Подбородок больно ударился о бетон, и Горди почувствовал, как из него вышибло дух. В голове, где-то позади глаз, полыхнуло невесть каким цветом. Чувствовал, как на нем сидит здоровенный мужик с крепким телом, припечатывая его к земле. Ни вздохнуть, ни выдохнуть.
– Желание имеешь, эй, малец?
Слегка придавило сзади, похоже на имитацию анального секса. Почему секс всегда избирается орудием глумления? Горди чувствовал себя благословенно отрешенным от мыслей, от тела: нежное ощущение, которое всегда являлось, помогая выжить.
Потом громадная тяжесть снялась, и рука, ухватившаяся за волосы на загривке, вздернула его на колени. Он покачался секунду, свободный и ничем не сдерживаемый. Тяжелый башмак, врезавшийся посреди спины, вновь пхнул его вперед. Горди мягко повалился, словно кукла из набитого тряпьем носка, ударился носом о бетон. Почувствовал, как кровь полилась по губе, ощутил металлический привкус в глотке. Такое интимное и знакомое.
Раздался третий голос, глухо звучавший у него в ушах. Далекий, словно из конца длинного туннеля. Уши заложило, в них стоял звон.
– От, дерьмо, он же всего лишь маленький мальчонка. Я иду обратно в бар.
– Может, он не знает, что он не маленькая девочка. – То был голос мужика, припечатавшего его к земле.
– Оставь его, Джек. Айда!
Горди лежал недвижимо на холодном тротуаре, изображая мертвого. Ничто его не трогало. Показалось, он слышал уходящие шаги, но доносились и другие шаги. Люди шагали в обе стороны улицы. Они все время были там, сообразил Горди. Он был слишком отвлечен, чтобы заметить их. Теперь же чувства обрели жизненную остроту, он расслышал шуршание подошв, очертивших широкий круг вокруг него.
Кровь из носу заливала пальцы, когда он с усилием встал на ноги.
Знаете, что после того как это произошло впервые, мне стали угрожать смертью? Вы можете объяснить, в чем здесь моя вина? Хватает, впрочем, людей, говорящих: есть вина, – и поневоле начинаешь задумываться. Вроде, если бы я не вышел на улицу в тот вечер. Если бы вышел на следующий вечер. Малыш к тому времени добрался бы до аэропорта. И вернулся бы в родной город. Думается, все считали, что на его месте должен был оказаться я. Я ж такой чертовски ненужный. Никакой пользы. Извините. Не собирался горечью исходить.
По-моему, во всем есть какой-то посыл: случается то, чему суждено случиться. Так, как должно свершиться. Я не мог бы выйти гулять в другой вечер, а Малыш не мог бы выбраться в ту ночь из города. Видите, что и сколько доброго вышло в конечном итоге.
Не я виноват. Просто людям нравится давать имя тому, что им ненавистно, и обряжать это в личину. Моя личина для ненависти здорово годится. Это я заметил.
Впрочем, теперь стало полегче. Трудно было в первые несколько месяцев. Зато теперь… Теперь все легче.
Мать пришла с работы домой – хорошая новость.
Ральф все еще не ложился – плохая.
Горди, прикрывая перепачканным платком нос, попробовал прошмыгнуть. Если б только мать позволила ему прошмыгнуть! Ей, однако, понадобилось увидеть его лицо, так что и Ральф тоже увидел.
– Ой, милый, – воскликнула она, хватая Горди за руку. Тот постарался вырваться, но был все еще слаб, к тому же его трясло. – Ой, Горди. Милый. Что с тобой случилось? – Мать повернула его кругом и попыталась отнять платок от лица. Единственное его прикрытие.
– Ничего, ма. Со мной все хорошо. Я упал, вот и все.
Неожиданно мать пропала: муж оттолкнул ее в сторону. Ральф вплотную придвинулся к лицу Горди, держа того за запястье, чтоб не убежал. Горди вдруг затосковал по знакомой компании трех мужчин из бара. С ними, в сравнении с отчимом, похоже, безопаснее. По крайности, они не у него дома.
– Какой мерзостью у тебя все лицо вымазано, сынок?
Горди почувствовал на себе кулак Ральфа: крепко. Услышал, как закричала мать. Упал Горди легко, уперся в пол ладонями и коленками, стараясь держать книзу голову. «Не надо больше. Не сегодня. Прошу, не надо больше сегодня». Пошевелил языком шатающийся зуб.
– Встань передо мной, сынок. Ты слышишь? – Рев, бушующий, как вырвавшийся на волю лесной пожар. Горди не встал.
Краем глаза он увидел, как мать обхватила Ральфа сзади за шею. Они орали друг на друга, но слов Горди не разбирал. Ральф, отделавшись от матери, вновь повернулся к нему. Только Горди не упустил чуть приоткрывшуюся возможность, а воспользовался ею. Он рванул с четверенек, как спринтер со старта по выстрелу пистолета.
И успел закрыть на замок дверь своей комнаты, прежде чем Ральф поймал его.
Дверь содрогнулась, когда Ральф бухнул в нее. Горди подпер стулом дверную ручку. Руки дрожали, ощущение такое, что дрожь пробирала все тело до самого нутра. Второй удар: дерево затрещало, но дверь устояла.
Потом стало относительно тихо.
