Он испещрял пометками блокнот, чаще оставляя свое мнение при себе. Услышав неожиданное, стремительно уезжал. В основном один. В Афганистане все решал дерзкий выпад и первый выстрел. В Абхазии – умение избежать того и другого. Описание каждого афганского рейда требует подробностей. Его работа в Абхазии – времени, чтобы не навредить тем, кто сознательно или по обстановке помог сдержать конфликт на пиковой отметке. Потом смягчил его остроту. Потом по сухумским улицам опять пошли троллейбусы.
Главное все же в другом: Чеслав Млынник показал пример эффективного предупредительного миротворчества и реального посредничества на постсоветском пространстве. Ни теоретического, разрабатываемого столичными конфликтологами, а с личной заинтересованностью и ответственностью бывшего соратника тех, кого развела политическая баррикада. Межабхазское кровопролитие (остались бы в стороне другие?) предупредил боевой офицер из России, длительное время пребывавший в вынужденном публичном небытие. Такое не постигается в академиях. Такое предопределяет гражданский выбор командира, больнее всего переживающего человеческие потери… Абхазия – не единственный полевой опыт таких, как он, а карта политических конфликтов, увы, изменчива. Поэтому четверостишие поэта Левитанского заканчивается многоточием:
Каждый выбирает по себе
Слово для любви и для молитвы,
Шпагу для дуэли, меч для битвы
Каждый выбирает по себе…
Анне Политковской: правда как мать – в единственном числе
Минута молчания в Вашу память не могла быть короче девяти дней. Таков масштаб Вашей личности. Такие неуемные натуры востребует сама жизнь, особенно на стыке войны и мира. Так это и было во время наших чеченских встреч. Трагедия всего общества в том и состоит, что смерть Вы нашли раньше, чем Правду, которую искали так неистово. Этот поиск воодушевлял Вас больше, чем результат очередного расследования. Расследования, безусловно, полезного для всесторонней оценки жизни. Если и прочие ее фрагменты стыкуются между собой, а ценой решения одного конфликта не становятся десятки новых.
Чечня, сделавшая Вас известной, стала, как Вы говорили, большей для Вас родиной, чем Америка, где Вы родились. Что ж, многие из ее идеалов мы ценим и сами. Впрочем, и без того в России никто не спорит, что преступник должен сидеть в тюрьме. Беда – в мандельштамовской «перепутанности» чеченской жизни на изломе отечественной судьбы, во внешней неочевидности деяний тех, кто оказался в фокусе-прицеле нашей с Вами общей кавказской политики. Оценки нам всем поставят внуки. Но Вы отказывались верить, что задержанный абрек – это воплощение не только свободы ичкерийских гор, но и свободы от ответственности за все, что заставило его там скрываться. Иншалла, будь на то воля Аллаха, экстремальный туризм, – то немногое, за что федеральный «Ванька-взводный» посягнул на «волю» горца. Сам же федерал, спустивший абрека с гор, для одних – «узурпатор чужой свободы» или «винтик бездушной государственной машины», для других он – государев уполномоченный по расчистке авгиевых конюшен послеперестроечного Кавказа. Может, уже через час ему, как «маяковскому» «Петрову-поручику» оторвет ногу та самая мина, которую успел заложить его «свободолюбивый» оппонент. Как их развести во времени и пространстве, на какой меже свобода переходит в произвол? Пытаясь найти ответы, Вы, Анна Степановна, уповали на некую третью силу – силу абсолютного закона и небесной справедливости… Такая бывает только в лабораториях и в фильмах. Увы, даже в дистиллированной воде заинтересованный химик найдет примеси. А где взять непредвзятого шерифа? Даже Голливуд далеко от Аргунского ущелья.
Каково соотношение между правдой о войне и ее вековечными законами? Даже самая «дистиллированная» правда подчас подлее мины-ловушки. Как было Вам объяснить, что открытая Вами истина о федеральном обстреле «чечен-аула» вернет в горы сотни мстителей, такой кровью спущенных оттуда накануне? И не потому произошел тот познакомивший нас случай, что федеральный артиллерист – преступник или бестолочь. Просто приказы штабных праведников выполняет бездушная война. Вы, Анна Степановна, эту мысль отвергали с порога. Но тех ли Вы обвиняли в несправедливости? Возможно, конкретные федералы досаждали Вам больше, чем близкие Вашему сердцу беженцы. Но ведь служивый пришел в Чечню как раз для того, чтобы ни там, ни в остальной России беженцев не было вообще. Вам не нравилась нынешняя грозненская власть. К ней, действительно, и тогда, и сейчас столько же вопросов, сколько ко всем предержащим. Увы, у страны нет ни других чиновников, ни прочих служивых, ни других журналистов. Кстати, к Вам-то и отец, и сын Кадыровы относились вполне терпимо, пусть и без особой симпатии. Забот Вы действительно приносили много, но изменить тот порядок вещей, который сложился помимо Вашей воли, уже не могли. Это не ставит под сомнение Вашу личную отвагу, но уверяю Вас – в противном случае Чечня не стала бы Вашим рабочим кабинетом, из которого Вы выходили за подтверждением двух цветов чеченского пейзажа – белого и черного. Как на масках древнекитайских актеров.
