– И что они с ней сделают?
– Насколько я знаю Сталина, он должен постараться мне отомстить, – сказал Гитлер. – Он погрузит бомбу в самолет и отправит ее на Берлин.
– Какой ужас!
– Неужели ты думаешь, белый кролик, что я допущу этот самолет к нашему городу? Начиная с сегодняшней ночи вся авиация империи будет защищать столицу. На всем пути самолета с бомбой будут дежурить истребители. Твой Сталин…
– Он не мой! Я его ненавижу!
– Ты не имеешь права ненавидеть лидеров других государств, – засмеялся Гитлер, – ты слишком нежна для этого.
– Я – богиня, – сказала Альбина.
– Да, я знаю. – Гитлер перестал смеяться. – Но можешь быть уверена, что этот самолет до Берлина не долетит.
– А если он решит кинуть бомбу на Париж?
– Одну-единственную и на Париж, который ему стратегически не нужен? Он не сумасшедший. Он сейчас ненавидит меня, потому что я его облапошил.
Альбина не знала этого немецкого слова, и Гитлер объяснил и продолжал:
– Так что берлинцы будут в безопасности.
– Спасибо, – сказала Альбина и замолчала.
– Я помню о своем обещании, – сказал Гитлер. – Я возьму тебя с собой в Варшаву. Потому что, пока остается хоть один маленький шанс, что этот чертов самолет все же долетит до Берлина, я хочу, чтобы тебя здесь не было. Ты вылетаешь вместе со мной в Варшаву. Мы с тобой будем принимать парад победителей.
– Ой, как хорошо! – совсем по-детски воскликнула Альбина. – Мне так интересно посмотреть на Варшаву, я никогда не была за границей!
Гитлер объявил о своем намерении вылететь утром в Варшаву в пять часов вечера, через несколько часов после ее капитуляции. Немедленно по получении этого известия Геринг и Гиммлер старались отговорить фюрера – Варшава еще не очищена от подозрительных элементов. Русские войска могут попытаться туда прорваться.
Но Гитлер поднял всех на смех:
– Я должен сделать это завтра – завтра или никогда. Я не намерен терять ни часа! Еще неделю назад вы валялись у меня в ногах, уверяя, что поход на Польшу – дешевая авантюра, которая загубит рейх. Так вот – завтра я принимаю там парад, и весь мир содрогнется. А послезавтра я кидаю мои войска на Москву. Мне нужно взять их столицу раньше, чем Англия с Францией поймут, что без России им не поможет даже Америка. Все!
Через два часа в воздух была поднята находившаяся в полной боевой готовности воздушно-десантная дивизия СС «Хорст Вессель». На одном из самолетов летел сам рейхсфюрер СС, который лично возглавил начавшуюся вечером и законченную к началу торжественного парада очистку польской столицы от вредных элементов, организацию временных гетто для евреев и другие меры безопасности.
Гитлер заехал за Альбиной сам – это было немыслимо для покорителя Вселенной, но он придавал особый мистический смысл тому, что Альбина будет рядом с ним как олицетворение космической расы господ.
Оттуда они поехали на аэродром. Они ехали в открытой машине, за ними – три или четыре машины, в одной из которых восседали генерал Гаусгофер, два его ассистента, человек в зеленых перчатках и тибетский лама с глубоко посаженными глазами, правда, другие спутники Гаусгофера были в цивильной одежде и низко надвинутых шляпах.
Прохожие останавливались – некоторые узнавали фюрера, и, хотя машины ехали довольно быстро, слух о том, что фюрер улетает в Варшаву, чтобы принять капитуляцию поляков и золотые ключи от этого города, разносился по Берлину со сказочной быстротой, и люди выбегали на улицы – они выстраивались в несколько рядов неровным, наклоненным в сторону машин частоколом и держали в приветствии руки. Гитлер встал в машине и тоже поднял руку – чуть согнув в локте. Альбина сидела рядом с ним и смотрела на него с восхищением. Потому что он был велик, как римский цезарь.
Самолет с «Иваном» на борту уже вторую неделю стоял в полной боевой готовности в ангаре военного аэродрома в Монино. Ни одна живая душа, включая пилотов самолета и командование авиации, не знала, что за груз находится там. Знал лишь командующий авиацией командарм второго ранга Рычагов – один из шести человек в государстве. Еще несколько десятков человек догадывались.
С утра восемнадцатого, когда были получены сообщения о падении Варшавы, Поскребышев, выполняя сталинский приказ, разослал с нарочными заготовленный ранее, отпечатанный на машинке приказ наркомвоенмору Ворошилову и командующему авиацией Рычагову. Члены Политбюро не были поставлены в известность – никто не ехал в отпуск, все сидели в Москве, узнавая о новостях по радио, и опасались общаться в страхе перед Берией.
Получив приказ, Ворошилов позвонил Сталину. Поскребышев ответил, что товарищ Сталин занят.
– Мне надо немедленно приехать к нему.
– Я могу передать трубку наркомвнудел товарищу Берии, – сказал Поскребышев.
Ворошилов выматерился. В такой момент Сосо мог бы поговорить откровенно.
– Я подтверждаю, что приказ, полученный вами, Климент Ефремович, – сказал Берия, – подлинный. Иосиф Виссарионович лично при мне отправил его.
