– Как вам гулялось, мадемуазель? – спросил он.
Лидочка глядела на эту процедуру обалдевшим взором, но тут ее ласково тронули за талию, и мужской голос произнес:
– Простите.
Оказывается, сзади приблизился престарелый астроном Глазенап. Он покачал сиреневым венчиком кудрей, окружавшим смуглую лысину, и сказал:
– Павел, я могу дать голову на отсечение, что знаю твою тайну.
– Тайну?
– Я знаю, что ты спрятал под плед, когда меня увидел.
– Что? – Вопрос дался Александрийскому с трудом.
– Я не могу сказать этого при девушке, – рассмеялся Глазенап, обернулся и с удивлением уперся выцветшими глазами, утонувшими в черепашьей коже глазками, в ее почти обнаженную грудь. – Нет, не могу, – повторил он и засеменил дальше к лестнице. Остановился, не дойдя трех шагов до лестницы, и зашелся в хохоте.
– Опасно! – закричал он. – Опасно так стоять перед Павлом Александрийским, милая девушка! У него там под пледом… там, там – вы не поверите – револьвер!
Лидочка даже ахнула. Пронзительный голос Глазенапа разносился по всему дому.
– Что ты несешь! – крикнул Александрийский.
– Я в переносном смысле, – захохотал Глазенап и, согнувшись от хохота, стал подниматься по лестнице. – Я в переносном смысле, чтобы не испугать девушку. Ах ты, старый греховодник!
– Так меня пугать нельзя, – сказал Александрийский. – Я умру раньше, чем собирался… – Он прикрыл глаза и медленно дышал, Лидочка поглядела в окно. День, хоть и приблизился к половине, был таким же серым и полутемным. Лидочка представила себе, какой толщины тучи нависли над Москвой, – может, уже никогда не будет солнца?
– Я должен признаться, – сказал Александрийский тихо, – что я ждал вас с докладом о происходящих событиях. Но не в таком виде.
Он хрипло засмеялся.
– У меня важные новости, – сказала Лидочка.
– Подозреваю. И очень заинтригован. Давайте заглянем ко мне в комнату, с меня хватит одного Глазенапа.
Профессор медленно поднялся, Лидочка помогла ему.
– Такая погода на меня плохо действует, – сказал он, словно прося прощения за немощь. – Раньше я не подозревал, что погода может на меня влиять. Погода была сама по себе, а я сам по себе.
В комнате Александрийский попросил Лидочку закрыть дверь на щеколду, потом прошел с револьвером в руках к горящей настольной лампе и, надев очки, начал разглядывать оружие.
– Это револьвер Алмазова, – сказала Лидочка. – Я думаю, что это его револьвер.
– Я и без вас знаю. Глядите.
Лидочка подошла к профессору и заглянула через плечо. Сбоку к револьверу была приделана серебряная табличка с гравированной надписью: «Отважному борцу за чистоту Революции Я. Алмазову – Ф. Дзержинский, 12.12.1922 г.».
– Зачем вы отняли у чекиста именное оружие? – спросил Александрийский.
– Это Альбина, – сказала Лидочка.
– Тогда садись и рассказывай.
Пока Лидочка рассказывала, Александрийский чертил на большом листе бумаги каракули, словно генеалогическое древо.
Он почти не перебивал, и Лидочке снова показалось, что старику приятно участвовать в столь драматических событиях, потому что участие в них наполняет его жизнь и даже продлевает ее.
– Итак, – сказал он, все выслушав и продолжая рисовать, – у нас с вами есть револьвер системы «наган», который, по моему разумению, не имеет никакого отношения к событиям. Не имеет?
– А если Полину убил Алмазов?
– Думаю все же, что он ее не убивал. Если ее вообще кто-нибудь убивал. Зачем, скажите, Алмазову было бросаться с обыском к ней домой?
Тут же Лидочка вспомнила о содержимом кастрюли. Может, пришло время рассказать о ней профессору? Но профессор перебил ход ее мыслей.
– В любом случае револьвер надо будет вернуть владельцу, – сказал Александрийский.
– Кому?
– Алмазову.
– Но мне его дала Альбина.
– Лидочка, что вы говорите! Вы представляете, какими несчастьями не только для Альбины, но и для всех, кто окружает Алмазова, обернется пропажа нагана? А если Альбина намерена пустить его в дело? Нет, нет, мы обязаны возвратить наган владельцу, иначе небо свалится на землю – перепуганный чекист подобен стаду диких буйволов. Интересно, что делают с чекистами, которые теряют револьверы Дзержинского? Наверное, их распинают на Лубянке.
– Но как возвратить? Я же не могу подойти к нему и сказать: вы тут одну штучку потеряли.
– Оригинально. Я представляю картинку! Нет, вы должны спрятать наган и сообщить Альбине, где он лежит. Но перед этим обязательно взять с Альбины слово, что она не пристрелит чекиста. История учит – вы ей передайте это, пожалуйста, – что еще никто ничего не добился, стреляя в негодяев. Они неистребимы, как головы горгоны, – их можно убить только вместе с системой, которая их породила. Но боюсь, что это дело для наших внуков…
Александрийский перестал рисовать и взял наган в руки. Склонив набок голову, он любовался табличкой с выгравированной надписью.