Вы считали военных антиподами прежде всего журналистов. Гражданскую ответственность служивых Вы мерили шкалой личной и творческой свободы. Служивый же, как Вы считали, по жизни «засугублен», чтобы не сказать – примитивен. Считали, что судить об интересах общества, тем более давать ему оценки – не мой удел. На это я и не претендую. Добавлю лишь, что и «четвертая власть» не заменяет остальные. Но я не верю, что убийцу подослал к Вам Рамзан Кадыров. Более того, ему-то сейчас меньше всего нужен криминальный ореол. Вы, кстати, и сами считали его, тогда 25-летнего шефа охраны своего отца, не по возрасту осторожным.
Ваш трагический уход бьет по всей российской власти. Живая Вы для нее были куда безопаснее, чем ушедшая с громким политическим укором. Не мне судить, кто поднял на Вас руку. Но разборчивость во встречах и суждениях, умение отличить откровение от лукавства свойственны далеко не всем. У каждого – свои слабости. У некоторых это – стремление сорвать с визави воображаемую маску. Хотя, если по правде, о многом Вы судили с позиции репортера, опоздавшего к первой чеченской кампании, но «заряженного» на бесконечные обличения, расследования, «выведения на чистую воду». Вас, например, не заинтересовал наш с Вами соотечественник, освобожденный после пятнадцати лет пребывания в рабстве. Сказали, не Ваша это тема. Если в других случаях Вы оставались такой, как в Чечне, то круг Ваших противников трудно ограничить «95-м регионом».
Во время одного из наших споров Вы, признав мою информированность, добавили: «Правды могут быть разными – кто какую ищет». Нет, если это Правда, то она, как мать – единственная. В чеченском же случае – с таким трудом отмываемая от грязи военного лихолетья. В другом месте и в другое время мы нашли бы больше общего. Но мы встретились на чеченской баррикаде, подойдя к ней с разных сторон и разойдясь каждый со своим пониманием, что надо делать. Помните, что прервало нашу последнюю встречу? Вас куда-то иносказательно пригласили, и Вы застеснялись общества федерала. Прощайте, Анна Степановна. Спасибо за то, что не только Вашим единомышленникам Вы давали пищу для размышлений. Прощайте. Теперь уже – навсегда.
Генерал Романов: долгое эхо взрыва на Минутке
6 октября 1995 года в тоннеле под железнодорожным мостом на грозненской площади Минутка был взорван уазик с командующим федеральными силами на Северном Кавказе генерал-полковником Анатолием Романовым. Генерал, парализованный с тех пор, жив. И его близкие надеются, что когда-нибудь он заговорит. Если это произойдет, он скажет о многом. Все остальное – размышления.
Многие по обе стороны федерально-сепаратистской баррикады в этом убеждены. Они считают, что в 1995 году Анатолий Романов ближе других подошел к компромиссу с Масхадовым. Тот действительно высоко ценил неполитизированность и порядочность командующего, отличавшегося верностью слову. Не состоявшееся тогда соглашение, возможно, и впрямь могло изменить ход событий. Об этом напрямую говорил Бислан Гантамиров. Многолетний мэр и неформальный хозяин Грозного, он в 2003 году ушел с поста министра печати после ссоры с отцом и сыном Кадыровыми. С ним согласен и один из руководителей сегодняшней Чечни: его имя по этическим причинам не называю. Тогда он тоже искал диалог с федеральным центром и расстался с «эмиром всех моджахедов» непосредственно после покушения на Романова. При этом дал понять, что взрыв организовали противники «эмира», не заинтересованные в его возвышении перед ичкерийскими выборами. Сам Масхадов и его окружение в устранении командующего сначала обвинили федералов, сделавших, по его мнению, ставку на силовое подавление повстанчества. Правда, в августе 1996 года накануне подписания с Москвой Хасавюртовского соглашения тот же «эмир» при неслучайном присутствии Басаева и с очевидным намеком на Романова заявил: «Договор могли заключить еще год назад, но этого не хотели не только в Москве, но и в Чечне». Услышав это, Басаев отошел в сторону, а главный пропагандист Ичкерии Удугов еще с большей настойчивостью стал опровергать сепаратистский след во взрыве на Минутке.
Иначе думал погибший 9 мая 2004 года первый профедеральный президент Чечни Ахмат-хаджи Кадыров, наиболее крупный северокавказский политик за те же десять лет. Не любитель вспоминать свою роль при Дудаеве и Масхадове, бывший муфтий Чечни тем не менее признал: в 1995 году мирных перспектив с Москвой не было: «Чечня должна была пройти свой круг». Тогда же он дипломатично намекнул: Романов действовал скорее по совести и наитию честного солдата, нежели спущенной сверху директиве. Разрозненные и противоречивые свидетельства того времени подводят к мысли, что «государева» плана «замирения Чечни» скорее всего не было. Были пожелания, исходившие от окружения Ельцина: к президентским выборам 1996 года успокоить «дорогих россиян» выводом войск, закрыв глаза на происходившее в мятежной республике и добившись от ее лидеров формального подтверждения единства с Россией. Это и было зафиксировано в Хасавюртовском соглашении с юридически двусмысленной главной статьей – что произойдет по истечении пятилетнего срока: полный разрыв с федеральным центром или возращение в лоно Москвы. Сепаратисты настаивали на первом, федералы – по существу на авось – надеялись на второе. Отсроченное решение о судьбе части страны в последние годы принималось лишь однажды. Подобное соглашение заключала Франция с затерявшейся в Микронезии малоизвестной Каледонией. Но и оно было более выверено в пользу интеграции с Парижем, а потом им и аннулировано. Новации же в политике-дипломатии чаще придумывают те, кто плохо учился или не знает, сколько стоит проезд в метро. Тем более – сколько колес у бронетранспортера.