– Да ты знаешь, Лаврентий, что там написано?
– Хоть мы говорим по «вертушке», я бы не стал на твоем месте объяснять мне то, что я уже знаю, – ответил Берия.
– Я должен поговорить с Сосо.
– Зачем?
– Потому что это сумасшедший приказ! Потому что я его не понимаю.
Сталин протянул руку. В то утро он чувствовал себя лучше – он всегда мог собрать в кулак все силы в моменты наибольшей опасности. Он лежал на диване, в галифе и мягкой куртке, но босой – гнойные узлы на ногах не давали надеть сапоги. Телефон, по которому говорил Берия, находился на письменном столе, но шнур был длинный и дотянулся до дивана.
– Клим, – сказал Сталин прежним, привычным для Ворошилова голосом. – Обстоятельства сложились так, что мне придется несколько дней полежать с простудой. Но я никому, кроме тебя и Лаврентия, об этом не говорю – ты сам понимаешь, какая царит международная обстановка и как могут расценить простую простуду наши враги.
– Конечно, Сосо, отдыхай, Сосо. – Ворошилов ощущал себя дворовым псом, которому хозяин позволил потереться о сапог. – Мы все без тебя сделаем.
– Мне не нужно все, Клим, – сказал Сталин. – Мне нужно только, чтобы ты хорошо работал и выполнял свои функции. И если я приказал тебе отправить самолет в нужном направлении и поразить нужную цель, значит, я знаю, что делаю.
– Прости, Сосо, – сказал Клим. – Я волнуюсь. Тебя нет, немцы наступают, мы же должны выходить к линии раздела.
– А ты выходи, не обращай ни на кого внимания…
– Сосо, ты не представляешь, что делается на железных дорогах, немцы застали нас врасплох.
– А вот тут ты ошибаешься, Клим, – сказал Сталин. – Немцы не могли застать меня врасплох. Я – орешек им не по зубам. Так что готовь машины…
– Сколько?
– Сколько у Рычагова есть ТБ-4? Готовых к полету, а не на бумаге.
После некоторой паузы, из которой можно было заключить, что Рычагов находился в кабинете наркомвоенмора, Ворошилов сказал:
– Два звена. Не считая машины, которая стоит с грузом.
– Вот оба эти два звена ты и пошлешь.
– Зачем?
– Все истребители сопровождения, какие сможете поднять, будут прикрывать их за Минском. Двумя звеньями можете пожертвовать, отвлеки на них всю немецкую авиацию, но самолет с грузом должен долететь.
– Слушаюсь, Сосо, – сказал Ворошилов.
– И очень прошу тебя, Клим, – Сталин постарался придать голосу отеческие интонации, – не беспокой меня больше, я планирую очень важную операцию и надеюсь, что ты выполнишь свой долг.
– Я клянусь тебе, Сосо, – сказал Ворошилов.
Сталин повесил трубку и спросил Берию:
– Ты думаешь, он не струсит?
– Я поеду в Москву, – сказал Берия, – я постараюсь быть рядом с ним.
– Правильно, – сказал Сталин, – и смотри, какая будет реакция в мире.
Берия вышел. Сталину казалось, что он смог убедить своих соратников в том, что им руководит особая тайная цель, осознать которую они пока не могут, но со временем оценят и поймут.
На самом же деле Сталин наконец понял, что умирает, и решил свести перед смертью давние счеты.
ТБ-4 имели относительно небольшую крейсерскую скорость – чуть больше двухсот пятидесяти километров в час. В ту ночь, когда они вылетели из Монина, была низкая облачность, и, несмотря на летнюю погоду, уже на высоте трех километров они попали в полосу холодного воздуха, и началось обледенение – самолеты опустились ниже.
Экипаж машины № 12, на борту которой была атомная бомба «Иван», привык к этой чушке. Так и называли бомбу – чушкой.
Приказ о маршруте был у командира корабля, приказ на выполнение задания – у старшего майора НКВД и его помощника, который находился в бомбометательном отсеке.
Еще днем молодой командующий авиацией Рычагов, в несколько месяцев взлетевший от командира полка до командующего только потому, что был смел, никогда не вмешивался в дела старших, был неопасен и на него не оказалось серьезных доносов, придумал план, который, с его точки зрения, обеспечивал, если не гарантировал, удачу полета.
Двенадцатая машина шла медленнее остальных, она должна была отстать от основной группы так, чтобы первые машины отвлекли на себя внимание противника.
Двенадцатая машина должна была прокрасться чуть позже их, идти на максимальной высоте, используя облачную погоду, и держаться севернее. Рычагов не задумывался о смысле приказа или его возможных последствиях для всего мира – он выполнял приказ: порой удобнее иметь в командующих вчерашнего командира полка.
Советско-польской границы, проходившей западнее Минска, бомбардировщики достигли на рассвете. Вот теперь-то и начиналось самое трудное. Пока что шли над расположением польских войск, их авиация в бой с советскими тяжелыми бомбардировщиками, шедшими при массированном сопровождении истребителей, не вступала. Но в районе Гродно советские самолеты привлекли внимание немецкого самолета-наблюдателя, который парил в стороне, фотографируя пути отступления поляков.