— Да. Присаживайтесь, мистер Чандлер.
Учителя, похоже, разбирало любопытство, но вопросов он не задавал.
У Криса не было желания усаживаться за маленькую парту, но, как бы вспоминая прошлое, он вынужден был сделать, как было велено. Классная комната показалась ему маленькой. Он пытался сообразить, были в его школе классы больше или это просто время изменило масштаб.
Он вновь взглянул на лицо учителя, и тот сразу поднял голову, словно бы догадался. Крис перевел взгляд на классную доску, будто как раз на нее и собирался посмотреть. Доска была чистой, с нее недавно все стерли, кроме предложения, выписанного аккуратными печатными буквами:
ПОДУМАЙТЕ ОБ ИДЕЕ, КАК ИЗМЕНИТЬ МИР, И ОСУЩЕСТВИТЕ ЕЕ.
— Это задание?
— Да.
— Интересное задание.
— Может статься.
— Кто-нибудь из учеников уже изменил мир?
— Пока нет. У некоторых появились хорошие идеи. У Тревора — особенно хорошая.
Вошли три ученика и с шумом бросили книги на парты. Крис сразу узнал разносчика почты. Мальчик ответил на его взгляд.
— Помнишь меня? — спросил Крис.
— Думается, да.
— У домика миссис Гринберг.
— А-а, ну да.
Тревор прошел дальше и остановился у своей парты.
— По-моему, я задал тебе не тот вопрос, — сказал Крис. — А теперь вот о чем собираюсь спросить: кто-нибудь оказал тебе большую услугу, отчего ты стал бесплатно ухаживать за садиком миссис Гринберг?
— Нет. Никто мне большой услуги не оказывал.
— Ты знаешь про Движение?
Лицо мальчика ничего не выражало.
— Про что?
У Криса возникло ощущение, будто внутри у него что-то оборвалось. Очередной дорогостоящий поход в никуда. Очередной тупик. Впрочем, какая от него могла быть польза? Ну, малый мог бы дать ему предыдущее звено. Потом все это опять разваливается. Его подружка была права. Это все у него одержимость: без чувства, без смысла, — а такое в большинстве случаев не приводит ни к чему.
Он встал, собираясь уходить.
— Ну, пока, — произнес Тревор.
Крис тяжело переступил с ноги на ногу, раз, другой.
— Ваш учитель рассказал мне, что у тебя была интересная идея для того задания. — Он указал на доску. Класс уже наполнялся детьми, у журналиста появилось ощущение, будто его теснят со всех сторон.
— Ну да, я придумал эту штуку под названием «заплати другому». Это еще в прошлом году было. Я получил высший балл. Только знаете, что? Она была полностью провальная.
У Криса защипало за ушами, его будто жаром обдало, голова слегка закружилась.
Он улыбнулся. И сказал:
— Возможно, вышло все не так уж плохо, как тебе думается.
Совсем нет слов, чтоб выразить, как это круто.
Первей всего, все твердят моей маме, какая она здоровская мама. И все твердят, какой Рубен здоровский учитель.
А потом говорят, какой я здоровский ребенок, а я отвечаю: «Не-а. Не очень-то это так».
Любой, говорю я, мог бы до такого додуматься. Это ж так просто. Иногда думаю: «И как оно сработало?» Просто диву даешься. А в другой раз думаю: «А как оно могло бы не сработать?» Это так просто.
Если по правде, может, получилось все из-за свойства людей хранить веру в людей. Спорить могу, именно до этого свойства никто до сих пор и не добирался.
А знаете, что? Если кому охота убеждать меня, какой я великолепный и особый, пусть говорят.
От этого маме с Рубеном радостней становится.
Глава двадцать седьмая. Арлин
— Мам, ты это записываешь?
Арлин не только записывала, но и счет вела, сколько раз он спросил.
— Да, Тревор, как я тебе уже шесть раз говорила. — Только в словах ее не было ни сердитости, ни подлинного раздражения. Она понимала.
— Мам, думаю, нам еще чипсов надо.
Арлин вздохнула. В обычное время, она велела бы ему подняться и самому принести еще чипсов, руки-то не отсохли. Но тут была бабушка сына, из самого Редланса[41] прикатившая, чтобы разделить великую радость. А еще Джо с Лореттой, и Бонни, и сестра Рики, Эвелин, тетка Тревора. Мог бы и Рубен приехать, хоть пока и не появился. И то был ни с чем не сравнимый, особенный миг для мальчика, одного его, Тревора, миг, так что Арлин не могла не понимать, как не хочется ему хоть минутку пропустить из этой передачи. Пусть она и записывается на пленку. Пусть Крис и обещал ему студийную запись этого сюжета программы. Пусть этот самый сюжет еще и не начался, а все в бесконечно нервном предвкушении пялились на экран, где велся рассказ о реформе социального обеспечения, который в любой другой вечер заставил бы их зевать до слез.
Она принесла из кухни новый пакет чипсов, и передача прервалась на рекламу. Арлин отмахнула в сторону рядами свесившиеся нитки воздушных шариков, мешавшие ей пробраться среди тел к видеомагнитофону.
— Не выключай! — заорал Тревор так, что все вздрогнули.
— Ты хочешь рекламу смотреть?
— Может, ведущие еще появятся и скажут что-нибудь про следующую историю.
