Доусон кивнул, скосив глаза на свой хронометр. Потом поднял взгляд как раз вовремя, чтобы встретиться с глазами Лорены. По его нервам пробежала волна беспокойства. Было что-то зловещее в этой пустой, аскетичной комнате.
– Вам не нужно отвечать, – сказал он. – Я бы на вашем месте не отвечал.
– Почему мы не должны отвечать на ваши вопросы?
– А почему вы должны? Вас что, волнует один человек, когда вы правите всем миром?
– Мы не правим. Мы администрируем. И каждый человек на Земле заслуживает счастья.
Доусон позволил себе пробежать взглядом по ряду жестких, бесстрастных лиц. Затем остановился на лице Фереда.
– Во-первых, вы действительно изменили разум и личность Фереда Йолата?
– Вы имеете в виду, механическими средствами, не так ли? Нет. Ему дали определенные знания, которые не дают обычным людям. Благодаря этим новым знаниям изменилось его отношение к жизни.
– Это правда, – тихо сказал Феред, голос его был совершенно спокойным.
Что-то привлекло внимание Доусона к прекрасному лицу Лорены. В нем он ощутил недоумение и тень какой-то странной насмешки. А вообще, ему казалось, что он стоит перед шестью слепыми масками, загадочными и бесстрастными.
– Поэтому члены Совета настолько отличаются от других людей?
– Мы не можем участвовать в обычной жизни и управлять ею одновременно.
Доусон сделал широкий жест.
– Эта комната… весь Капитолий… Да вы же просто аскеты. Это потому, что красота больше ничего не значит для вас? Или потому, что вы не хотите вызывать зависть?
– Возможно, это потому, что теперь у нас другая концепция красоты, – сказала Лорена Сан. – Что же касается зависти, зачем кому-то завидовать нам? На Земле нет ни единого мужчины или женщины, которому запрещено становиться членом Совета.
И это, конечно, было правдой. Уж этот проклятый электорат! Это было самое слабое звено цепочки доказательств Доусона.
– Человечество сильно изменилось с моего времени, – мрачно продолжал он. – Мне кажется, что вы, Совет, полностью потеряли с ним связь. Человечество приходит в упадок.
Лицо Лорены стало еще серьезней.
– Нет, вы не правы. Физически и психически человек почти совершенен.
– Но он потерял инициативу.
Внезапно Доусон почувствовал необъяснимое напряжение в воздухе. Но шесть лиц перед ним ничуть не изменились. Молчание нарушила Лорена.
– Для вас, человека двадцатого века, инициатива должна казаться очень важным качеством, – хладнокровно сказала она. – Но это приобретенная черта. Человек потерял свой хвост и зубы мудрости, когда они стали больше не нужны. Начиная с первобытных времен, действовал закон выживания наиболее приспособленных. Человек был существом гедонистическим. Самосохранение и сохранение вида – это великие движущие инстинкты. Если у кого-то была инициатива, которая, по сути, является формой эгоизма, тот просто не выжил. Вы согласны?
ДОУСОН БЫЛ вынужден кивнуть.
– Итак, нынче у нас почти идеальное управление, социальное и политическое. Шесть лучших человек жертвуют собой, как сказали бы вы, во имя служения расе. В этих шестерых очень развиты все необходимые черты. Остальное человечество в них больше не нуждается. Уже нет борьбы за выживание. Нет никаких преступлений, нет ревности, жадности… Счастье является прерогативой каждого. Таким образом, инициатива стала ненужной и исчезла в человечестве. В свое время таким бесполезным органом был аппендикс, и многие умерли из-за него. Если бы сегодня существовала инициатива…
Она не закончила. В этом не было необходимости. Параллель и так было очевидна. И все это было невероятно убедительно.
Тогда Доусон перешел к следующей теме.
– Почему так и не были развиты космические путешествия?
– Мы не нуждаемся в них для нашего счастья.
– У вас не ведется никаких исследований. Вы находитесь в состоянии стагнации. Никто из вас уже не может ощутить трепет, когда человек проникает туда, куда еще не ступала его нога – в глубины океана, на вершину гималайского пика или в космос.
– Это была просто компенсация, – твердо заявила Лорена, – результат психического дисбаланса, комплекс неполноценности. Сегодня не требуется самовосхваление. Человечество здорово как физически, так и психически.
Доусон заморгал, чувствуя себя насекомым под микроскопом.
– Конечно, – сказал он, – так можно рационализировать все что угодно. Любовь всего лишь дисбаланс работы желез…
Губы женщины чуть приоткрылись.
– Любовь… – нахмурившись, пробормотала она.
– Возможно, это одна из тех вещей, которые вы забыли, когда присоединились к Совету. Но это первичный импульс, как и инициатива. А что случилось с самосохранением?
– Сегодня оно не нужно.
– Вот человек и выродился, – возразил Доусон. – Человеческая раса – это раса бойцов, и всегда была ею. Вы не можете вырезать наследие, восходящее еще к юрскому периоду, не вызвав слабости в человечестве. В нынешних людях чего-то не хватает…
– Что вы хотите? – внезапно спросила Лорена.
