о в этот трагический момент…
– Ну уж – моральный облик, – сказала Лидочка. – Вы же боитесь, что Алмазов узнает, что вы были в поезде Троцкого.
И она осеклась. Потому что не могла этого знать и не могла узнать этого ни от кого, кроме Полины!
Объятия Мати, такие нежные, на мгновение ослабли – Лидочка рванулась в сторону двери.
– Я никому не скажу! – пискнула она, потому что Матя, бормоча невнятно, будто гудя, рванулся к ней, и в этом движении была настоящая опасность – ему не понадобилось и секунды, чтобы перейти от ласк к угрозе. Лидочка дотянулась до двери и потянула ее на себя, но ручка застряла, не поддавалась – только в самые страшные моменты сна ручка в двери, обычная ручка, заедает – словно сообщник Мати держит ее с той стороны.
А Матя дотянулся до Лиды, схватил сзади за шею и стал тянуть на себя, чтобы она не открыла дверь, а Лида держалась за дверь, точно за соломинку, чтобы ее не поглотило море, – оказалось, что у нее цепкие руки: Матя был вдвое ее выше и вдесятеро сильнее, но еще несколько секунд Лидочка держалась за ручку двери, но воздух кончился – в глазах пошли круги… она отпустила дверь…
Марта, которая нажимала на ручку с той стороны двери и потому не могла войти сама, но и не давала выйти Лидочке, широко распахнула дверь, и фигуры Мати и Лидочки показались ей сомкнутыми в пароксизме любви. И она крикнула:
– Простите, простите, я не хотела! Продолжайте, товарищи!
И она захлопнула дверь снова.
Но, к счастью, Матя не сошел с ума, он отбросил Лидочку – она упала на кровать Марты, – кинулся к двери, раскрыл ее – и побежал прочь по коридору.
– Прости! – повторяла Марта, вбегая в комнату. – Я тебе все испортила.
Лидочка часто дышала, пыталась массировать себе горло, сил не было, она даже не могла подняться с чужой постели. Марта склонилась над ней.
– Тебе воды дать? Он такой грубый, да? Мне с самого начала он показался очень грубым.
Лидочка начала кашлять, и Марта, схватив стакан, помчалась за водой. Она торопилась так, что половину воды по дороге разлила.
– А он тебе нравится как мужчина? – спросила она от двери, вернувшись с водой. – Мне он сначала понравился, но я от него отказалась, как только увидела, что ты заинтересована.
К счастью, Марта не умела долго думать о чужих проблемах – у нее хватало своих.
– Если бы ты могла себе представить, кто мне сегодня нравится, ты бы лопнула от зависти, – сказала она.
Лидочка подошла к зеркалу, причесалась. Надо было идти к Александрийскому, он уже, наверное, ждет. Интересно, что он думает о радиационной бомбе?
– …А я его спросила, как же она? – говорила между тем Марта, и Лидочка поняла, что упустила начало фразы. – А он сказал, чтобы я не беспокоилась. Но я еще тысячу раз подумаю, прежде чем скажу ему «да». Я же тоже человек, я понимаю, что для нее это может быть трагедия, – она согласилась на все ради артистической карьеры. И тут он встречает меня. Я понимаю, что это решение далось ему нелегко – при его положении, нет, я еще тысячу раз подумаю. Потому что если Крафт узнает – а ты же знаешь этих доброжелателей, – то он меня убьет. И будет прав. Но так трудно приказать сердцу… ты что скажешь?
– Как будто мое мнение что-нибудь изменит.
– Изменит, я клянусь тебе, что буду следовать ему!
Марта оттеснила Лидочку от зеркала и, достав из шкатулки щипчики, принялась выщипывать брови.
– Ты имела в виду Алмазова?
– А разве я тебе не сказала?
– Мне все равно, с кем ты спишь, – только делай это так, чтобы мне не мешать.
Лидочка направилась к двери.
– Ты мне ничего не сказала! – крикнула вслед Марта. – Я же нахожусь в душевной травме.
Лидочка сбежала по лестнице, миновала гостиную, в бильярдной сидела Альбиночка, совершенно одна. На диване, на котором умер философ Соловьев, она сидела, поджав под себя доги и прижимая к груди довольно большую дамскую сумку.
Остановившимися глазами Альбина смотрела в окно на струи дождя.
– Альбина, – сказала от двери Лидочка, – я же просила вас ничего не говорить!
– Что? Кому? – Глаза у Альбины были слишком велики, и от этого она казалась каким-то ночным животным. Лидочка видела картинку, изображающую лемура лори. Только у лемура была короткая шерсть, а голова Альбины увенчана копной пышных кудрей.
– Про Полину!
– Какая Полина? Не кричите, пожалуйста.
– Вчера вы слышали наш разговор с Полиной. В туалетной.
– Я не хотела! Честное слово, я не хотела, а он стал меня допрашивать. Вы не представляете, как он любит допрашивать, он меня все время допрашивает.
– Он спросил?
– Он стал меня допрашивать, почему я так долго была в туалетной, с кем я встречалась, с кем говорила. Лидочка, дорогая, не сердитесь – у меня, кроме вас, никого нет, даже слово сказать, а вы меня презираете? Я ничего про кастрюлю не сказала, только про Шавло, только про Шавло!
– Может быть, Полину из-за ваших слов убили, – сказала Лидочка, которая, как обнаружилось в тот день, еще не научилась быть снисходительной и терпимой.
