Крис встал, когда она вошла в комнату, но она взмахнула рукой: да сидите, сидите.
– Вид у вас неважнецкий, – заметил он.
– Да нет, я в порядке. Всего лишь стресс.
– Мам, смотри. Я получил четыреста девятнадцать писем. И это всего за первые два дня. И это еще не все. Крис говорит, что телеканал хочет записать интервью со мной для «Гражданина месяца». Знаешь штуку, какую устраивают в шестичасовых новостях? Так вот, в следующем месяце это буду я. Я стану Гражданином месяца! Круто, правда? Крис тебе расскажет. И это еще не самое потрясное. Мне надо будет поехать в Белый дом! Президент меня пригласил. Встретиться с ним. Меня!
Тревор умолк, задохнувшись. Арлин хотелось встряхнуть себя хорошенько, чтобы совсем проснуться. Наверное, что-то из услышанного происходит на самом деле, а другое, менее вероятное, нет.
– Белый дом?
– Да-а! Круто, скажи?
– Тот самый Белый дом?
– Ага. Президент хочет встретиться со мной. И Крис говорит, что это появится во всех выпусках новостей и во всех газетах. Мы с президентом пожимаем руки друг другу!
Арлин перевела взгляд с задохнувшегося Тревора на Криса.
– Его одного? – спросила она, но Крис не успел и рта открыть в ответ, Тревор не дал ему ни словечка вставить.
– Нет, мам, ты тоже должна поехать – на том основании, что ты моя мать. Рубена тоже пригласили, потому как он учитель, который придумал задание, с которого все и началось. Все расходы оплачивают. Мы будем жить в гостинице «Герб Вашингтона». Крис говорит, что у них там швейцар есть. Еще он говорит, что кто-то из Белого дома приедет в аэропорт на большой машине и покажет нам весь город. Ну, разве это не круто?!
– Ты, я и Рубен?
– Ага, разве это не круче крутого?
Уголком глаза Арлин видела, как застенчиво улыбался Крис. Поездка в Вашингтон с Рубеном. Кому она не смогла даже позвонить, чтобы спросить, видел ли он себя по телевизору. Вновь поднялась легкая волна тошноты, и Арлин подумала, не стоит ли держаться поближе к туалету.
– Это весьма круто, точно, Тревор. – Арлин старалась говорить искренне. Потому как это вправду было здорово, невероятно, до того, что никак в голове не укладывалось. Но с Рубеном…
– Помнишь, ты сказала, что всем нам суждены пятнадцать минут славы. Крис говорит, что у меня ее будет вроде как часы и часы. Елки, примусь-ка я лучше отвечать на почту.
Арлин, извинившись, направилась в туалет, молча отметив про себя, что даже самые крутые вести способны вызвать доводящий до тошноты стресс.
Ну вот, на какое-то время это будет последняя запись в дневнике. Потому как я оставляю его дома. Елки, мне надо будет встретиться с президентом. Времени писать в глупом дневнике не будет.
Зато слушай. Когда я вернусь. Только держись.
Рубен говорит, у меня будет вся оставшаяся жизнь, чтобы написать про то, что скоро со мной случится.
Я только надеюсь, что этого времени хватит.
Глава 28Рубен
Они доехали на поезде до Санта-Барбары, потом на челночном автобусе до Лос-Анджелесского международного аэропорта, и то был единственный отрезок пути, за проезд по которому они заплатили из своего кармана.
В поезде Тревор захотел сесть у окна, и казалось справедливым, что рядом с ним села Арлин. Для Рубена все кончилось тем, что ему досталось место в одиночестве за их спинами. Читать во время движения он не мог: его от этого мутило, – вот и сидел тихо, разглядывая затылки.
До него доносился нескончаемый топот ноги Тревора. Парень перевозбужден. Как, по мнению Рубена, и положено: в Белый дом едет!
Не мог он не заметить, что Арлин, сама по себе, воспринималась какой-то чужой или, во всяком случае, отстраненной, зато Арлин с Тревором вместе по-прежнему виделись ему семьей. Странное ощущение, не дававшее ему продыху от неловкости.
В аэропорту Тревор заговорил с ним. И говорил, и говорил. Бесконечная вереница дух захватывающих предположений. Как президент себя поведет, какие достопримечательности покажут. Придется ли на входе проходить через рамку с металлоискателем или им какой пропуск выдадут?
Несколько раз (и всегда по-разному) спрашивал, как Рубен отнесся к интервью для «Гражданина месяца», все ли ладно прошло? Потом Тревор выставил напоказ познания в истории Белого дома.
– Ты знал, что там был пожар?
– Думаю, слышал про такое, возможно.
– Поэтому-то его и покрасили белым.
Рубен полагал, что Арлин их не слушает, но тут она не удержалась от замечания:
– Выдумываешь ты все.
– Нет, это правда. В войну 1812 года. Еще в 1929 году. Я думаю, его в тот первый раз покрасили. А ничего, если я стану звать его Биллом?
– Кого? – рассеянно спросила Арлин.
– Президента.
– О боже, нет! О бог мой, Тревор, даже не смей. Даже не думай об этом. Зови его мистер Клинтон, или президент Клинтон, или мистер президент, или просто «сэр».
– А что, если я Челси[43] встречу?
– Переходи через этот мост, когда до него доберешься.
– Надеюсь, мне удастся с Челси встретиться. Она знатная девчонка.
