– Я тебя люблю, – сказал я. – Ты же знаешь?
– Да, – ответила она.
Врет и не краснеет!
– Больше всего на свете, – добавил я. – Больше жизни!
Поцеловал ее пылко и почувствовал, что она все равно от меня отдаляется.
Глава 22
В субботу просыпаюсь до рассвета. Захожу в кухню, накладываю собаке еду, Говард выбирается из корзинки и ест. Он так виляет хвостом, что сшибает со стола ложку. Та со звоном падает на пол, я замираю и жду. Наверху тишина. Быстро пишу Онни записку, в которой благодарю ее за вчерашний ужин и помощь по дому – мне было очень приятно, и дом действительно нуждался в уборке. Объясняю, что ко мне приезжает подруга, и прошу освободить диван. В конце добавляю: «Подумав, я поняла, что искать Зака вдвоем – не самая лучшая идея. Прости! Если не увидимся до твоего ухода, то желаю успехов во всем».
Записка вышла пассивно-агрессивной, но мне плевать.
Прячу ноутбук Зака под матрас и потихоньку ухожу.
Эспланада Райда в марте блеклая и неприглядная, будто под дождем оставили череду кукол Викторианской эпохи. Приливные волны бьются о мол. В верхней точке города купол церкви пронзает подушку низких облаков.
У меня такое чувство, будто я вторглась на запретную территорию. Гибельное место, говорил Зак, источник всех его несчастий. В день отъезда он поклялся больше никогда не возвращаться. В тот день он впервые дал отпор отцу, и его выкинули из дома. Безвольная мать приняла сторону отца. Когда тот умер несколько месяцев спустя, она сказала Заку, что приезжать на похороны не стоит. Он даже особняк не вернулся продавать, а большая часть вырученных средств ушла на уплату отцовских долгов.
– Неужели соседи не знали, что у вас происходит? – спросила я. – И никто даже не попытался вмешаться?
– Они знали, что меня бьют. Подглядывали из-за штор. Знали и ничего не сделали.
Я не виню его за то, что он возненавидел деревню, в которой родился и вырос, и обвиняет ее во всех своих несчастиях. Но остров-то ни в чем не виноват! Он лишь стал местом преступления. Зак не мог взять и куда-нибудь переехать. Он так и жил с последствиями жестокости отца и пособничества матери. Они стояли за всеми его проблемами. Возможно, он это понял. До чего же он отчаялся, если прячется на острове! А если нет, и он последует за мной, увидит, что я пренебрегла его желаниями, то он здорово разозлится. В любом случае это заставит его себя обнаружить.
Добираюсь электричкой, потом автобусом и паромом. В электричке вглядываюсь в лица пассажиров, несколько раз меняю вагоны и места. На пароме нас всего четверо – две девушки лет двадцати и старик с газетой, севший впереди.
Остров Уайт выглядит на удивление тихим и нормальным – спущенный на воду клочок суши с пешеходными мостами и небольшими кольцевыми развязками, рыбными магазинами и закусочными. В Райде особая тоскливая атмосфера любого курортного городка в межсезонье – отели с закрытыми ставнями, скидки на гидрокостюмы, бесцельно шатающиеся подростки.
Иду по набережной. Говард тянет меня вперед, мимо катка, мимо галереи игровых автоматов, мимо уменьшенной версии парка аттракционов «Питер Пэн». Одна из каруселей перевернута, ее содержимое смахивает на промасленные внутренности. Все эти достопримечательности вовсе не кажутся такими убогими и ужасными, как описывал Зак. Возле пруда, рядом со стоящими на приколе водными велосипедами в форме лебедей, молодая женщина с ребенком бросают уткам хлеб. Вспоминаю праздник в Богнор-Реджис: стройная решительная мама в латаном-перелатаном платье и две ее опрятные дочки. Мы наряжены в одинаковые купальники – синие с белыми юбочками, из детского фирменного бутика «Каффс». «Твоей сестре он идет больше, – сказала мама. – В отличие от тебя у нее точеная фигурка. Ну, тут уж ничего не поделаешь».
Дойдя до широкого пляжа, спускаю Говарда с поводка. К моему облегчению, сегодня ему гораздо лучше. Возле парома я купила карту, поэтому представляю нужное направление. Иду вдоль моря, мимо закрытого кафе, мимо опустевших пляжных домиков, потом через парк к другой магистрали. Дорожка пуста. Никто за мной не следит. За проливом Солент на горизонте, словно клыки, торчат башни Портсмута.
В конце аллеи, где домики кончаются, можно выйти к дороге. Беру Говарда на поводок, вновь сверяюсь с картой. Следующий поворот уходит от моря и ведет высоко в гору. Между деревьев стоят несколько больших домов, в основном поделенных на квартиры. Здесь совсем не как в Корнуолле. Зак был прав. Природа более окультурена, похоже на пригород. Многие здания летом сдают внаем, сейчас они заперты.
На вершине, возле входа в шумный парк «Знакомство с дикой природой», Говард рвется с поводка. Я выхожу на главную дорогу – по ней до деревни, где вырос Зак, всего пятнадцать минут ходьбы.
Не знаю, чего я жду – зеленых лужаек, мисс Марпл, соломенных крыш. Здесь все куда более обыденно. Бровка холма, поворот дороги, шоссейная развязка. Я знаю, что в деревне есть начальная школа, хотя Зак ходил в подготовительную школу Теннисон («лучшее образование на всем острове»), винный магазин (с толстыми решетками на окнах) и супермаркет сети «Лондис». Паб, на котором висит объявление о наличии кабельного телевидения и воскресного блюда.
