Санди не рукоприкладствовал, а поскольку весил он прилично больше двухсот фунтов[46], то никто другой не смел поднять руку на Горди, когда Санди находился неподалеку.
«Давай жить со мной», – предложил Санди, и Горди согласился.
С собой он не взял никакой одежды, так что мать с Ральфом не сразу разобрались, что он ушел навсегда. Санди обещал накупить ему попозже еще больше одежды, всяких красивых вещиц – и накупил.
Санди сделал Горди еще один подарок: фальшивые права высокого качества – и в одну ночь сделал его двадцатиоднолетним. Санди был завсегдатаем высококлассных баров и лучших клубов, куда ходил в костюмах со сваленными свитерами вместо жилета. Он желал, чтобы Горди был при нем. И любил смотреть, как Горди одевается – вычурно, женоподобно. Знание того, что Горди под всеми помадами и шелками оставался существом мужского пола, только разжигало в Санди страсть.
Это почти походило на обретение дома.
Субботними вечерами Санди водил его на танцы. Танцевали они медленно и вблизи оркестра, Санди всегда вел, а Горди оставалось только за ним следовать, что ему было на руку, потому как он уставал. Все, чего он по-настоящему желал все это время, происходило после.
В эту субботу, «майский праздник», как назвал ее Санди, они танцевали в кафе-баре, посетителями которого в подавляющем большинстве были геи. Стоявший в дверях охранник в серо-голубой форме уважительно кивнул, когда они вошли с Санди под руку. Оружия у стража не было, насколько заметил Горди, но его присутствие внушало почтение.
Горди решил, что охранник, видимо, не гей. Возможно, сам он в душе даже не любил и не одобрял мужчин, которых защищал. Но если то и было правдой, то секьюрити тщательно ее скрывал. Люди вроде Санди платили ему жалованье, а порой и на чай давали, выходя из бара. Так что у всех на виду он наблюдал за клиентами мужского пола, как то требовал от него профессиональный долг. Они, как и все, любой ценой должны быть ограждены от неприятностей.
Горди застенчиво улыбался, проскальзывая мимо него.
Санди угостил его ужином со стейком, и Горди тщательно пережевывал мясо, смотря на танцующих. Посреди ужина к ним присоединились Алекс с Джеем, приятели Санди, оба работавшие посыльными в Конгрессе. Ни один из них не помышлял о еде, оба чувствовали, что и без того нагрузились основательно.
– Горди не о чем беспокоиться, – сказал Алекс, слегка ущипнув Горди за талию. Тот улыбнулся Санди, потому как Санди нравился таким, каким он был. Не толстый, зато большой, подавляюще огромный, а Горди был не прочь, чтобы его подавлял кто-то ласковый.
Горди отмалчивался, не будучи уверен в способности поддерживать разговор.
– Как, черт, ты только протащил его сюда, а, Санд? – сценическим шепотом проговорил Джей.
– Что значит, как? – ничтоже сумняшеся ответил Санди. – Ему двадцать один год.
Джей губами издал звук: эдакая помесь смеха с презрительным фырканьем обитателя Бронкса. Потом склонился к Горди и шепнул на ухо:
– Юность так завлекательна.
Горди улыбнулся и стал смотреть, как Санди мажет маслом булочку. Теперь он ни за что и никогда не вернется домой.
Только-только счастье мне привалило. Наконец-то я познал его. Впрочем, и сейчас я опять счастлив. По-моему, сейчас всякий счастлив.
Санди полностью оправился. Пара сломанных ребер и сотрясение мозга. Мы ухаживали за спинами друг друга, пока те совсем не зажили.
Мне лишь жаль, что Малыш не выбрал кого-то другого, чтобы помочь.
Только, если бы он выбрал другого, меня бы здесь не было. Если б только мы не остались дома в тот вечер. Но ведь такими рассуждениями мозги свихнешь. Не хватает разве гадости в том, какая прорва народу мордовала меня когда-то? Я должен подбирать, где они бросили?
Когда люди станут читать то место в книжке, где речь обо мне, я вправду надеюсь, что они поймут.
Я вам расскажу все, что сам помню. Хотя тут такое. Случилось все так быстро. Шок охватил так скоро.
Разыгрывалось все как во сне. Вот я и буду рассказывать, будто про сон.
Хотя оно на самом деле случилось.
Он взял Санди под руку, когда они вышли в ночь. Теплую весеннюю ночь. Горди повернул голову, собираясь улыбнуться охраннику, но того не было на месте.
Потом Горди увидел его слева от входа, под тентом, вжавшимся спиной в кирпичную стену бара. Держался он как-то странно недвижимо. Вплотную стоял бритоголовый парень, припечатывая охранника к кирпичу. У того подбородок таращился вперед и вверх, открывая белое пятно горла. У Горди колени охватили слабость и тепло, когда сверкнуло лезвие. Длинное, зловещее и изогнутое, блестящее от употребления и ухода.
Оно занимало все внимание, пока не долетел звук дыхания Санди. Неожиданное испускание воздуха. И ощущение высвобожденной руки Санди, когда того смело в сторону.