В самолете Тревор вновь устроился у иллюминатора, Арлин села рядом, а Рубену досталось место у прохода. Казалось, неловко было не разговаривать, но он молчал.
Тревор смотрел в окошко, а Рубен ощупывал пальцами маленькую коробочку у себя в кармане, в который раз стараясь понять, зачем он ее взял. А еще думал: если бы она знала про коробочку, поняла бы, что в его молчании нет холода (или не должно быть), что оно скорее окоп, который он вырыл, чтобы укрыться? Окоп, который, похоже, делался глубже с каждым движением. Может быть, придет минута в этом путешествии, когда он ей расскажет, что он тосковал по ней и мысли у него были добрые.
Только подобное не по зубам мужчине, похоже, не способному даже поговорить о погоде или о пути их следования.
Полет протекал плавно, так что Рубен уткнулся в книгу.
В аэропорту очень молодой человек со свежим цветом лица, в костюме и при галстуке держал плакатик с надписью: «Группа Маккинни». Этот человек, которого звали Фрэнк, погрузил их вещи в багажник черного американской сборки лимузина и спросил, не желают ли гости заехать в отель прийти в себя и освежиться. Арлин сочла это дельным предложением, но Тревор до того упал духом, что его спросили, что бы ему хотелось сделать прежде всего.
– Увидеть всякое.
– Что ж, на сегодня это моя работа, – сказал Фрэнк. – Повозить вас повсюду, доставить в целости и сохранности обратно в гостиницу. После этого я вернусь, чтобы забрать вас завтра ровно в девять часов утра. Мы немного осмотрим Белый дом до времени, назначенного для встречи с президентом.
– Что мы посмотрим в первую очередь? – спросил Тревор. Его с Фрэнком, похоже, связали мгновенные узы, оставившие Рубена с Арлин в сторонке. Так оно и должно быть, чувствовал Рубен, потому что был день Тревора.
– Что вам всем хочется увидеть?
– Монумент Вашингтону, Библиотеку Конгресса, памятник Джефферсону, памятник Линкольну, Смитсоновский…
– Сегодня мы, возможно, всего не объедем, – сказал Фрэнк. – Но ведь еще будет и завтрашний день. С чего начнем?
– С Вьетнамского мемориала.
Рубен неожиданно вздрогнул, услышав это название.
Когда шли по Моллу[44], на подходе к Вьетнамскому мемориалу, Фрэнк, поотстав, обратился к Рубену по имени:
– Вы, как я понимаю, ветеран.
– Так и есть.
– Не стану занимать вас обычной экскурсионной тарабарщиной. Как я заметил, ветеранам она не всегда нравится. Вы, наверное, знаете много такого, что мне неведомо. Возможно, вам захочется улучить время, чтобы самому осмотреть памятник.
Рубен проглотил тугой комок в горле. Пока Фрэнк не напомнил, он избегал зацикливаться на глубинах собственных бед.
Тревор был тут как тут:
– Мы тебя вон там подождем минутку, Рубен, а Фрэнк может меня занять экскурсионной тарабарщиной. Я там не был.
Вежливый смешок Фрэнка эхом оставался у Рубена на слуху, пока он шел к Стене[45]. Казалось, звук собственных шагов отдавался повсюду. Семь недель во Вьетнаме. Потом неделя, чтоб прийти в себя, в полевом госпитале и быстрый перелет в тыловой госпиталь в Штатах. Солдаты, чьи имена выбиты на черном граните, кое-что знали о войне. Рубен знал только то, что каждое утро видел в зеркале. Может быть, думал он, хватает и этого.
Какое-то время он изучал указатель, отыскивая конкретное имя. Потом пошел вдоль Стены, пока не нашел нужную плиту, отражающую время гибели на войне, и водил по именам пальцем, пока не отыскал Арти. При виде его, вот так, воочию, его слегка передернуло: незабываемый кошмар сделался наглядным, осязаемым. Рубен протянул руку и пальцами прошелся по буквам.
Минуту или час спустя он почувствовал, как прижался к правому боку Тревор. И это неожиданное прикосновение ребенка дало Рубену понять, что его раненая гордыня вредит Тревору так же, если не больше, как и Арлин, что она, эта гордыня, заставляет Рубена чересчур многое приносить во имя нее в жертву.
– Рубен, ты знал, сколько тут имен?
– Около пятидесяти восьми тысяч, по-моему. – Способность говорить казалась странной, и Рубен понял, как долго молчал.
– Пятьдесят восемь тысяч сто восемьдесят три. А кто это Артур Б. Левин?
– Мой старинный приятель.
Неожиданно сзади прозвучал голос Арлин:
– Тревор, может, Рубену хочется побыть одному.
– Да нет, все как надо, Арлин, правда-правда.
– Может, ему не хочется говорить про Артура Б. Левина.
– Да нет, ничего страшного. Просто мы с ним еще в учебке познакомились. Арти был парнем, кому будто на роду было написано напортачить. – Он сам не понимал, кому рассказывает: Тревору ли, Арлин ли, или им обоим. – В первый же раз, когда Арти вытащил чеку из гранаты, у него так руки тряслись, что он уронил гранату. В высокую траву. Стоял на месте, роясь вокруг, словно мог отыскать ее. Я понял, что времени на это нет. И его разорвет в клочья. И я подбежал, схватил его, стараясь вытолкнуть с того места. Слишком поздно, впрочем.