-а. Об этом я не подумал. – От нежного поцелуя в открытый вырез халата, туда, в середину груди, стало трудно глотать.
– Разве не все держат зонтики в кладовке?
– Не все. Я не держу.
– Где ж ты его держишь?
– В стойке для зонтиков.
– Что за стойка для зонтиков?
– Такая высокая плетеная штуковина.
– А-а, так вот что это такое? Я решила, что это что-то вроде большой рассохшейся сажалки для цветов. Я ее на заднем крыльце поставила.
Она почувствовала, как он подается назад, по-прежнему крепко прижимая ее к себе, и, если б он так и продолжил свой путь до самой постели, она оказалась бы на нем сверху, с чем ей было не так-то просто управиться так скоропалительно. Вот она и противилась, вовсе того не желая.
– Ты, вроде, в стеснении, – заметил он.
– Разве?
– В прошлый раз ты была такой раскованной.
– Ну да, как же. Кому-то ж надо было.
Он немного откинул назад голову, и она промокнула ему лицо полотенцем. Даром что оно почти досуха вытерлось о ее халат. Может, ей повезет, и объяснять не придется. Может, он просто поймет как-то.
Если бы он спросил, она, может, честно ответила бы. Мол, как трудно, будучи трезвой как стеклышко, пытаться сгладить все те шероховатости, которые неизбежно появляются, когда двое так плохо знакомы друг с другом. И все же главное было не в этом. Главное, насколько она сумела бы растолковать, многое, если не все, вышло не так, как представлялось в начале. Он был не из тех мужчин, которые на пересменок.
И потом, вслушиваясь в дождь, вновь притянув его голову к себе как можно ближе, лоб ко лбу, смогла, благодаря присутствию Рубена, понять то, что знала с самого начала. Что она знала с самого начала и таила это где-то глубоко-глубоко, где почитала за лучшее не позволять себе расходиться. В одиночку, во всяком случае.
Что Рики не вернется никогда.
А если и вернется когда (чего он не сделает), какая ж из нее женщина, коли она ему дверь откроет?
Она подалась вперед вместе с ним, и Рубен оказался спиной на постели и с Арлин сверху – и молодой красавец с фото вновь вернулся, заполонив весь ее разум. Никогда не понять ей, какие силы перенесли его оттуда сюда.
А она вновь вернулась на то самое место, то, какое ей было не по душе. То самое, где она знала: по всей справедливости, оно из такого, чего она никогда не смогла бы себе позволить.
Глава 15Рубен
Он проснулся, превосходно понимая, где он, и помня все. И все же ночь воспринималась отдаленной, словно что-то, сделанное, когда был пьян. Нечто, что трезвым утром трудно вообразить. Он открыл глаз.
Арлин лежала справа от него, как и полагалось. Сна ни в одном глазу, оперлась на локоть и рассматривала его. Захотелось протянуть руку, посмотреть, возьмет ли она ее, но – не сделал.
– Привет, – тихо произнес он.
– Привет.
– Тебе хорошо?
– А то! С чего бы мне, да не хорошо? – Какое-то время они лежали рядом, молча, никак не касаясь друг друга. – Ты всю ночь спал с повязкой на лице. Тебе разве не неудобно?
– Признаться, да. Неудобно.
– Когда-нибудь тебе ее придется снять, когда рядом со мной будешь.
– Когда-нибудь.
– На самом деле жуть?
Этого он объяснить не мог. Того, что это не ужас, какого ожидали: может быть, людям даже больше понравилось, если бы то была жуть. Ужасно, нет ли, но их успокаивал вид хоть какого-то следа глаза, хоть какого-то свидетельства, что он в свое время существовал, как то природой и назначено.