Володя цепляет пропёшкой сеть. Она обозначила себя пенопластовыми поплавками, оплела тростниковые острова. Язи засунули в сеть свои толстые глупые шеи. Сеть тяжела...
— Постреляли в меня тогда, — смеется Володя. — Как все равно чирок на открытии охоты, я мотался под выстрелами. Немцев везде полно. Да и заплутал я. Ночью темно: ноябрь уже был. Без компаса не сориентироваться. И фронта еще не слыхать. Шел ночами, да и занесло меня опять на тот хутор, где литовку немцы забрали. Ну, делать нечего, вижу. Пришел опять к моему хозяину. А там уже Яков с братом решили в Швецию подаваться. Они от немцев прятались, их бы в армию взяли и прямо на фронт. Давай, говорят, Володя, поехали на мотоботе. Ночью уйдем на остров Готланд, там уже Швеция. Ну а мне-то зачем? Я говорю: «Вы мне дайте лодку, я лучше пойду на веслах, линию фронта ночью пересеку...» — «Ну что ж, — говорят, — смотри сам».
Стали мы дожидаться, чтобы ветер немножко улегся, и дожидаться уже нельзя. Немцы так и шныряют кругом. Которые побогаче хозяева — в Германию подаются, которые помоложе — тех гонят на фронт или укрепления строить... В общем, откладывать больше нельзя. Или так, или так. Мы ночью стащили бот в море. Погрузили бочонок пресной воды, сухарей, сала, картошки, самогону пять бутылок больших они взяли с собой, Яков с братом. Только завели мотор — тут немцы идут, патруль, фонариком светят. «Кто такие?» — шумят. А они уже отвалили, только слышно, мотор стучит. Старик бумагу показывает — разрешение ему было выдано в море ходить рыбачить, «Рыбаки», — говорит. А немцы уже не те, что раньше береговую охрану несли. Те нас знали. А эти не верят. Я вижу, надо мне подрывать. В темноте затаился, переждал. Лодка была уже у меня наготове. И чемодан в ней уложен. Хозяйка мне сала дала с собой, хлеба, бутылку французского рому, у немцев на рыбу выменяла, и еще бутылку самогону. Сапоги она мне дала резиновые, вот как у вас. Я лодку стащил, сел на весла и греб четыре часа прямо от берега, без передышки. По Полярной звезде ориентировался. Кидало сильно, но я даже и не замечал. Повернул лодку под прямым углом и еще пять часов вдоль берега шпарил на север. А берега не видать. И линия фронта никак себя не обозначила. Я думал, по орудийным вспышкам сориентируюсь, но все было глухо. Только по звездам держал направление. Пять часов отгреб и опять повернул под прямым углом. Светать уже начало. К берегу подхожу и не знаю, чей он. Может, пулю сейчас схвачу. Всю ночь жарко было, вспотел и ветра не чуял, а тут спину знобит... Берег холодный и совершенно пустой. Я лодку втянул на песок, огляделся — нигде ни души. Метрах в ста от прибоя сосенки растут, их ветром нагнуло, скривило. Можжевельник кое-где, бугры песчаные. Я бутылку рому достал, отхлебнул, кусок сала съел с хлебом, вроде теплее стало. Пошел потихоньку берегом. Гляжу — следы на песке, двое шли в сапогах. У немцев обувь вся на гвоздях с большими шляпками, как на шипах. А тут гляжу — сапоги-то на гладкой подошве, Ну, думаю, Все! Значит, братья-славяне. В лесок зашел — дымом тянет. Вижу: костер и люди стоят. Я потихоньку за соснами-то приблизился... Люди с погонами, вижу. Один в зеленой шинели, в нашей армии я не помню, чтобы такие носили. Автоматы составлены в пирамиду... Над костром котел висит... Стою, слушаю: говорят как будто по-русски... «Может, власовцы?» — думаю. Да нет, вижу, звездочки на шапках. Я вышел из-за сосны да прямо к ним. Они за оружие похватались...