— Ладно, прекрасно. Я к нему не прикасаюсь. — Арлин деланно взметнула руки вверх: сдаюсь!
Она пошла обратно на кухню за пивом для своей мамули и за шипучкой для Лоретты. Отдернула занавески на кухонном окне, пристально вглядываясь в пустую улицу, словно могла бы увидеть, как он подъезжает. Подумала: может, он слегка запаздывает. Пусть даже в жизни своей, насколько было известно Арлин, он никуда не опаздывал.
Тут она услышала, как из гостиной донесся голос ведущего, заговорившего про Сидни Г. и историю, переданную раньше. Про то, как вышли на белый свет еще кое-какие сведения. Про то, как, по мнению тележурналистов, рады будут зрители увидеть истинного автора идеи, породившей эту волну доброты, грозившую захлестнуть всю страну негаданным доброжелательством.
А потом прозвучало имя Тревора. У Арлин в животе что-то екнуло. Имя Тревора по национальному телевидению! «Моего сына», — подумала она, и что-то уж чересчур сильна была дрожь в коленках, когда она двинулась обратно в гостиную. Секунду-другую прикидывала, справедливо ли оно, по правде, называть его своим сыном, хоть и был он им, потому как показалось, будто она себе приписывает нежданную его славу. По правде, она ничуточки не ощущала себя причастной к этому. По всей справедливости, любому ее сыну предстояло стать ребенком, каких полным-полно и каким, по ее мнению, почти во всем и был Тревор. Как раз поэтому все происходящее и становилось таким невероятным и поразительным.
— Мам, иди быстрей сюда! Показывают!
Арлин, не чувствуя коленей, зашла в гостиную. На маленьком экране Тревор катил на своем велосипеде по улице миссис Гринберг, разбрасывая газеты по газонам. Тревор. Ее мальчик. Тот самый, кто сидит и в судорожном молчании смотрит телевизор на диване. Арлин попыталась припомнить, знакома ли она хоть с кем-то, кого по телевизору показывали, но никто не приходил на ум.
Старый велик такой обшарпанный на вид. Надо было купить ему новый. Почему до сих пор не купила? Бог мой, что люди-то подумают!
Арлин запрокинула обе руки на спинку дивана, и мамуля подалась назад, чтобы своей ладонью накрыть ее руку. Пожала слегка и на месте оставила. В этом было столько необычного, что Арлин едва о передаче не забыла. Только передача все равно на пленке останется, и еще, наверное, предстоит посмотреть ее раза четыре, если не пять, пока все отложится в душе и уляжется в голове. Рука мамули на ее руке. Хоть раз за всю проклятущую свою жизнь Арлин, должно быть, сделала что-то стоящее.
Теперь Тревор стоял во дворике у дома миссис Гринберг, показывал, где он держит корм для кошек, который покупает на собственные деньги, потому как знает: миссис Гринберг не хотела бы, чтоб все ее приблудные кошки остались без еды в ее отсутствие. А вот и косилка, с помощью которой он содержит в идеальном порядке ее газон, хотя, если по правде, он теперь уже и не ее. А вот и пластиковая канистра, которую он привязывает к рулю велосипеда, когда у косилки кончается горючее. А ведь почти обо всем этом она и не знала. Она только теперь постигала — вместе с большей частью страны, — чем занимался ее сын, когда его не было дома. У него целая жизнь была, и раньше ей не было в диковинку, во всяком случае, настолько явно, что у него есть в жизни нечто свое собственное, не связанное с нею.
Теперь показывают класс. У нее все внутри сжалось при виде Рубена, стоящего у классной доски. У того самого предложения. Того, с которого все и началось.
Арлин перегнулась и слегка ткнула Тревора в плечо:
— Он обещал приехать?
— А-а?
— Рубен.
— Сказал, что постарается.
Арлин вдруг ощутила позыв проехаться к его дому, посмотреть, не сидит ли он там, не смотрит ли в постели телевизор один, избегая ее компании. Но вроде бы как-то не годится уклоняться от празднества. И уж точно не в такой значимый для Тревора вечер. Еще несколько минут, и, когда сюжет закончится, ей надо быть тут, чтобы открыть охлажденное шампанское для взрослых. И шипучку из яблочного сока для Тревора. Только (если он попросит), может, и стоит позволить ему всего лишь пару глоточков шампанского. В честь такого значимого для него вечера.
Может, Рубен успеет приехать к празднеству после телепередачи.
Увы, Рубен не приехал. И Арлин не пила шампанское.
Она принесла еще напитки и дожидалась подходящего времени, когда останется с Тревором наедине, чтобы сказать, как чертовски она им горда. Но компания не расходилась, и запись передачи прокрутили еще три раза, причем Тревор сам включал быструю перемотку, когда начиналась реклама. За всем этим возбуждением (и после полстакана шампанского) Тревор уснул задолго до того, как настало по-настоящему подходящее время.
Арлин проснулась от тошноты. Не было бы особой беды, если б в доме не было мамули.
Мамуля спала на раскладном диване в гостиной, однако, едва стало слышно, как Арлин перебегает в ванную, как она тут же вышла из укрытия. Ох, уж этот ее радар! Когда Арлин возвращалась обратно через спальню с лицом, с которого вся кровь отлила, там, на кровати Арлин, уже сидела мамуля. Видение в полиэфирном одеянии. И все же Арлин забралась обратно в постель. До того плохо она себя чувствовала.