– Кто говорит, черт побери?
– Это Крис. Я разбудил тебя? – Сам точно знал: разбудил.
– Крис, что за чертовщину ты мелешь?
– Это ж история, в какую ты меня втянул.
– Ты до дна раскопал?
– Я же тебе сказал: пока нет. Но раскопаю. Выследил по ходу этого мелкого разбойника, именующего себя Сидни Г. Говорит, что это он все придумал. Полное дерьмо, разумеется.
– Что все придумал?
– Движение.
– Все это часть какого-то движения?
– Оно же движется, разве не так?
Роджер застонал.
– Не знаю я, какого черта оно делает, Крис. Я еще даже кофе утром не пил. Не хочешь одолжить мне чуток энергии?
«Жаль, что не могу», – подумал Крис. Разговаривая, он стянул с ног туфли, налил себе выпить, прижимая телефонную трубку подбородком к плечу.
– Дело обстоит так, дружище. Насколько я понял. Кто-то вбил им в головы передавать эту штуку по цепочке. Вроде схемы пирамиды, только она никогда не возвращается к тем, кто ее затеял. Люди просто делают и делают поразительно приятные вещи другим, и оно движется и движется дальше. Никогда не возвращается обратно.
– Так в чем навар-то?
– Похоже, его нет. Поэтому-то меня это так и захватило, Роджер. Понимаешь, добраться до чего-то офигенно трудно, потому что нет никаких имен. Люди сами по себе спасают чьи-то жизни, рискуют своими, раздают деньги – и при этом большинство из них даже не знают, кто им помог. Никаких отчетов, никаких записей.
Об этом Крис больше узнал, побывав у Стеллы, чем из беседы с Сидни Г. Сидни о подробностях говорил скупо. Стелла, глянув на пять сотенных в его руке, забила фонтаном.
– Странно это, Крис. Странно.
– Чертовски верно: странно. Потому-то я и обожаю эту идею.
– Но, Крис. Я хочу сказать… если кто-то спас тебе жизнь, разве ты не выяснишь, как зовут спасителей? С тем чтобы можно было расплатиться? Знаешь: что ходит по кругу, то и приходит по кругу?
– Так в том-то все и дело! Ты никогда не расплачиваешься. Всегда «платишь добром дальше». Вроде как: что ходит кругами, то несется еще быстрее.
– В этом никакого смысла.
– Почему это?
– Какая от того радость тому, кто все затеял?
– Так радость – это мир, в котором приходится жить. Верно?
Долгое молчание на линии.
– Значит, этот отморозок настоящий альтруист?
– Нет. Ни черта. Я ж тебе сказал. Он полное дерьмо.
– Тогда кто начал?
– Я не знаю. Но намерен выяснить. Собираюсь забабахать пышную рекламу этому наглецу. В «Обзор новостей за неделю». Сделаю из него полного героя. Затем заведу какой-нибудь телефонный номер с «восемьсот»[39], или почтовый ящик, или еще что-то для тех, у кого сведений побольше. Эта штука должна была бы затронуть жизни многих.
– Крис, если этот отморозок полное дерьмо, то зачем ты хочешь сделать из него героя?
– Затем, что он врун, Роджер. И есть кто-то, знающий об этом. Кто, возможно, оскорбится, когда учует запашок, исходящий от этого бахвальства. И, возможно, захочет расставить все по местам.
– Звучит, как самому поставить точку на своей карьере. Ты выставишь себя дураком.
– Всякий может попасть впросак, Роджер. Моя карьера переживет.
– Крис, это выстрел с дальним прицелом.
– Жизнь, она тоже с дальним прицелом, Роджер.
Крис положил трубку. Получится! Должно получиться.
Такое чувство, что есть что-то нехорошее в том, что не любишь собственного отца. Я типа должен стыдиться этого. Только это правда, и я не знаю, что делать.
Вчера сказал об этом маме. Что он мне просто не нравится. Думал, может, легче станет, если выскажу вслух.
Думал, она закричит на меня, ударит или прогонит в мою комнату.
А у нее вместо этого вид вдруг стал такой, будто ей непомерно тяжело.
Глава 22Арлин
С Рубеном она столкнулась субботним утром на автозаправке на Камино. Не один месяц прошел, как она не виделась с ним.
Его белый «Фольксваген» она не замечала, пока не вышла из машины, а заметив, едва не села обратно и не уехала прочь. Двигатель она оставила включенным, потому что старина «Дарт» не всегда заводился вновь после того, как его выключали. На колонке висело предупреждение не делать этого, но Рики, всегда куривший при заправке, уверил, что почти никогда ничего плохого не случается.
Он здесь! От одного этого сердце до того забилось, что отдавало в ушах. Голова пошла кругом, Арлин куда-то несло, и она никак не могла сообразить, что делать.
А потом Рубен вышел из магазинчика при заправке и увидел ее. Уперся взглядом в асфальт и направился мимо нее, к своей машине. Арлин могла поручиться, что ему хотелось пойти каким-то другим путем (это было заметно), но она припарковалась рядом, так что ни для нее, ни для него другого пути не было.
– Рубен, – произнесла она, считая, что голос прозвучал как-то испуганно. Он никак не отозвался. Она же все еще слышала, как колотится сердце. – Рубен, скажи что-нибудь, ладно? Заори на меня, выругай или еще что. Ну, пожалуйста!