– Ни в коем случае не передавайте наган Альбине из рук в руки… Добро бы обыкновенная пушка, а то – реликвия великой эпохи! Если в ближайшие годы вашего Алмазова не пустят в расход, этот наган станет экспонатом Музея революции.
Александрийский подошел к платяному шкафу и положил наган на него.
– Мы с Конан Дойлем считаем, что улики должны лежать на виду – тогда их никто не видит, – сказал он.
– А мы не возьмем его с собой?
– Сначала надо отыскать безопасное место.
– Я хотела вам сказать, что ко мне приходил Матя… Матвей Ипполитович.
– А этому что было нужно? – Александрийский сразу подобрался, словно кот, увидевший птичку.
– Он искал Полину.
– Как так искал?
– Он сказал, что не видел ее с ночи.
– А зачем она ему понадобилась? – Александрийский агрессивно наступал на Лиду, словно она была в чем-то виновата.
– Она его шантажировала, она требовала, чтобы он на ней женился, дал свою фамилию, помог устроиться…
– Бред и неправда. Она бы не посмела. Он ее убил, а теперь ищет оправданий.
– А если он ее не убивал? Он сказал, что ходил к ней во флигель, но увидел там Алмазова.
– А чем она его запугивала?
– Что расскажет тот случай… когда он участвовал в насилии. В насилии над ней и другими девочками.
– Этим нашего Матю не испугать, – отмахнулся Александрийский. – Такой грех молодости только красит его в глазах Алмазова.
– Я ему то же самое сказала.
– Надо было промолчать. С убийцами следует вести себя осторожнее.
– Вы правы. Он оказался очень нервным.
– Что еще?
– Я сказала, что знаю о поезде Троцкого!
– Вот! Именно! – Александрийский обрадовался так, словно уже разоблачил убийцу. – В самое больное место! Я же говорил, что ему плевать на насилия и убийства, но Троцкий! Троцкий, предатель партии и марксизма, наш главный соперник и враг, – тут уж не до супербомбы – от такого Мати мы побежим как от зачумленного! Ясно, он боялся именно этого. И Полину ухлопал из-за этого. И вас задушит из-за этого… Что молчите? Он вас душил? Ну, признавайтесь, он забыл о вашей несказанной красоте и начал откручивать вам головку или сразу в сердце ножик? А? Почему молчите?
– Марта вошла в комнату, и он не успел меня задушить.
– Вот именно! – Профессор зашелся в вольтеровском смехе.
– Павел Андреевич, – Лидочке было вовсе не смешно, – вы забываете, что он мог меня в самом деле убить!
– Вы живы! Остальное – лирика, сентиментальная литература. Главное – Шавло фактически признался в убийстве Полины. Как только Алмазов узнает, что Шавло так замаран, он побежит от него как черт от ладана!
– Но ведь речь идет о сверхбомбе, о спасении нашего Союза от фашизма!
– Сверхбомба – дело завтрашнее, дело непонятное и рискованное. А Шавло – сегодняшняя угроза. Ты увидишь, как Алмазов от него отвернется. Вот и замечательно. Это и требовалось доказать.
Раздался отдаленный удар гонга.
– Обед, – со значением сказал профессор. – Теперь можем со спокойным сердцем и за супчик!
Следующий удар раздался куда ближе – президент Филиппов шел по коридору и бил восточной колотушкой в старинный и тоже восточный гонг.
– Пойдем, пойдем, – сказал Александрийский. – Пока мы живы, есть надежда. Где моя трость? По дороге мы с тобой должны отыскать укрытие для нагана.
– Мы его не будем брать с собой?
– Ни в коем случае! Любая случайность может быть губительна. Мы не знаем – а вдруг в коридорах уже обыскивают прохожих.
Лидочка поежилась – раньше, когда она таскала револьвер под мышкой или лазила за ним под бильярд, в том был элемент игры, а в игре всегда можно сказать: я с вами больше не играю – и пойти домой. А слова Александрийского как бы подводили итог – никто больше с тобой играть не намерен.
Профессор почувствовал, какое впечатление оказали его слова на молодую спутницу, дотронулся до рукава блузки и сказал:
– Считайте, что я пошутил. Но не забывайте об осторожности. Разрешите, я вас возьму под руку? Учтите, что у нас с вами платонический роман – в иной вид романа никто не поверит.
– А жаль, – искренне сказала Лидочка.
– Это лучший комплимент, который я получал за последние месяцы, – сказал профессор. – Вперед!
В столовой Альбины не было. Алмазов, мрачный, как туча, сидел в одиночестве, и никто не смел к нему приблизиться.
– Внимательно следи за всеми подозреваемыми. Два глаза хорошо, четыре лучше, – успел сказать Александрийский, прежде чем они разошлись к своим местам. – После обеда встречаемся у медведя!..
– Иваницкая! – сказал Филиппов убитым голосом. – Я буду вынужден!
Прежде чем сесть на свое место, Лидочка подошла к президенту и, наклонившись к его уху, прошептала:
– Вы мне надоели!
– Как? – сказал президент вслух. Но Лидочка уже шла к себе.
– Что ты сказала этому козлу? – спросила Марта.
– Что он козел…
– Лидуша, ты молодец, я тебя все больше уважаю. Но смотри – он тебе обязательно отомстит. Он жутко мстительный.