Володя выпутывает из сети леща, лещ не лезет сквозь ячею, он горбатый, широкий, сеть рвется. Володя мне объясняет, что это не страшно: одна прореха в большой сети.
— ...Я руки поднял, кричу им, что свой. Они, конечно, вначале не верят, сомневаются, автоматы наставили на меня, Ну, я им говорю все как было. У них за старшего там младший лейтенант. Он говорит мне: «А как ты можешь доказать?» Я говорю: «Пойдемте, я лодку вам покажу». Пошли. Они сзади за мной с автоматами. Я их к лодке привел. Они посмотрели, видят, вроде и правда не вру. Автоматы уже за спины закинули. Мой ром мы распили, а после и самогон пошел в ход. Солдатики молодые все, новобранцы. И младший лейтенант тоже. Захмелели — давай по чайкам палить... Я им рассказываю все, что было со мной, вот как вам сейчас. Им интересно. Младший лейтенант говорит: «Ты давай в нашу часть, тебе местность знакома, дорогу нам, если что, покажешь». У них — саперная часть, мосты наводить им задание было. Я говорю, что ладно. Мне все равно, где служить. Тем более вроде и подружились мы у костра, кулешом они меня накормили. Да. Младший-то лейтенант, оказалось, только неделя как из училища на передовую попал. А я вовсе тогда был наивный... Тут как раз капитан приходит, комбат. «Что за человек?» — спрашивает. Младший лейтенант ему докладывает: так и так, мол, приплыл на лодке из-за линии фронта, матрос, сидел в концлагере, нельзя ли его зачислить к нам в часть, он местность здешнюю знает, мог бы быть проводником... Потом-то я понял, какой он был чудак, младший лейтенант. Слишком доверчивый. Мальчишка... Капитан посмотрел на него, как на дурачка. «А вы, — говорит, — протокол допроса сняли?» — «Нет», — говорит. «Так вот, нарядите двух солдат и отправьте его в штаб полка».
...Повели меня, значит. Вначале я впереди шел, а они с автоматами у меня за спиной. Как отошли немного, уже все вместе идем. Они спрашивают у меня, им интересно, как тут что при немцах было. Я им говорю: «Вы чего же меня не конвоируете?» А они говорят: «Мы же видим, что ты парень свой». Махорки мне предлагают, а я не курю. Это их, правда, насторожило. Многим кажется странным: здоровый вроде мужик и не курит. У нас и батька был некурящий, и Павел, и вся семья.
Сдали они меня в штаб полка, я рассказываю, как было, но вижу, никто не верит. Допросили меня — и в штаб дивизии. Опять нарядили двух автоматчиков меня охранять. Ну, я и с ними тоже покалякал, нашли мы общий язык. Где пешком пробирались, где на попутках, чемодан у меня отобрали в полку, кормились чем бог пошлет, каждый кусок на троих делили. Да. Сдали они меня в особый отдел. А там уже на гауптвахту — три землянки у них были вырыты. Мне отдельную предоставили, как особо значительному преступнику. Пуговицы у меня на брюках спороли. На допрос вызывают — я штаны вот так локтями придерживаю. Ну, правда, кормили прилично, три раза в день. Окошечко было в землянке, мне видно, автоматчик прохаживается, стережет. Я страха не чувствовал, скрывать ничего не скрывал, говорил все как есть. Конечно, их я тоже понимал: они воевали три с половиной года, а я вроде как отсиделся у немцев в тылу. Я им говорю: «Отправьте меня скорее на фронт, хотя бы в штрафбат. Еще ведь есть время навоеваться, крови бадейку пролить, если что...»
Я им говорю, а они мне не верят. Старший лейтенант меня допрашивал и все норовил подловить, чтобы показания мои не совпали. «Ты, — говорит, — не крути, нам все про тебя известно. Ты, — говорит, — у Власова против нас воевал». И вот меня держат в землянке неделю, и десять дней... Скучно уже мне стало. Вижу, никак нам не договориться с моим следователем. «Такой деревни, — говорит, — нет — Пялье». Дескать, я все вру. Я говорю: «Как же нет? Есть! Деревня Пялье Вяльнижского района, на озерном канале стоит...» Да. Ничего не докажешь, если доверия нет.
