Почему он так упорно пытался меня приструнить? Неужели дело лишь в стремлении доминировать? Вряд ли все было так просто. Я чувствовала себя желанной. Он изучал мое лицо взглядом эксперта, иногда касался щек или губ большими пальцами словно художник, определяющий их пропорции. На одном из первых свиданий он отвел меня в универмаг, усадил на табурет и сказал: «Делайте с ней, что хотите!» При этом он внимательно следил за каждым движением продавщиц. После мы целовались в дверях магазина, он касался языком моих накрашенных губ, слизывая помаду.
Больше я косметикой не пользуюсь. Совсем. Это мое покаяние. Последний раз я видела свою тушь торчащей из стаканчика с карандашами, сухой как щетка для дымохода. В тот раз он купил мне красную помаду, благодаря которой мои зубы казались белыми как жемчужины. Он обожал ее вкус. Понятия не имею, куда она подевалась…
Из-под стопки нижнего белья достаю красные трусики-стринги, надеваю облегающее черное платье и колготки. В ванной нахожу остатки серых теней, неумело наношу их на веки. Потом щиплю себя за щеки и кусаю губы, чтобы они раскраснелись. Если он за мной наблюдает, то воспримет это как знак. Белый флаг.
Мы с собакой выходим под дождь, в лицо дует ветер, из-под капюшона вижу лишь несколько футов дорожки. За последние десять лет район сильно изменился. Студенты и актеры съехали, их место заняли банковские служащие. Соседи друг друга не знают – люди переезжают слишком часто. Маме это ужасно не нравилось. До болезни она любила одалживать сахар и поливать чужие цветы, обращала внимание, когда бутылки с молоком застаивались на соседском крыльце.
Перехожу магистраль, иду к Вандсуортскому парку на другой стороне, где большие лужайки перемежаются дорожками и группами деревьев. Почти безлюдно – только самые стойкие любители пеших прогулок и фитнес-зависимые. Хотя дождь перестал, на мокрых теннисных кортах под изогнутыми ветвями яворов пусто. У кафе никого, зато на крикетной площадке проходит урок физкультуры. Дойдя до центральной аллеи, сворачиваю вправо. Раньше я гуляла по более глухой части парка позади лужайки для игры в шары, однако в прошлом году там убили женщину, и теперь я избегаю этого места. Обычно я хожу вдоль полосы препятствий, стараясь держаться дорожки, чтобы не запачкаться. На светофоре пересекаю улицу и направляюсь по Бельвью-роуд к местному отделению «Сэйнсбери». Привязываю Говарда к перилам, забегаю купить молоко и газету.
Внутри прохладно и пахнет томатным соусом, к запаху горячего хлеба примешивается нотка ванили. Возле отдела выпечки школьник, чье имя никак не могу вспомнить, пытается взять круассан неудобными щипцами, привязанными к лотку. Я улыбаюсь, он заливается краской, и я жалею, что смутила его. Работает всего одна касса, выстроилась изрядная очередь. Когда я наконец выхожу, у погрузочной площадки стоит фургон с продуктами, две большие тележки с чипсами «Уолкерс» загораживают от меня Говарда. Сердце замирает в груди. Сбегаю вниз, огибаю последнюю тележку и вижу пса там же, где и оставила. Сидит себе тихо, смотрит на проезжающие мимо машины.
По пути домой читаю газету. Протокол секретного правительственного совещания просочился в печать. Алан Мерфи вызвал возмущение оппозиции тем, что выступил против анонимной приватизации. На фотографии к статье член парламента в ярко-желтой каске стоит возле новой библиотеки в Манчестере, построенной на средства корпораций, и радостно поднимает большие пальцы.
Едва открыв входную дверь, чувствую сквозняк. Громко шуршит штора, пахнет то ли грязным бельем, то ли соседской стряпней. Ставлю покупки на пол, сверху кладу газету. Края трепещут на ветру. Я стою и прислушиваюсь.
На улице непривычно шумно. С ревом заводится мотоцикл, по ногам проходит дрожь.
Дверь в гостиную закрыта. Я не помню, чтобы закрывала ее перед уходом.
Распахиваю дверь и потрясенно смотрю внутрь. Дыхание перехватывает.
Окно разбито, на диване мертвая птица. Голова свернута набок, крыло нелепо выгнуто. Темно-серая, перышки на шее переливаются всеми цветами радуги, глаза остекленели, клюв полуоткрыт. Лапки розовые, пальцы скрючены.
Вокруг трупика лежат крупные куски стекла. Разбитое окно щерится осколками.
Подходить страшно, но я просачиваюсь в комнату и сажусь на краешек кресла. Диван и пол сверкают от крошечных осколков. На кухне шумит холодильник, с улицы доносится рев транспорта. На меня обрушивается чувство одиночества. Жалость к птице мешается с жалостью к себе. Бедная птичка, думаю я. Увидела отражение деревьев в стеклах и угодила прямо в окно? Должно быть, летела она быстро. Я склоняюсь, чтобы рассмотреть ее получше.
Голубь.
Он называл меня своей лондонской голубкой.
Я вскакиваю. Какая же я дура! Я искала не те знаки, я все не так поняла! Зак вовсе не собирается выйти ко мне из тени. Прошло столько времени, что он не может просто взять и появиться. Это было бы слишком банально. Утром задняя дверь была нараспашку. На ковре остался след. Окно разбито. Голубь. Похоже, он решил со мной поиграть.
Медленно вхожу в кухню.
Взгляд падает на стол. Утром там лежала коробка с капиллярными ручками, теперь ее нет. Вместо нее – продолговатый золотой предмет в форме пули. Вот и нашлась моя красная помада.
