— Как шарнешь толу грамм восемьсот — хоть три судачка оглушишь, а то и пяток. Лешей, язей этих разных мы и за рыбу там не считали.
— Вот погодите, — сказал Астахов, — скоро девушек ленинградских сюда привезут. Берите шефство. Мы возражать не будем. Только чтобы работать могли в лесу...
Патрульные с интересом спросили, когда привезут, и сколько, и где будут жить эти девушки...
— Найдем местечко, сказал Астахов. — Подселим поближе к морскому флоту.
На середине Вяльниги, на склизком зеленом пузыристом льду, лесное начальство встречал председатель райисполкома Макар Тимофеевич Гатов, в романовском полушубке и в портупее.
— А я уж за вами собрался, — говорил он, тряся руки Астахову и Даргиничеву. — Коноплев вызывает по ВЧ: «Где Астахов?» А мы знать ничего не знаем. На Афониной Горе пробка, войсками забито, в ночь навряд ли проехать смогли бы из Кундоксы. А и проехали, дак... где ночевой стали? В Сигожно, может, там сторож на рейде живет... Не знаем, что и ответить Виктору Александрычу Коноплеву. Он требует с нас, а мы сидим, как Робинзоны Крузо на острове. В кабинете Семена Аркадьича Журавлева, первого нашего секретаря, все и ночуем.
В райкоме звонил аппарат ВЧ. Астахов схватился за трубку:
— Только прибыли, Виксандрыч... так точно... будет сделано... сегодня же начинаем... гражданского населения нет... два конюха и сторож — старики... будет сделано, Виксандрыч. Желаю всего наилучшего!
Астахов снял шапку, расстегнулся, достал папиросы. Все потянулись к его «Казбеку». Всех было, кроме Астахова, трое в кабинете: первый секретарь Журавлев, предрика Гатов и Даргиничев.
— Шестьсот девушек отправлено к нам из Ленинграда, — сказал Астахов. Машинами через озеро и на Войбокало... Там погрузят в теплушки. Первая партия, если не разбомбили, уже должна быть в Кобоне... Суток через трое надо встречать. Там половина у них на ногах не стоит. Дистрофия... Это вот я вам привез командира бабьего батальона. Директор Вяльнижской сплавной конторы Степан Гаврилович Даргиничев. Прошу любить и жаловать.
— Как-нибудь знаем мы Степу маленько, — сказал Журавлев.
— Уж кого-кого, его-то знаем, — улыбался Гатов. — А с девок-то с этих, какая ж работа-то с них, Иван Николаевич? Их же надо ложить в лазарет, да кормить, да обихаживать. Им же приварок нужен, а мы и сами тут всухомятку живем. Хватишь когда кусок по-волчьи, ляскнешь зубами, и ладно. Прифронтовая полоса.
— Вода хоть близко, — сказал Даргиничев. — Нащепал вон лучины, самовар задул, хлебай чаи до седьмого пота. Как казахи говорят: чаю не пьешь — сила нет.
— Это всенепременно, — сказал предрика. — Самовар нам как мать родная...
Все поглядели на меднобокий, с прозеленью, ведерный самовар, стоявший в красном углу. Он вдруг издал скулящий тоненький звук, будто сладко зевнула собака.
— Живой, — обрадовался Гатов, — когда разогревали его, а все голос подает...
— Разместить где — найдется, — сказал секретарь райкома. — С жильем более-менее мы выкрутимся, а вот питание — это уж вы позаботьтесь, Иван Николаевич. У нас фондов нет. Да и заниматься некому: вот Макар Тимофеевич и я — мы на казарменном, не отлучаемся из райкома.
— Разве на вояк понадеяться... — сказал Макар Тимофеевич. — Вон аэросанный батальон стоит, у них харч особенный. Их для рейда готовят через озеро. У них там каждый третий — инженер, а два остальные — техники. Пущай разбирают невест, хоть поштучно, хоть скопом.
— В общем, дела такие, — сказал Астахов, хмуря лоб, — хлеба им дадим по шестьсот грамм — есть такая договоренность. И водки по двести грамм в день. Это тоже решенное дело. Из Устюжны будем водку возить. Дрянная водка, но, говорят, содержит в себе калории.
— Ну, развеселая жизнь начнется, — причмокнул Гатов.
— Другого пока что у нас ничего в леспродторге нет, — сказал Астахов. — Шаром покати. Вот Степан Гаврилович знает. Придется как-то выкручиваться, изыскивать местные ресурсы.
— Мы с Иваном Николаевичем ехали из Кундоксы, — сказал Даргиничев, — в аккурат под Каргольем самые бей, дали там немцу по первое число. По самой линии фронта мы газовали. С пулеметов по нас лупцуют почем зря. В одном месте там лошадей, я заметил, у дороги валялось набито. Должно быть, накрыли обоз. Которые живы еще, встать пытались, а которые закоченели совсем. Сытые лошади, справные, овсом, видать, их кормили. На таком морозе они пролежат, хоть бы что, до весны. В сохранности мясо будет, и воронам не расклевать. Снежком укроет — и амба. Я место приметил, от Борков на восьмом километре. Народу там нет ни души, фронт на запад переместился... Обустроимся немножко, организуем туда экспедицию. Конины там тонна с гаком наберется. Тонна с гаком... Пригодится в хозяйстве...
— Машина есть у вас, вам, конечно, проще... — начал предрика с жалостной нотой в голосе.