Как-то приводят меня на допрос, а они там в особом отделе гуляют, патефон у них заведен, девушки тоже в погонах, связистки ли медички, приглашены, выпивают, танцуют. Я сижу, дожидаюсь в предбаннике. И мимо меня — капитан, лет так тридцати восьми на вид мужчина... Поглядел на меня и остановился. «Ты откуда, — спрашивает, — родом?» Я говорю: «Деревня Пялье Вяльнижского района...» — «А у вас как, — говорит, — фамилия председателя сельсовета?» Я говорю: «Тюфтяев Иван Васильевич был перед войной, а теперь не знаю, три с половиной года как связь потерял». — «А ты, — говорит, — не Феди Ладьина сын будешь?» Я говорю: «Его». — «Так я ж, — говорит, — тебя помню. Я к твоему отцу на охоту приезжал, он егерем был». Я пригляделся, вроде знакомо лицо, не помню, к отцу приезжало много... «А ты чего тут сидишь?» — капитан меня спрашивает. Я вкратце ему рассказал, что и как. «Чего ж тебя держат? — он мне говорит. — Ты, может быть, что-нибудь привираешь?» — «Да нет, — говорю, — что есть, то есть». — «Ну ладно, — мне говорит капитан, — сейчас мы попробуем что-нибудь сделать». Я подождал еще, наконец вызывают. Гляжу, мой старший лейтенант по-другому уже заговорил. «Дадим тебе, — говорит, — направление в райвоенкомат, иди воюй. У нас к тебе, — говорит, — вопросов больше нету».
Вот как повезло, а то бы по-другому все перевернулось. Тогда-то я не понимал, что керосином пахнут мои дела, потом уже опыту набрался.
Я им говорю в особом отделе, что мне бы, пока там еще на довольствие стану, паек бы какой-нибудь получить. Питаться ведь чем-то надо. Они посмеялись только. «Давай, — говорят, — проявляй инициативу, иначе какой из тебя солдат?»
Володя смеется. Ему повезло. Старший сын у него в институте, двое младших учатся в школе. Дома есть телевизор, корова и красная рыба к столу. Год походит на год, весна на весну, день-деньской кличут чайки и плещет о лодку вода. Вечерами Володя выносит меньшего брата Павлушу из мотоёлы, тот взбрыкивает немножко, но отдается ему. Тот сроду рыбак. Вся жизнь его как вода: подымет на гребень и скинет, и гребень невысоко и падать не больно. Как в зыбке. Вчера было Павлово детство. Сегодня Павел — матерый мужик. У Павла тоже есть телевизор, корова, хозяйка, изба и дети не хуже, чем у других. И думать не надо, а лучше забыться. Володя его донесет до избы...
— ...Явился я с моим направлением в военкомат, а какой там военкомат — ни стола, ни печати у них еще нет. «Придется тебе, — говорят, — подождать». — «А ждать-то как же, — я говорю, — с пустым-то желудком...» — «Добывай себе, — говорят, — прожиточный минимум подручными средствами». А где добывать? Кошке и то бы не прокормиться, — шаром везде покати... Тут мужчина в военкомат заходит, тоже как у меня направление у него. Одет легко, не по сезону, в одном пиджачке. Я пригляделся к нему, будто знакомое что-то есть, и он ко мне приглядывается. Слово за слово — вспомнили. Вместе мы с ним в июне сорок первого года попали в концлагерь. Он тогда пионервожатым был. Так и взяли его в спортивных шароварах и тапочках. Молоденький был парнишка, студент. У немцев он как политработник проходил, по этой статье. Тоже маялся три с половиной года. Мне-то повезло, правда, к хорошим людям попал, а он как порассказал — тяжеленько ему досталось.