– Ой! – Альбина подняла руки с зажатой в них сумкой так неловко, что сумка перевернулась, и из нее выпал черный блестящий револьвер. Словно удар грома, он стукнулся о пол и поехал по паркету под бильярд.
Альбина в ужасе замерла, как зайчонок перед питоном.
Первым движением Лидочки было поднять револьвер и вернуть Альбине. Но для этого ей надо было обогнуть бильярдный стол или проползти под ним. Лидочка понимала, что Альбина сейчас ничего сделать не в состоянии. Она за пределами страха.
Но Лида не успела исполнить свое намерение. Она спиной почувствовала опасность.
Ухватившись пальцами за край бильярдного стола, она обернулась. В двери стоял Алмазов. Он был холоден и деловит.
– Я тебя ищу, – сказал он Альбине, не замечая Лидочку.
– Я сейчас. – Альбина открыла глаза.
– Тебе помочь? Ты плохо себя чувствуешь? – спросил Алмазов тоном человека, спешащего, но знающего, что некий набор слов по правилам игры следует произнести.
– Нет, все хорошо. – Альбина, будто проснувшись, поднесла тонкие руки к вискам, вонзила длинные с ярко-красными ногтями пальцы в волосы и сильно потянула их назад так, что глаза стали китайскими, а лицо усохло. Потом она выдернула пальцы, запутавшиеся в волосах, – чуть не вырвав с корнем пряди, проснулась и лихорадочно, как в бреду, сказала Лиде: – Я так на вас надеюсь!
– Что? – спросил сразу Алмазов. – Что это означает?
– Я все сделаю, – сказала Лида, будто не слышала Алмазова.
Стуча каблучками, Альбина пробежала через бильярдную и послушно замерла собачонкой у ног Алмазова.
– Пошли? – сказала она.
Алмазов крепко взял Альбину под руку и вывел из бильярдной. Лидочка выглянула за ними вслед. Они не оборачивались – широкий, кривоногий, крепкий Алмазов и тростиночка Альбина, еле достающая ему до плеча. Они быстро и деловито шли вверх по лестнице. Ванюша Окрошко с другом сбегали с лестницы им навстречу и остановились у медведя с подносом.
– Одну партию, – сказал Ванюша.
Лиду охватила паника.
– Подождите! – крикнула она молодым людям, шагнула назад в бильярдную и захлопнула за собой дверь. Тут же полезла под бильярд. Револьвер, тяжелый, черный, блестящий, спокойно дожидался Лиду. Она схватила его, вылезла, держа за рукоять, – а куда теперь его спрятать?
Дверь осторожно приоткрылась. Заглянул Ванюша.
– Что-нибудь случилось? Надо помочь?
Лидочка стояла, заложив руки с револьвером за спину.
– Я же попросила подождать, – сказала она. – У меня разорвался чулок.
Ванюшин взгляд метнулся вниз – к чулкам.
– Ваня! – прикрикнула на него Лидочка. – Закройте дверь!
Дверь закрылась. Оставить револьвер здесь? Спрятать под диван? Чтобы через десять минут пришла какая-нибудь рыжая горничная? Нет, надо его вынести! Лидочка решительно расстегнула пуговки блузки и сунула револьвер себе под мышку. Прижала локтем – и решительно пошла к двери.
Ванюша и его друг ждали. По их взглядам Лидочка поняла, что забыла застегнуть блузку.
– Идите играйте, – приказала Лидочка молодым людям. Те послушно направились к дверям бильярдной, не смея оглянуться, хотя по спинам было видно, как им хочется это сделать.
А Лидочка побежала к Александрийскому, боясь больше всего, что револьвер такой тяжелый и скользкий, сейчас он выстрелит, сбежится народ, и ее арестуют за стрельбу из револьвера в уполномоченного ОГПУ, что без сомнения и совершенно справедливо будет приравнено к террору.
Однако револьвер вел себя этично, он так и не выстрелил до самой комнаты Александрийского.
Александрийский же, истерзанный нетерпением, встретил Лиду не в своей комнате, а в коридоре, где сидел, накрыв острые колени пледом, в кресле, поставленном на месте погибшей китайской вазы. Клетчатая кепка нависла над его тонким горбатым носом, и оттого профессор был похож на постаревшего Шерлока Холмса, о чем он и сам подозревал, иначе зачем ему было сосать черный карандаш, словно курительную трубку.
– Ватсон! – воскликнул он скрипучим голосом, увидев семенящую по коридору Лидочку. – Что с вами? Кто вас терзал?
Лидочка потянулась застегнуть блузку, но револьвер угрожающе соскользнул вниз, и Лидочке пришлось бесстыже сунуть правую руку за пазуху и вытащить пистолет. Рука ее дрожала не так от страха, как от неловкости ситуации, а профессор закрылся ладонью от направленного на него ствола и воскликнул:
– Господи, еще этого не хватало!
– Простите, – вымолвила наконец Лидочка. – Я не хотела.
– Если не хотела, то не цельтесь в меня! Обычно в меня целятся те, кто хочет попасть.
Лида сделала шаг вперед, уронила револьвер на колени Александрийскому, с облегчением отошла назад и стала застегивать пуговки на блузке.
Александрийский взялся было за револьвер, хотел поднять, но вместо этого совершил странное и сложное движение ногами, задрал край пледа, сунул револьвер туда и придал острому морщинистому лицу игриво-идиотский вид старого сатира.