Я поднимаю тюбик, ощущаю его вес. Металл теплый. Открываю колпачок и провожу по губам. Чувствую вкус помады, ее липкость тыльной стороной ладони.
В гостиной я разглядываю себя в зеркале над камином. Рот похож на кровавую рану. Глаза блестят. В них вспыхивает гнев и страх, меня лихорадит.
Зак читает меня как открытую книгу. Знает, о чем я думаю. Он на шаг впереди.
Декабрь 2009
Что я узнал про мисс Лиззи Картер:
1. С детьми ей приятнее, чем со взрослыми.
2. Никогда не подведет, в людях видит только хорошее.
3. Никогда не смотрит реалити-шоу.
4. Любит читать на ходу.
5. Носит лифчики и трусики «Маркс и Спенсер». Белые. (Или условно белые.) Лифчик номер 34С, размер не тот.
6. В доме у нее полный бардак.
7. Живет со своей гребаной мамашей.
Три ланча, двадцать два телефонных разговора, один поход в кино, одно посещение на дому. Мне приходится проявлять всю свою изобретательность, чтобы с ней сблизиться. Я прилагаю куда больше усилий, чем привык. Другой бы на моем месте давно сдался, но мне непросто выбросить ее из головы.
Свидания за ланчем прошли так себе. Я встречался с ней «У Марко», рядом со школой. Из кожи вон лез, чтобы ей понравиться. Беседа не клеилась. Каждый раз, когда хлопала дверь, она вздрагивала. Я спросил, неужели родители ее учеников обедают «У Марко» (тридцать пять процентов школьников получают еду бесплатно). Выяснилось, что ее беспокоят вовсе не встречи с учителями или родителями. Она переживала из-за детей. У нее сердце кровью обливалось за тех неблагополучных ребят, которые в обеденный перерыв скрывались в библиотеке. Да неужели? Разве они не развлекаются в это время со старшеклассниками, макающими их головой в унитаз?! Ясное дело, ничего такого я вслух не сказал. Коснулся ее руки, заглянул в серые глаза и на полном серьезе заявил, что она просто святая. Странно, но в тот момент я так и думал. Ее любовь меня спасет! Я почувствовал возбуждение, близкое к сексуальному.
Беседы по телефону велись более успешно. Пока Шарлотта готовила ужин, я дошел до набережной и сел на скамейку. Смотрел на море, раскинувшееся до самого горизонта. Вероятно, оттого, что она меня не видела, Лиззи разоткровенничалась про своих школьников, про других учителей, про сестру, рассказала о проделках своего мелкого племянника, про своего пса, про то, что читает сама и что советует почитать детям. Попутно задала мне кучу вопросов. Что я думаю о том-то? Занимался ли я тем-то? Любопытно. Я к такому не привык. Большинство моих знакомых женщин говорят только о себе. Нельзя расслабляться, а то утрачу бдительность.
Шарлотта отправилась на девичник в спа-отель под Винчестером, так что у меня весь день был свободен. Решил сводить Лиззи в кино. Джим «одолжил» мне свой велосипед – ну, точнее, оставил его без присмотра позади студии, – и я сел с ним в электричку, сошел на станции Клэпхем и докатил прямо до кинотеатра. Увидев меня, Лиззи рассмеялась и сказала, что и представить не могла меня на велосипеде. Велела ездить в шлеме, «если только я не планирую покончить с собой».
Я пожал плечами. Какая разница!
– Придется купить тебе шлем, – добавила она, покраснев.
Я настроился на «2012» (глобальное уничтожение планеты – отличный выбор для субботнего вечера), но ей приспичило пойти на дурацкий французский фильм. Действие разворачивается в пригороде Парижа, какая-то бешеная девица «входит в возраст», то есть занимается сексом с толпой престарелых мужиков. Тринадцатилетки из ее школы сказали, что фильм очень хорош. Я уступил, хотя на меня это непохоже. После отвел ее во французский ресторан, поскольку большую часть фильма размышлял, как мне отделаться от похода в «восхитительно недорогую» марокканскую забегаловку. (Терпеть не могу таджин![4]) Мы обсудили кино и трудности взросления. Сама она всю юность просидела дома, а вот ее сестра, мамина любимица, была куда более общительной и стремилась вырваться из-под родительской опеки. «Думаю, после смерти отца мама решила, что кому-то из нас придется взять на себя его роль, и хотя я не была для нее наилучшим вариантом, обязанности легли на меня».
– Ты что, никогда не была влюблена? – спросил я.
– Ну почему же. Лет в двадцать был у меня один электрик, как выяснилось позже, вовсе не приверженец моногамии. Знаю, с моей стороны это несовременно, и все же…
Я умилился. Ресторанчик был тесноватый, зато уютный. Дождливый день клонился к вечеру, вино разогрело кровь, и я рассказал про свою юношескую любовь, Полли, которая изменила мне с моим лучшим другом. Должно быть, слишком увлекся: вспоминая ту душещипательную историю (концовку я, разумеется, подправил), я случайно проговорился о месте, где вырос. Вроде бы ничего страшного – мало кто знает, где находится остров Уайт, тем более моя деревушка. Ее глаза округлились, и она спросила, знал ли я Фреда Лоуса – ее большого друга. Я едва не подавился эскалопом из курицы. Надутый шепелявый придурок! Последний раз мы виделись – в 1987-м? – у памятника Теннисону. Как-то ночью мы с Чокнутым Полом позвали его кататься. Он поверить не мог своему счастью. Мы завезли его на вершину горы и шутки ради бросили в темноте, в двадцати милях от дома. О черт! Если она позвонит ему и начнет расспрашивать обо мне – конец всему!