— Подыщем пару машин, — сказал Астахов.
Солнце так и не поднялось. Разъяснившийся с утра край неба скоро стал остывать, погасать. День наполнен был сумраком, сизым туманом... Такие дни за Полярным кругом считаются ночью. Тянуло ветром. Невидимый в воздухе снег струился, тек, завихрялся на гулком зеленом льду Вяльниги.
— Надо сегодня мне выбираться, — сказал Астахов, — а то навалит снегу, застряну здесь у тебя. Пять леспромхозов еще и две сплавные конторы на мне. Все стало, все заморожено, снегом засыплет — и концов не найдешь.
Они поднимались берегом к вершине яра. Даргиничев шел впереди, за ним Астахов, местные власти. По дороге пристроился к ним капитан, командир батальона.
Вяльнига открывалась внизу. Ее схватило, сковало морозом в разгар работы. Лес нахлынул на запонь, нажал и замерз. Запечатленное во льду, виднелось суставчатое, связанное из плотов тело запони. Стояли с опущенными головами краны на рейде. Снег прибывал и забеливал реку, ровнял. Исчезали следы движения, жизни, трудов. Жизнь стала, оцепенела земля и вода. Солнце коснулось леса, разгорелось багровым заревом...
— Вот это сила! — сказал капитан, облегчив себе душу незначащей, но исполненной воодушевления фразой. — Весной даст ума. Не удержишь. Что ты? Такая махина как попрет...
— И нам секим башка будет, — сказал Даргиничев. — Упустим в озеро — будет секим башка.
— Кровь с носу, а надо держать, — сказал Астахов.
Но как удержишь без мужиков, без тросов, без катеров? Как удержишь ее, эту запонь, если снежной будет зима, если в мирные годы в высокую воду едва удерживали? Что со льдом-то поделать? Весь вяльнижский лед будет тут...
— Триста тысяч кубов заморожено, — сказал Астахов. — И мы отвечаем за них головой. Другого лесу нет у нас. И срубить до весны едва ли мы что успеем. Топливо в Ленинграде сейчас ценится наравне с хлебом. Обком и Военный совет поставили нам задачу спасти этот лес и организовать его отправку через озеро. Других реальных возможностей как-то решить вопрос с топливом нет. Нам обещают помочь, но особенно рассчитывать на помощников не приходится. Обстановка крайне тяжелая. Самим надо выкручиваться... Да... Всего остается: январь, февраль, март, апрель... — Астахов загнул четыре пальца в кулак, остался оттопыренным только мизинец. — В мае наш лес должен быть в Ленинграде... Последний лихтер отсюда отправили в августе. Флот на озере весь разбит. Запонь удержим — сразу же встанет вопрос о транспортировке. Заново строить придется суда...
— Троса нужны, — сказал Даргиничев. — Без тросов это гиблое дело. Лежни сопреют за зиму, сотрутся, будет труха. Труха будет.
— Тут нервы нужны ой-ой-ой, потолще тросов, — сказал командир батальона.
— Троса будут дело решать, — сказал Даргиничев. — Не будет тросов — значит, нужно повесить дощечку на нашу лавочку: «Все ушли на фронт». Как в гражданскую войну. Хоть какой толк да будет. А без тросов тут и подступаться нечего.
— Ты, понимаете, брось эти штучки — на фронт, — рассердился Астахов. — Вот здесь нам фронт доверен — и будем держать. Будем тросы искать, доставать... — Астахов смягчился. Гнев его поднялся мгновенно, сломал ему брови и тотчас опал.
Спустились к запони, щупали тросы, лазили по заломам. Остановились на рейде возле печально поникшего крана «норд-вест». Что-то скрипело под ветром в его организме, покряхтывали сочленения железных суставов.
— Вот на нем я начинал работать кранистом, — сказал Даргиничев, — в тридцать пятом году. Двигатель на нем тогда был — «висконсин». Хороший кран. Послушный в управлении. Смотря как им управлять, конечно... Ушли, бросили, даже грейфер не закрепили — от же народ...
— Не до того было, — сказал Журавлев. — Немцы вон перли.
— Все уже было у нас подготовлено переходить на партизанское положение, — сказал Макар Тимофеевич.
Метель крутила вовсю.
— Ну ладно, — сказал Астахов, — надо мне выбираться, пока не поздно. Будем подыскивать тебе, Степа, заместителя и снабженца. Больше броней пока что нам не дадут.
Глава четвертая
Поселился Даргиничев в Сигожно в конторе сплавного участка на втором этаже. Контора была обитаема, не настыла. Жил в ней оставленный тут бессменный дежурный, мужик небольшенький, не взятый в армию по давнишней болезни. Работал он прежде не то завскладом, не то кладовщиком. Семью отправил вместе с другими, когда надвинулся фронт. Сам остался, раз был назначен дежурить. С дежурства он отлучался редко — уходил на Вальнигу в магазин отоварить карточку. Иногда в конторе звонил телефон, дежурный брал трубку. Это его проверял секретарь райкома или председатель райисполкома. Дежурного звали Петр Иванович.
— ...Ну что ж, Петр Иванович, — сказал дежурному Даргиничев, — будем с тобой работать. На мне руководство, на тебе производственный отдел. И снабжение. Василий, шофер, управляющего в Карголье повез, вернется — его поставим главным механиком. Штат нашей сплавной конторы, выходит, укомплектован. Укомплектован штат. Гошка галок будет считать...