– Ну? Вы довольны? – спрашивает она. – Вам как, нравится?
– Что именно?
Недоуменно выглядываю из-под полотенца. Она обводит кухню руками. Утренний беспорядок – лужицы пролитого молока, груда грязных мисок из-под хлопьев, детские рисунки, свернутый подгузник – исчезли. Все поверхности вычищены, сливная полка раковины пуста. Ведро и швабра стоят у стены. В воздухе остро пахнет антисептиком и лимоном. Кухонный стол, прежде заваленный бумагами, пуст.
– Как это мило с твоей стороны! – восклицаю я, испытывая смешанные чувства. – Ты убралась!
Она стоит с моим плащом в руках, стряхивает капли воды и оглядывается в поисках подходящего места, чтобы повесить его сушиться.
– Здесь было очень грязно.
– Как мило… Я поражена.
Она смотрит мне в глаза и задирает подбородок, словно пытаясь сократить расстояние между нами.
– Зак ненавидит беспорядок, – заявляет она. Свет падает так, что размазанная тушь на щеке кажется синяком. – Он говорит, что вы неряха. Он попросил меня все убрать. Я сделала это ради него!
Стою на лестничной площадке, прислонившись спиной к стене. В рот будто мела насыпали, голова гудит. Онни хлопочет на кухне, стучит дверцами шкафчиков. Не знаю, что она там ищет. Я считала, что ее прислали меня отвлечь, только теперь уже не уверена. Неужели она и есть тот след, который я искала?
Правду она мне не скажет. Я пыталась расспросить ее, но девочка замкнулась.
– Когда он так сказал? – спросила я. – Что ты имеешь в виду? О чем ты вообще говоришь? Зачем ты здесь?
Она отшатнулась, села на стул и съежилась. Потом извинилась:
– Зря я это сказала. Осталась одна и напридумывала себе невесть чего. Не обращайте внимания, я всегда несу чушь! Не сердитесь.
Мне хотелось вытрясти из нее правду. Однако я напомнила себе, что она лишь подросток, причем довольно инфантильный.
– Я не сержусь, – заверила я. – Просто расскажи, как было. Когда он велел тебе прибраться в кухне?
– Давным-давно.
– И что ты сегодня себе напридумывала?
– Ничего.
– Ты только что сама об этом говорила. Ты видела его?
– Кого?
Я пристально на нее посмотрела.
– Ты ведь говорила… Ты придумала…
– Я уже давным-давно совсем одна, – пробормотала она.
Онни вжала голову в плечи и начала пощипывать кожу вокруг пальцев.
Я сказала, что мне нужно отлучиться, и поднялась сюда, чтобы взять себя в руки.
Возможно, она не имела в виду ничего конкретного. Возможно, она таким странным образом хотела показать, как близко знала Зака, и тем самым оправдать свое неожиданное появление. Но чтобы называть меня неряхой?! Так обозвал меня Зак на корпоративе. Она говорила в настоящем времени. Вспоминаю охотничьи сапоги у вешалки в Сэнд-Мартине. И как Онни слонялась возле домика в Галлзе. Она за мной следила. Она явно что-то знает.
Задняя дверь хлопает. Иду в ванную, выглядываю в окно. Онни стоит под дождем. Без куртки. Нашла теннисный мячик и бросает его Говарду. Тот носится по кустам, земля летит во все стороны.
Она поднимает взгляд, бледное лицо блестит. Видит меня. Я распахиваю окно.
– Ты же простудишься насмерть! – кричу я.
Она ничего не отвечает, ее бьет дрожь. Господи, я довела ее до слез!
– Сейчас налью ванну.
Закрываю окно, наливаю ванну. Когда она наполняется, на пороге раздаются шаги. Я пробую воду и судорожно подбираю слова.
– Вот так! – говорю я. – Вроде достаточно горячая.
Онни снова молчит и раздевается. Грязная и мокрая насквозь туфелька ударяется о ванну. Девочка тяжело дышит.
– Полотенца возле двери, – сообщаю я и встаю. – Если что – я внизу.
Закрыв дверь, прислоняюсь к ней спиной. Она всего лишь ребенок, повторяю я себе. Об этом нельзя забывать!
В кухне звонит мой мобильник. Едва успеваю взять трубку.
– Это Виктория Мерфи, – звучит голос.
Я начинаю здороваться, она перебивает:
– Вы звонили? Понятия не имею, чем я могу вам помочь. – Голос напряженный, будто она говорит сквозь зубы. Вряд ли она меня помнит.
Я напоминаю, что я жена друга ее юности, Зака Хопкинса, та самая, которая задержала их с ланчем на прошлой неделе. Потом пускаюсь в объяснения. Ко мне приехала Онни. Теперь с ней все в порядке, хотя на некоторое время девочка исчезла, поэтому я запаниковала и мне очень жаль, что я напрасно ее потревожила…
Виктория молча слушает мою сбивчивую речь, просит повторить. Да, Зак дал Онни наш адрес, и она приехала ко мне в Лондон. Да, она ушла примерно на час, потом вернулась.
– Выражайтесь яснее: она у вас или нет?
Виктория напоминает мне нашу учительницу физики Джойс Поплин – на игровой площадке воплощение строгости, зато на уроке сама доброта. Слишком четкий ход мыслей, чтобы отвлекаться на любезности.
– Онни у меня.
– Значит, сейчас она у вас в доме? – отрывисто бросает Виктория.
