евору. И, разумеется, к себе самому.
Кольцо лежало у него в кармане, когда на другой день вечером он повел Арлин на ужин.
Она надела блузку из розового шелка и открыто улыбалась, являясь всему свету как женщина, которую он всегда знал и всегда хотел — и никаких промежуточных сомнений. Сунув руку в карман пиджака, он сжал пальцами бархатную коробочку. Он был уверен. Почти извлек ее, но упустил нужный момент. Но еще успеет. Только бы время подгадать. Он был уверен.
А она, возможно, нет.
Рубен до того погрузился в собственные сомнения, что забыл принять во внимание очень реальную возможность того, что Арлин может сказать «нет». Он вынул руку из кармана и постарался забыть, что коробочка осталась там.
Когда в тот вечер попозже он проводил ее до двери дома, оба признались, что вымотаны до изнеможения. Рубен оставил ей на прощание легкий бесстрастный поцелуй.
И в тот же миг в нем пробудилось волнение от воспоминаний о том вечере, когда она неожиданно бросилась ему в объятия, предлагая себя, как раз тогда, когда он ждал поцелуя на прощание. За это он ее полюбил. Пусть тогда и сбежал. Все остальное было лишь игрой, чтобы отвратить именно этот миг, когда он чертовски хорошо понимал: она это то, что ему нужно, и понимал, что что-то не так.
— Ты в порядке? — спросила она. Голос прозвучал слабо. Испуганно.
Он сам порядком испугался, услышав его таким.
— Конечно. Что могло стрястись?
— Не знаю. Ты вроде странный какой-то сегодня.
— Просто устал.
— Ну да. Я тоже.
По пути к машине он обзывал себя трусом.
На полпути к дому его будто стукнуло, словно он от сна отрешился. Вообразить не мог, о чем он до того думал или почему. Поверить не мог, что едва не произнес этого вслух. Подумал об Арлин, попытался мысленно представить ее, но вырисовывалась лишь какая-то незнакомка. Добравшись до дому, нашел чек за кольцо у себя в ящике — там, где и оставил его.
Мисс Лайза вспрыгнула к нему в постель и потерлась о подбородок. Он рассказал ей все. Обрисовал скалу, с которой едва не прыгнул. Кошка согласилась с тем, что люди существа порывистые и странные. В лучшем случае. Он пообещал ей, что утром вернет кольцо, но так и не дошел до такого.
Глава шестнадцатая. Сидни Г
Им в угоду он добавил своей походке малость вальяжности.
Знал: они у него за спиной, — чувства подсказывали ему это. Просто здравый смысл говорил ему об этом. Выйдя из бара, он знал: они пойдут следом. Выпитое пиво ударило в голову, что плохо сказалось на его поступи и равновесии. Эту неурядицу требовалось вдумчиво одолеть.
Все ж в переулок свернул. Поступи он иначе, так совсем-совсем другой был бы человек. Чего никогда бы себе не позволил. Сидни Г. до конца, только это еще не конец. Для такого надобна армия побольше этой. И потом, бок ему приятно холодила сталь. Будем считать, силы равные.
— Эй ты, лоб здоровый! — Резкий окрик сзади. Голос он узнал. Этот голос уже попадался ему нынешним вечерком.
Слушай, она сидела себе у бара одна: откуда ему было знать, что она с этим мужиком? И потом, если б дело выгорело, то какая бы ему была забота?
Только тут — городок маленький, ничего похожего на настоящий мир. А тут еще этот красномордый мужлан, что за ним, а за тем другие крепкие мужланы из того же маленького городка — вот и сбита команда по случаю. Эти козлы считают, что последнее слово за кулаками.
Тото, по-моему, мы уже не в Канзасе.
— Я к тебе обращаюсь, болван.
Сидни Г. остановился, слегка покачнулся и обернулся. Их было четверо у входа в переулок, свет фонарей бил им в спину, и облака от их дыхания клубами ходили во все еще холодном и ясном после вчерашнего дождя воздухе.
Они подходили, впереди опечаленный дружок той леди, трое его подручных выстроились у него за спиной, лыбясь тошнотворным хором.
Вот и попался, балаболка городская.
Это вы так считаете.
— Ну, лоб здоровый. Повтори-ка, что ты мне плел про мою мамочку.
Сидни Г. усмехнулся. Глубоко вздохнул, выпячивая живот под ремнем с выпуклостью холодного металла.
— Эй, слышь, мужик, по чесноку, то неправдой было, что я про твою мамочку сказал. Я ее на самом деле не сделал.
Четверо мужиков оскалились, ободренные своей воображаемой мощью.
Катись-ка, городской, отсюда, пока цел.
Это вы так считаете.
— Я говорю, такую дылду-уродину? Да мне плевать, сколько б она ни упрашивала. Это не по мне. — Сидни улыбнулся и вытащил из-под пальто пистолет. Он был пьян, вдрабадан. Настолько пьян, что позволил себе ошибку. По-настоящему глупую ошибку: стоя лицом против четверых, ни разу не позаботился взглянуть, что у него за спиной.
Попытался образумиться, но — слишком поздно.
Сильная рука ухватила его сзади за правое запястье, другая обернулась вокруг предплечья. Жертва собственных замедленных рефлексов, Сидни Г. рухнул под напором на колени, почувствовал тошнотворную, хрустскую боль в локте. Подумал, что от боли блевать начнет. Слава Богу, что он под газом. Черт, утром эта сучья кость разболится. Если наступит для него утро.