Сажусь на скамейку рядом с урной для собачьих экскрементов. Говард ложится у моих ног. Я рада, что взяла его с собой. Поблизости никого. Не думала, что здесь так безлюдно. Я надеялась найти особняк Марчингтон буквально сразу – большое здание, широкая подъездная аллея, огороженный стеной сад, теннисный корт. Пока ничего похожего мне не попалось.
В «Лондисе» девушка с пирсингом в носу смотрит на фотографию Зака и не узнает его. Это мое любимое фото: в полудреме он лежит на шезлонге в нашем саду, склонив голову к солнцу. Я сняла его тайком. Девушка не знает никого по фамилии Хопкинс. Единственный большой дом поблизости – гостиница класса люкс «Приори». Зак однажды обмолвился, что его няню звали мисс Коус. Она носила накрахмаленную форму и жила в коттедже на ферме. Девушка говорит, что здесь есть Коус-авеню, но не знает никаких старушек, которые были нянями.
Отец Зака не ходил в паб. Он заказывал выпивку на дом, предпочитая пить в одиночестве. На всякий случай все равно захожу в бар. Хозяйка заведения родом из Таиланда и ничего не знает. Она советует мне вернуться к пляжу, к небольшому пансионату внизу холма. Владелец магазинчика сувениров торгует там уже много лет, возможно, он что-нибудь скажет.
Заморосил дождь. Застегиваю флисовую кофту, надеваю капюшон и иду в указанном направлении. Будучи подростком, Зак наверняка сидел в том пабе, скатывался с горы на велосипеде. Если он решил скрываться здесь, то живет же он хоть какой-то общественной жизнью. Ходит по этим тротуарам, делает покупки в этих магазинчиках. Или я ошибаюсь? Словно слышу его голос: «Думал, ты мне доверяешь».
Деревня довольно приличная, повсюду синие и желтые шторы на окнах. Ничего устрашающего. Наверху главной улицы стоит магазинчик сувениров. Вхожу, звенит колокольчик. Воздух внутри сладковатый и чуть затхлый, пахнет карандашной стружкой и старыми книгами. Неужели мой муж тратил здесь свои карманные деньги на игрушечные самолетики, водные пистолеты или материалы для живописи – восковые мелки и альбомы бумаги для набросков? Пытаюсь представить его маленьким мальчиком, неторопливо выбирающим покупки. Ничего не выходит, и сердце ёкает в груди. Спрашиваю продавца, толстяка с румяными щеками и новыми вставными зубами, не помнит ли он его и не видел ли недавно, но нет. Он советует спросить в соседнем здании – на почте.
Трое светловолосых школьников выбирают сеть для ловли крабов, лысый мужчина в красных брюках достает деньги из банкомата. Я в растерянности. Остров оказался гораздо больше, чем я ожидала. Судя по карте, двадцать пять миль в длину, тринадцать в ширину. Его может тут и не быть. Он может находиться где угодно. Девушка у кассы тоже не слышала фамилию Хопкинс. Коус – да, есть здесь такая семья, хотя никто из них не работал няней, насколько она знает. Что касается больших домов, то их не так много, почти все давно переделали в многоквартирные.
– Простите, что ничем не могу помочь, – говорит она и тянется за пачкой сигарет «Силк-Кат», которую передает мужчине в красных брюках. – Жаль, что он пропал, милая! Представляю, какая у вас тоска на сердце.
Стою возле почты, рядом привязаны две таксы, которые громко лают.
В аптеке через дорогу в кресле у стойки сидит пожилая женщина с распухшими лодыжками. Фармацевт – высокий тощий юноша с запавшими щеками и выпирающим адамовым яблоком. Выкладываю свою жалостливую историю о пропавшем друге, Заке Хопкинсе, которого ищу. Рассказываю о доме его детства. Фармацевт качает головой, бросив взгляд на фото, зато из заднего помещения выходит темноволосая женщина с лекарством для пожилой покупательницы и тянет шею.
Старая леди тоже смотрит. Женщина помоложе спрашивает:
– Уж не сынок ли Джилли Джонс? Похож, правда?
Старая леди берет снимок и подносит ближе к лицу. Кивает, отдает мне обратно:
– Это точно сынок Джилли Джонс!
– Джонс? Нет. Не может быть! Вы, наверное…
Женщина помоложе отворачивается. Она не хочет со мной разговаривать. Чувствую себя неловко, будто сказала что-то не то. Старуха поднимается, я подаю ей руку, и мы вместе выходим из аптеки. Она опирается на меня, переходя через дорогу, и идет к лающим таксам. Отвязывает их и спрашивает:
– Ну, у него наконец-то все наладилось?
Я киваю:
– Да. Если мы говорим об одном и том же человеке, то да. Он стал художником. Причем хорошим.
– Вам стоит побеседовать с миссис Бристок. Она была соседкой Джилли Джонс. Все еще живет в том же доме. Она вспомнит, ведь она нянчила мальчишку. Идите. Возьмите снимок и покажите ей.
Старуха дает мне адрес, указывает направление палкой и удаляется шаркающей походкой вместе с таксами.
Я снова перехожу на другую сторону, сворачиваю к современному району. Дорога делает поворот, я тоже иду сначала налево, потом направо, затем двигаюсь в обратном направлении – заблудиться легко, дома выглядят одинаково – и, наконец, после десятиминутного подъема в гору, нахожу нужный дом. Он маленький и квадратный, с небольшим газончиком и спутниковой тарелкой, прикрепленной к крыше мансарды. На единственном окне – занавеска с фестонами.