Он поднял голову. Их взгляды встретились. От этого у нее опять голова пошла кругом. Он отвел глаза.
– Рубен, я просто должна была попытаться, понимаешь? Обязана. Тринадцать лет, Рубен. Он же отец мальчика и всякое такое. Закричи на меня, скажи, что я сделала тебе больно, что даже жить недостойна, потому как я знаю, что все это правда. Только не стой там, ничего не говоря!
Он обошел островок колонок, подойдя туда, где стояла она. Мыски их туфель почти касались. Вид у него был убийственно спокойный, и ей показалось, что он собрался ее ударить. Может, и лучше было бы, если бы ударил. Она смотрела ему в лицо, до того близкое сейчас, и ей вдруг стукнуло в голову, что она по нему соскучилась. Стукнуло до того сильно, что почти сшибло с ног.
– Он тебя беременной сделал, – выговорил Рубен. Такого голоса она у него никогда прежде не слышала. Глубокий. Жуткий почти. – В чем еще он проявил себя как отец мальчика?
– Ну так в том-то и дело, ты что, не понимаешь? Он хочет сейчас наверстать то, что упустил. Хочет расплатиться со мной за то, что отнял у меня.
Она моргнула, ожидая неминуемого удара. Рубен отвернулся. Пошел к машине и уехал, не оглянувшись. Это было куда хуже.
Когда Арлин вернулась домой, Рики лежал на диване, смотрел телевизор.
– Ты хоть одним мускулом шевельнул, с тех пор как я уехала?
– Лекция мне сегодня не нужна, – буркнул Рики. Говоря это, он едва шевелил губами.
– Я думала, ты собрался работу поискать.
– В субботу?
– Было время, любой день годился. А коль не собираешься искать, так собери хотя бы свою одежду и вымой за собой чертову посуду.
Он повернулся и медленно, словно ему мешала боль, сел.
– Что это в тебя с утра вселилось, черт побери? В жизни не слышал от тебя столько жалоб, да еще за раз.
– Я их копила.
– Работу я, куда деваться, поищу, – выговорил он медленно, – когда у меня будет побольше трезвого времени. Нелегко прям так-то. – Он зажег сигарету, не сразу справившись с зажигалкой. – Когда трясучка прекратится, скажем. Прям сейчас я сделал почти все, что мог.
– Ну да, держал бы себя в руках, так у тебя было бы почти четыре месяца трезвости, а не жалкие деньки. Когда я себе устроила всего неделю трезвости, так пошла на двух работах пахать, чтоб заплатить за чертов грузовик, с которым ты меня бросил. А кроме того, о ребенке заботилась. У меня, черти веселые, выбора не было никакого.
– Кажется, я предупредил, что не нуждаюсь в лекции, черт побери! – Вырвалось у него это до того громко, до того напористо и сердито, что Арлин разом язык прикусила. Который, ей подумалось, и был виноват. – Что за черт в тебя вселился? Слышь, Арлин? Ты слышишь, я с тобой говорю! Я что, больше уже ничего и сделать как следует не могу?
– Я не знаю, Рики. А можешь?
– Даже в постели, где всегда раньше все хорошо удавалось, я сейчас с тобой и не могу ничего толком. Даром, что мы сейчас, считай, и не спим вместе.
– Спим… иногда.
– Леди, того, чем вы меня пичкаете, едва ли хватает, чтоб утолить мужской голод. – Он пересек комнату, встал близко, от чего смутно веяло угрозой. – Было время, ты уверяла, что лучше меня у тебя никого не было.
Все ж она встала ему навстречу. Не очень громко, но сказала то, что было необходимо:
– Как ни грустно о том говорить, Рики, думается, то было правдой только тогда.
Потом застыла, не отступая, моргала изо всех сил, желая посмотреть, что он станет делать. Он не взорвался, как она ожидала. Только поднес руку к лицу, протер глаза, будто все это здорово утомило его. Она глядела Рики в лицо и дивилась, почему когда-то думала, будто он такой красивый. Не был он красив: во всяком случае, если разбирать по черточке.
– Бог свидетель, мне жаль, что ты это сказала. Это ведь ты про своего цветного, верно? Тошнит даже говорить про такое. Как только ты такого к себе в постель пустила? Побойся бога, Арлин. Я его, как первый раз увидел, он тут на диване сидел, так подумал, ладно, я знаю, что она с ним не спит. Всякий раз как я думал про это, так просто…
Арлин подняла взгляд и увидела стоявшего в кухонной двери Тревора.
– Я думала, ты на улице играешь.
– Нет, я был у себя в комнате.
Тревор повернулся и опять исчез. Арлин пошла следом по коридору, зашла к нему.
– Тревор, милый! Мне жаль, что тебе пришлось выслушать это. – Она ждала, что он скажет что-нибудь в ответ, но ждать значило терпеть боль, а этого она вынести не могла. – Я утром Рубена встретила.
– Неужели? – Сказано почти без всяких чувств.
– Думала, тебе это будет интересно.
– Я его в школе вижу.
– А-а. И то правда. Он когда-нибудь спрашивает обо мне?
– Нет. – Только это и сказал: просто «нет». Как-то пусто и холодно. Не продолжил: «С чего бы это?» Только Арлин все равно слышала, она ощущала место в воздухе между ними, которое эти слова не заняли.