Скрюченный пополам от боли (пистолет отлетел на тротуар — не дотянешься), он почувствовал, как тяжелый башмак врезался ему в живот, слегка приподняв его тело над землей. Но он не орал, не просил прощения, не молил о милости, он лишь плевал мужику на башмаки. Сидни Г. до конца, который, похоже, наставал.
Он был слишком пьян, когда впервые услышал этот звук, к тому же мало что соображал, чтобы понять, откуда он исходит. Пчела жужжит возле уха, наверное. Но ноги, все те ноги, через которые он смотрел на белый свет, расступились. Голова слегка приподнялась, и он увидел, как мираж в ночи, осиянный сзади, высветился сквозь эти ноги: крошка-человечек на крошке-мотоциклетике газует ручкой, будто воображает, что под ним мощный «харлей».
Паренек сбросил сцепление, его байк подрыгнул и почти встал на заднее колесо, затем рванул по переулку прямо в гущу драки. Ноги запрыгали, спасаясь бегством.
Черт побери, Сидни. Кавалерия!
Маленький наездник остановился возле Сидни Г., протянул вниз руку, и тот ухватился за нее, почти стащив паренька с байка, как тонущий пловец, тянущий на дно спасателя.
Паренек встал, чтобы снова запустить движок. Потом, крепко ухватив левую руку, протянутую ему Сидни, рывком поднял того на ноги. Сидни прыгнул в седло, промахнувшись на целую милю. Он упал на мостовую, и его пришлось наполовину тащить. Паренек рванул вперед, убегая от преследователей, а позади него волочился, подпрыгивая, Сидни Г. Впрочем, Сидни не обижался: там, в переулке, его ждало кое-что похуже.
Потом паренек ударил по тормозам, развернул байк вполоборота, едва не завалив его. Подтянул с натугой Сидни, и тот перекинул ногу через седло, ухватился левой рукой за куртку паренька, таща за собой вывернутую правую.
Так они усаживались целую секунду, казавшуюся вечностью, вслушиваясь в стрекот движка, замечая, как пятерка преследователей располагалась по обе стороны, перекрывая оба выезда из переулка. Трое с одной стороны, двое — с другой. Бестолочь.
— Держись, — сказал паренек.
Черт побери, попробую.
Паренек рванул байк вперед и, как ни трудно было на таком малом месте, круто развернул его, помогая себе и поддерживая равновесие ногой, и покатил в сторону, где заставой стояли всего двое.
Выжал газ и направился прямо на них.
Сидни же гадал, долго ли мужланам не хватит ума подобрать пистолет.
Один из них поймал паренька за рукав и рванул. Потянул его вбок, стараясь завалить мотоцикл с седоками. «Двинь ему в глаз», — убеждал себя Сидни, но у него была всего одна рука, и она нужна была, чтобы оставаться на одной лошади с рыцарем морали. Мотоцикл накренился влево. Сидни Г. опустил ногу, то же сделал и паренек, борясь с весом и сумасшедшим креном байка.
«Ни за что не получится, — подумал Сидни Г. — Мы брякнемся».
Только ему-то доводилось ездить на больших, тяжелых мотоциклах. А этот был легким.
По одному хорошему толчку каждого из них — и машина наполовину выпрямилась. Паренек ударил по газам и байк ринулся вперед, вырвав рукав ездока из хватки последнего из преследователей.
Они вырвались из переулка, резко свернули вправо, к автостраде. Сидни расслышал позади хлопок, в котором узнал пальбу из его же собственного оружия. Но ни удара, ни боли не последовало, если не считать боли утраты пистолета: Сидни будет скучать по нему.
— Что такого, черт побери, я тебе когда-нибудь сделал? — орал он в ухо пареньку, а рев движка уносил его слова прочь.
Тошнота и боль волной прошлись по всему телу. Они въехали на пандус автострады, у Сидни Г. хватало забот с тем, как бы только удержаться. Только бы постараться не потерять сознание.
Он поплавком выскочил пару раз откуда-то из-под глубин сознания. Боль не уходила, терпеливо дожидалась его. Через минуту он встанет и оценит, что к чему. Он всегда так делал прежде.
Было нечто чистое и победное в том, чтобы проснуться, чувствуя себя настолько паршиво. Это означало: он все еще жив. Он опять выжил.
Сидни Г. открыл глаза.
Потолок слегка кружился. Сидни опустил взгляд на правую руку, источник самой острой боли. Дело ясное: сломана в локте, распухла, сделавшись вдвое-втрое больше, чем положено, и торчала в неестественном направлении.
Порывшись в кармане пиджака, левой рукой извлек оттуда свою таблетницу. Высыпал содержимое на колени. Отыскал пару болеутоляющих пилюль и проглотил их без воды.
Потом лег, закрыв глаза, и стал сводить все побои и ушибы воедино. Коленки сверху, чувствуется, побиты и содраны, но вниз смотреть не хотелось. Попозже. Никаких существенных движений, пока не станет действовать лекарство. Судя по ощущениям пониже груди, у него, возможно, даже ребра треснули, одно или два. Дышать полной грудью и глубоко — это было где-то между нежелательным и невозможным.