Двое стояли перед Горди в мешковатых, низко обвислых джинсах и одеянии с эмблемами банды. Один постукивал себя по ладони бейсбольной битой. На военный манер коротко стриженные волосы торчали прямо из белого скальпа. Одну бровь кривил плохо сросшийся шрам.
– Опаньки, – тихо произнес он, приблизив к Горди лицо так близко, что тот чуял запах табака в дыхании парня. – Глянь, что с твоим дружком стряслось.
К большому удивлению и облегчению Горди, он не утратил способности отстраняться. Ну, еще раз побьют, как много раз до этого. Он на такое словно бы смотрел со стороны, а кожа с костями выздоровеют. Или, может, на этот раз не так. Только, когда это случится, он будет где-то еще, уйдет в себя. Когда тебе уже наплевать на все, ты лишаешь напавших радости чинить тебе боль. Трудно дубасить кого-то по месту жительства, когда дома никого нет.
Горди закрыл глаза, не желая видеть, как махнет бита.
Она врезалась поперек живота, сложив пополам. Чья-то рука, обхватив горло сзади, поставила Горди на ноги, а бита вновь согнула.
Горди собирался терять сознание, а потому уже – без разницы.
До слуха откуда-то издалека донеслись крики. Похожие на крики в доме бабушки, где ему приходилось спать в гостиной. Звуки, проникавшие сквозь пелену полусна и резавшие ухо, отдаленно, отстраненно. Просачиваясь через полосу полубессознательности.
В тот самый миг, когда он погрузился в нее, еще до того, как грязно-серое за его веками обратилось в черное, он расслышал другой звук.
Выкрик.
– Эй!
Его не мог издать никто из мучителей. Выкрик был звóнок вначале: голос ребенка, – потом наполовине сломался. Совсем как голос Горди, как ломаются голоса всех мальчишек, когда приходит срок.
Звук биты, покатившейся по тротуару.
Горди почувствовал, будто он обратился в жидкость, остался без костей. И сам на ногах держаться не мог, и напавшие бросили. Он мягко повалился на то, в чем по ощущениям узнал большое тело Санди. Приятно. Избавил его от жесткого тротуара. Теперь они будут в покое здесь вместе.
Отчего-то запомнилось ощущение дыхания Санди. Наверное, потому, что оно и было тем, что и в самом деле хотелось ощущать.
Глава 30Рубен
– Попрощайся с Фрэнком, милый.
– Прощайте, Фрэнк.
Они стояли у бровки перед гостиницей «Герб Вашингтона» в свете уличных фонарей. Теплая, приятная весенняя ночь.
– Давай-ка, Тревор, – сказал Фрэнк. – Поможем швейцару уложить в багажник твои вещи.
Привезенный из дому багаж Тревора пополнился тремя новыми тяжелыми коробками: полный комплект энциклопедии, полученный им в подарок от Белого дома. Швейцар, разумеется, справился бы со всем, но Тревор помог сохранить сюрприз, когда подарок нашел место в багажнике лимузина гостиницы, отправлявшегося в аэропорт.
Арлин, взяв Рубена за руку, повела к передней части машины.
– Ты все еще себя неважно чувствуешь? – спросил он. Вид у нее был какой-то, как у в воду опущенной, отрешенный, настроение менялось из-за чего-то, что ему никак не удавалось ни выразить, ни распознать.
– Нет, сейчас все в порядке. Просто мне надо кое о чем поговорить с тобой.
– Надеюсь, ты не заболела всерьез?
– Нет. Просто я беременна, вот и все.
В наступившем молчании Рубен расслышал шум какой-то потасовки, отдаленной, может быть, в соседнем квартале. Небольшая драка. Шум задевал сознание ничуть не больше, чем сказанные ею слова.
– Рубен, прошу, скажи хоть что-нибудь.
– Насколько давно?
– Я понимаю, о чем ты думаешь.
– Понимаешь?
Странным казалось вообразить, что она понимает. Он не понимал, о чем думает, да и думает ли вообще. Он только чувствовал, что все в нем сошлось на ее голосе, голосе Тревора позади них, криках и ударах в соседнем квартале, словно бы невозмутимо решалось, что из них более реально.
– Ты думаешь, случилось ли это в тот раз, когда я приехала к тебе домой посреди ночи? Или было как раз перед тем, как ушел Рики?
– Об этом я забыл. – Ту ночь он не забыл, совсем не забыл, только не мог уяснить, какое отношение она имеет к разговору. У него и мысли не было, что он хоть как-то причастен к беременности. – Так что? Когда же?
– Ну, тут разница всего в неделю или десять дней, так что немного сложно определить.
– Так, и как нам узнать?
– Ну, думается, мы и не узнаем. Послушай, если тебе невмоготу, я пойму. Я хочу сказать, я хотела не этого. Тебе это известно. Теперь, получив обратно кольцо, я бы, так сказать, желала сохранить его. Но я же должна была тебе сказать, правда? Но я пойму… если ты захочешь подождать, пока мы не узнаем. Я имею в виду, потом, ты понимаешь… Тогда мы будем знать.
Только в этой сумятице даже слова о том, невмоготу ли ему это или нет, слышать было, похоже, нестерпимо.
Долей секунды позже Фрэнк тронул его за плечо:
– Разве Тревор не здесь, не с вами?
Арлин, похоже, была больше сбита с толку, нежели встревожена.