Теперь, когда Доусон стоял лицом к Совету, им овладела критическо-ироническая бесшабашность от собственной смелости.
– Я хочу, чтобы вы отреклись от этой должности по собственной воле.
Наступила тишина. И это поразило Доусона. Ему показалось странным, что никто не рассмеялся.
Ни слова не говоря, Лорена встала и вышла через панель, открывшуюся при ее приближении.
– Вы просите нас откинуть человечество на пятьсот лет назад и заставить его вести тот образ жизни, для которого оно больше не подходит? – сказал один из старших мужчин.
О, ГОСПОДИ! Неужели эта фантастическая группа серьезно рассматривает его требования? Доусон почувствовал удивление, постепенно переходящее в недоумение.
– Человечество может приспособиться, – сказал он. – Оно может вернуть себе инициативу.
– И многие умрут. Не для этого целых пятьсот лет велись наши работы. Мы вынуждены ответить вам отказом. И, для вашей же собственной безопасности, мы вынуждены поставить вас под наблюдение, пока вы не достигнете счастья. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь вам.
– Мне не нужно никаких наркотиков, – огрызнулся Доусон.
Затем он увидел, что Лорена возвращается. Она молча заняла свое место на скамейке, не спуская с него какого-то странного взгляда.
– Вы должны понять нашу ситуацию, – продолжал старший член Совета. – Вы фальшивая нота в нашем мире. Много лет не возникало никаких проблем. Мы хотим вылечить вас.
Доусон снова скосил глаза на свой хронометр.
– Это ваше последнее слово?
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду ультиматум. Даю вам тридцать секунд, чтобы передумать.
Мужчина начал было что-то говорить, но Лорена подняла руку, перебив его. Она глядела на Доусона, и он снова почувствовал в ее серых глазах какое-то утонченное издевательство. Но она ничего не сказала.
Наступила тишина, наполнившая комнату, точно вода, неподвижная и гнетущая. Доусон почувствовал, как мимо скользят секунды. Скоро наступит полдень – крайний срок. И самолеты начнут атаку.
Он сел и стал ждать.
Не было ни единого звука. Глаза Совета были бесстрастным, непостижимыми. Казалось, все они повторяли взгляд Лорены.
И ТО, ЧЕГО ждал Доусон, случилось внезапно, без предупреждения.
По каждой клеточке его тела пронесся покалывающий шок. Доусону показалось, что из него внезапно вышла вся жизнь. Прекратилось движение воздуха через ноздри. Он перестал дышать.
Ничто другое не изменилось. Совет сидел неподвижно. Они были парализованы лучами, залившими здание Капитолия. Молекулярное движение было остановлено.
Это походило на паралич.
Доусон попытался шевельнуться и обнаружил, что не может. Он попытался отвести взгляд от лица Лорены, и это тоже оказалось невозможно. Он не знал, сколько прошло времени. Он мог лишь беспомощно сидеть, понимая, что то же самое, должно быть, произошло со всеми, кто находился в радиусе вибрационных лучей.
Он почувствовал торжество. Начался государственный переворот и, в скором времени, будет нанесен заключительный удар!
Затем ему показалось, что он слышит приближающиеся шаги… Нет, это была иллюзия. Его органы чувств больше не работали. Он онемел, оглох, хотя и не ослеп. Или, возможно, его мозг просто сохранил последнее впечатление, которое посылали ему зрительные нервы.
Доусон мысленно представил себе, что происходит наверху. Один из самолетов приземляется на крышу куба, из него выскакивают люди в защитных костюмах. Они должны найти путь сюда, разоружить и захватить Совет, хотя никакого оружия не было видно у этих, очень легко одетых тел. Тогда лучи будут отключены…
Внезапно паралич исчез. Доусон не сразу понял это. А когда понял, то встал. Все тело покалывало. Однако никто из членов Совета не двинулся. Доусон почувствовал беспокойство, какое-то приближение опасности.
Внезапно откуда-то из пустоты быстро заговорил голос, пользуясь аудио-стенографией. Доусон не мог его понять. Он огляделся, ища группу в защитных костюмах, которые уже должны быть здесь.
Наконец, голос замолчал.
– Атакующие самолеты были уничтожены, Стивен Доусон, – очень спокойно и просто сказала Лорена.
Потрясенный, Доусон не сразу понял смысл этих слов. Он уставился на нее и не увидел никаких эмоций в правильных чертах маленького личика и в глубине серых глаз.
– Садитесь, – сказала она.
Доусон повиновался, весь напряженный, чувствуя себя оказавшимся в ловушке, совершенно беспомощным.
– Вы ошибались, недооценивая ум Совета, – продолжала Лорена. – Когда вы потребовали нашей отставки, я сразу же поняла, что у вас есть какое-то оружие, потому что вы далеко не дурак, чтобы там ни говорили психографы. Я вышла из комнаты, чтобы включить автоматику. Когда ваши лучи окатили Капитолий и парализовали всех находящихся в нем, автоматические пушки отправили воздушные торпеды, которых притягивало электромагнитное оборудование в ваших самолетах. Самолеты были уничтожены, и лучи прекратили свое действие.