Горди слышал голос матери, ровно, успокаивающе причитающей. Впрочем, слов было не разобрать. Что-то про то, как Ральфу нужно несколько раз хорошо и глубоко вздохнуть, а она приготовит ему выпить что-нибудь покрепче.
Шаги удалились по коридору.
Горди вымыл лицо у себя в умывальнике. Теплая вода успокаивала, мыло кусалось. Остатки крови и макияжа водоворотом пропадали в сливе.
Потом он лег в постель на спину, раздумывая, как бы мог выглядеть Волк. Жалел, что аспирина не было под рукой, а на кухне – они.
Спустя какое-то время услышал робкий, мягкий стук в дверь, понял: это мать. Превозмогая боль, поднялся, отпер дверь, потом снова улегся.
– Запри за собой, ма.
– Он спит, миленький.
– Отрубился, ты хочешь сказать?
Мать не ответила. Села на краешек кровати, протянула три таблетки аспирина и полстакана воды. Горди проглотил лекарство. Она дала ему набитый льдом пузырь для лица. Захотелось приложить его сразу повсюду. Голова раскалывалась от боли, подбородок и нос разнесло, тронуть больно. Челюсть ныла в том месте, где шатался зуб. Горди положил пузырь поверх носа и глаз. Мир исчез.
– Он не плохой человек, милый. Просто это бесит его. Ты бы умылся до того, как домой пришел. Может, одежду сменил бы. Просто, чтобы не задевать его лишний раз, понимаешь?
– Конечно, ма. Ладно, я постараюсь.
– Он неплохой человек.
– Ма? Я просто хочу уснуть. Сегодня, признаться, мне не до разговоров на ночь, ладно? Я просто хочу уснуть.
Он услышал, как она тихонько вышла и мягко закрыла за собой дверь.
Через несколько часов он пробудился от дурного сна, вода от таявшего льда промочила простынь и всю подушку вокруг головы. Боль мешала снова уснуть. Снился ему полицейский, который дал носовой платок. Во сне коп не помог. Он смеялся.
Глава 21Крис
Звонок раздался в семь утра: ничего хорошего это не предвещало. Его подружка, Салли, со стоном перевернулась на другой бок и обернула голову подушкой, закрыв уши.
Даже сквозь туман сна Крис сразу же узнал голос. Роджер Миган, приятель своего рода. Полицейский. Коп. Вряд ли друг. Вообще-то Крис был о копах невысокого мнения. Ему попадались некоторые, с кем он отлично ладил (Роджер, например), но его приводило в уныние то, что честными, идеалистами, непресыщенными среди полицейских оказывались исключительно новобранцы. Ему в голову не приходило винить их за то, что становились ожесточенными: не в том мире живем. Сам от ожесточенности отбивался. Может, если у него получалось избавиться, то и у них получалось.
– Извини, Крис. Забыл, что ты любишь поспать.
Что Крис любил, не имело к этому никакого отношения: он редко добирался до постели раньше трех часов.
– Что стряслось?
– Уверенности, честно говоря, нет. Не знаю. Может, пустышка. Может, целая история. Не знаю. Звучит, полагаю, глупо. Вырвал тебя из сладкого сна, а потом говорю, что, может, пустышка. Только, если это что-то большое. По-настоящему большое. Просто подумал, наверное, было бы здорово, если б ты услышал первым. То есть штука-то известная, но… есть в ней один маленький нюанс. Если можно нарушить сложившийся порядок… если есть какой-то порядок… о, черт! Кажется, я несу бессмыслицу, так?
– Какого черта, Роджер, боже мой, успокойся. Дай мне мозговые клеточки обратно в шеренгу выстроить. По факту за раз. – А были ли факты-то? Он пока ни об одном не услышал.
– Тебе известно, что убийства среди банд здорово сократились в последнее время?
– Слышал. Только это просто счастливая случайность, верно? Чем еще, говорю, это могло бы быть?
– Крис, я не знаю. Мыслю так, что тут есть дело для того, кто силен в журналистских расследованиях.
– Так тебе нужно имя того, кто силен?
– Заткнись. Ты хорош, ты силен. Сам знаешь. Слушай. Два месяца назад отмечено восьмидесятипроцентное падение числа разборок со стрельбой.
– Упали до восьмидесяти процентов?
– Нет. На восемьдесят процентов.
– Не знал, что так намного.
– Ну так всем не хочется особо-то распространяться про это. Вроде как все равно ж знаешь, что это не протянется долго. Все ведут себя так, словно это чудо или еще что. Мы молчим, словно считаем, что… не знаю, спугнем это, что ли. С другой стороны, в прошлом месяце всего одна бандитская разборка с убийством во всех пяти городских округах. Одна, Крис! Ты понимаешь, что это из ряда вон? То есть, на хорошие выходные у нас бывало по две дюжины. То есть не хорошие выходные, а… ты ж понимаешь.
– А в этом месяце?
– Все до сих пор живы. Насколько нам известно.
Крис почувствовал, как его мозг ввергается в мудреное напряжение, которое он связывал с созерцательной бесконечностью. Как-то трудно сообразить, что происходит. Почему что-то происходит. Но почему чего-то не происходит? Все равно, что сочинять заметку о возвращении ветра на круги своя[36]. Ему что делать, брать интервью у людей на углу какой-нибудь улочки в Южном Бронксе?