Я поясняю, что она вымокла и сидит в горячей ванне. Собираюсь предложить ей приехать и забрать дочь, она снова меня перебивает. Громко и нараспев Виктория начинает ругать Онни: какая она бесцеремонная, какая она неисправимая, и деньгами-то их попрекает, и никогда не слушается, а они с мужем столько для нее сделали, в какие только чертовы школы не устраивали, и лекарства-то она наверняка взять забыла, и с врачами ведет себя отвратительно…
– Она славная девочка! – Неожиданно для себя я пытаюсь защитить ее от имени всех восемнадцатилетних девушек, которые провалили экзамены и обманули надежды амбициозных матерей.
– Мне нужно с ней поговорить! – твердо заявляет Виктория. – Передайте ей трубку.
Дверь ванной закрыта, я тихо стучу, прижав телефон к плечу, чтобы ничего не было слышно.
– Онни, – шепотом зову я.
– Входите.
Окно распахнуто. Сквозняк. На подоконнике блестят капли дождя, на полу лужи. Дерево склоняется прямо в комнату.
Я думала, что Онни уже вылезла и завернулась в полотенце или даже оделась. Однако одежда лежит на полу кучкой. Зак складывал свои вещи точно так же. Она все еще в ванне, худенькое тело кажется совсем белым. Наверное, никак не может согреться – руки прижаты к телу, кисти спрятаны под покрытыми пятнышками ногами.
– Твоя мама, – говорю я и протягиваю телефон.
Вода выплескивается из ванны. Онни качает головой:
– Да ну ее!
– Так нельзя! – говорю я одними губами.
Она пристально смотрит на меня, злобно морщит нос и тянется к трубке. На пол летят тучи брызг. Я быстро отворачиваюсь, успев заметить на запястьях багровые шрамы.
Сентябрь 2010
Начался новый учебный год, и я хочу, чтобы она бросила работу. Летом все было идеально. Мы прекрасно проводили время. Вкусная еда. Сад. Секс. Это и есть секрет счастья. Почему никто не напишет об этом в самоучителе «Как стать счастливым»?
Лиззи утверждает, что любит свою работу, потому что та дает ей общение с разными людьми – школьниками, родителями, учителями. Вряд ли это нормально. Ей должно вполне хватать меня. Пытаюсь это объяснить. Она без умолку болтает про новых учеников: какие, видите ли, они милые в форме, которая им велика, как они гордятся своими дневниками и пеналами. Разве они понимают ее так, как я? Ничуть. Скоро будут отсиживаться в библиотеке со своими телефонами да обжираться конфетами. Знают, что она их не выдаст. Они ее просто используют, злоупотребляют ее добротой.
Вчера сказала, что волнуется за одного из стажеров, который учился по ускоренной программе. Он плакал, спрятавшись за стеллажами.
– Он? – воскликнул я.
– Да, он. Его зовут Энгус. Ему никогда не приходилось учить целый класс.
Я сказал: «Тебе не столько платят, чтобы ты еще и психиатром работала. Его зарплата наверняка выше твоей». Думал, обидится, а она лишь рассмеялась.
– Твоя правда, приятель! Хорошо, что я не делаю это за деньги!
– «Твоя правда, приятель»?! – повторил я. – Разве так говорят?
Весь вечер этот Энгус не шел у меня из головы, я прямо-таки изнемогал. Вспомнил Полли Мильтон, чья неверность закончилась плохо. Пришлось закусить губу, чтобы не предостеречь Лиззи. Как там французы называют оргазм? Маленькая смерть. В постели, когда она была готова кончить, я отстранился. Сидел на краю кровати и ждал, пока не почувствовал ее руку на плече. А после сразу же скрылся в ванной. Она ласково звала меня по имени, я ее проигнорировал. Передернул, пытаясь думать о других женщинах – вспомнил сексапильную вязальщицу со студии, – но постоянно видел лицо Лиззи, представлял, как она жмурится, когда целует меня, как влажные волосы падают на ее раскрасневшиеся щеки.
Вернувшись в постель, обнаружил, что она спит.
Даже не проснулась! Я же ворочался без сна, потому что так и не кончил. Посреди ночи позвонила Шарлотта, поставил мобильник на беззвучный. За завтраком Лиззи тихонько напевала, читая утреннюю газету, будто ничего не случилось. Внутри меня все клокотало: чертов Энгус распустил слюни как баба, и она кинулась его утешать, а на меня ноль внимания! Придумал вот что: сказал, что уезжаю в Галлз (этим летом я там почти не был), – она же вместо того, чтобы возмущаться или плакать, только и бросила: «Неплохая идея». Даже от чертовой газеты не оторвалась!
Щелкнул по ней пальцем, смял. Лиззи чуть опустила газету, посмотрела на меня. Я сказал, что она могла бы поехать со мной, если бы бросила работу, а она спросила:
– Как будем счета оплачивать?
– Мы могли бы продать дом.
– Дом мамин. Когда она умрет, он будет принадлежать и мне, и Пегги.
Я сдержался и сказал:
– Мы могли бы выращивать овощи-фрукты, придерживаться здорового образа жизни. Ребенка завести, наконец.
В тот момент я был настроен решительно.
– Могли бы, – кивнула Лиззи. Ее глаза загорелись, потом она поразмыслила и рассмеялась. – Ты вроде хотел новую машину. И мы даже начали на нее копить. Учти, на выручку с продажи овощей авто с откидным верхом не купишь!
– Я мог бы продать картину!
Она сложила газету и поднялась.