За аспирантом закрылась дверь. Лидочка, не обращая внимания на притихшую Марту, натянула длинную, черную, до пола, одежду и, подойдя к зеркалу, сама себе в ней понравилась.
Марта сидела на постели и зашивала саван «Голода», скелет лежал у нее на коленях и шевелил ногами. Зрелище было патологическое. Но Марта не замечала. Она была полна своих тайных и невеселых мыслей.
– Не сердись, – сказала Марта неожиданно. – Ты, наверное, думаешь, что у меня бешенство матки?
– Я ничего не думаю.
– Просто мне так отвратительно жить на свете, – сказала Марта, – что для меня эти дни в Узком – спасение. Без них я бы задохнулась в коммуналке… Если тебе нужен этот мальчик – возьми его себе. Честное слово, мне не жалко.
– Нет, спасибо, – сказала Лидочка. Надо было стянуть через голову монашеское одеяние, но не было сил этого сделать, Она разулась, сделала два шага, упала на кровать и еле смогла спросить Марту: – Ты никуда не уйдешь?
– Нет, я буду скелет по себе подгонять.
И Лидочка с великим облегчением, словно неделю не дотрагивалась до подушки, заснула.
Проснулась Лида, как ей показалось, через две минуты, хотя поняла, что спала куда дольше. За окном было черно, в комнате уютно и мирно. Марта сидела на своей постели, аспирант на стуле, лицом к ней. Он помогал ей, держал одеяние, а Марта его зашивала.
Лидочка поглядела на часы. Было уже около шести. Она проспала больше часа.
– Меня никто не спрашивал?
– Алмазовская Альбина забегала, но я не стала тебя будить.
Как только Марта произнесла это имя, сразу вернулась грозная действительность. Альбине нужен револьвер, чтобы застрелить негодяя Алмазова. А может быть, чтобы вернуть?! «Почему я решила, что Альбина спит и видит, чтобы стрелять в своего благодетеля? Да посмей она, завтра же погибнет и ее муж, и она сама. Может быть, Алмазов дал ей револьвер, чтобы защищаться?»
– А Александрийский не приходил?
– Ему на второй этаж подниматься нельзя, – сказала Марта. – Трудно.
Лидочка поднялась и удивилась, не узнав себя в монашеском одеянии.
– А когда начнется маскарад?
– На ужин велено идти одетыми. Будет массовое действо. Фигуры вчерашнего дня и победивший пролетарий. Товарищ Алмазов обещал быть в одежде победившего пролетария. То есть до пояса обнаженный и в цепях.
– А цепи в подвале?
– И еще какие цепи! – сказал Ванюша.
Длинное платье Лидочки было рассчитано на женщину более высокую и потому волочилось сзади по полу. Когда она спешила нижним коридором к комнате Александрийского, то мельком увидела свое отражение в высоком трюмо – черная летучая стройная фигура, казалось, пришла сюда из прошлого. Ну что ж, маскарад так маскарад – нам хочется плясать и веселиться на костях поверженного империализма.
Лидочка постучала в дверь. Никто не откликнулся. Значит, Александрийский ушел без нее? Это же опасно!
Из-под двери был виден белый уголок. Лида подняла его. Это была записка от Александрийского.
Без обращения и без подписи – Александрийский был осторожен.
«Я буду в парке до 19.00. Потом вы меня смените». Записка была более чем исчерпывающей. Теперь важнее всего отыскать Альбину – можно представить, в каком она сейчас состоянии. Но идти к Алмазову Лидочка, конечно же, не посмела, она надеялась, что Альбиночка сама ее ищет.
Лидочка вернулась в прихожую – приготовления к празднику продвинулись уже далеко: стены в прихожей и гостиной были увешаны плакатами и лозунгами, некоторые из них были старыми и разорванными – они остались от прежних маскарадов. На рояле лежал большой бутафорский топор, а три доктора наук, возглавляемые Максимом Исаевичем, волокли по коридору из кухни колоду для разрубания мяса – Лидочка догадалась, что на ней мы будем рубить головы тиранам или, наоборот, революционерам. Об этом Лидочка спросила у восточного типа джентльмена с эспаньолкой, которого ранее видела лишь мельком. Джентльмен был облачен в красные штаны, и потому не исключалось, что топор принадлежит ему. Джентльмен признался, что он палач, и сказал, что выполнит любое пожелание прекрасной монахини и отрубит что угодно кому угодно. Лида была тронута его душевной щедростью и подумала, что Алмазов нуждается в таких бодрячках, но палачу говорить об этом не стала.
В столовой Альбины тоже не было – там аспиранты вешали бумажные гирлянды и флажки с шаржами на отрицательных персонажей истории.
Стоило Лидочке подняться до половины лестницы, направляясь к себе, как она столкнулась нос к носу с Матей, который, глубоко задумавшийся, осунувшийся и бледный – даже жалко смотреть на него, – спускался навстречу. Он был одет обычно, но на шее, на веревке, висела борода из соломы. Матя не сразу заметил Лиду, и та в надежде, что разминется с ним без слов, припустила наверх.
– Лида, – вслед ей сказал Матя, – не изображайте из себя пионерку, которая машет красным галстуком и бежит по рельсам, чтобы остановить поезд.
– Простите, – сказала Лидочка. – Я задумалась.
– Вы никуда не годная лгунья.
Они стояли, разделенные пролетом лестницы, не делая попыток сблизиться. По лестнице то и дело проходили и пробегали участники маскарада, одержимые желанием все сдвинуть с мест и перетащить из комнаты в комнату.
– А вам будет легче, если я скажу правду? Я не хотела вас видеть.
– Так-то лучше. Извините меня, Лида.
– Это ничего не изменит.
– Жаль. Вы мне, честное слово, очень нравитесь. И я не хотел причинить вам боль или обиду. Нечаянно получилось.
– У вас все нечаянно получается?
– Принимаю ваш сарказм… Да, я бываю несдержан. Но поверьте, что мною руководят не злые умыслы… – Матя криво усмехнулся, и черные усики спрятались под нос. – Может, со временем вы меня поймете и простите.
– Может быть, – сказала Лидочка. Ей положено было видеть ужасный лик убийцы, а ей было жалко Матю, который хотел всем сделать лучше. – Дорога в ад выстлана…
– Вы начитанный ребенок, – сказал Матя.
– Я не ребенок.
– Но и не монахиня. Это тоже ложь.
– У нас маскарад, – сказала Лидочка.
– У нас уже пятнадцать лет маскарад. Вы видели палача в красных штанах комиссара?
– Да.
– Известный в Москве стоматолог и доносчик. Будьте с ним осторожнее.
– Я уж не знаю, с кем быть осторожнее.
– А меня можете не бояться… – Матя пошел было вниз по лестнице. Лидочка стояла, смотрела ему вслед. Потом он обернулся и произнес слова, которые Лидочка от него ожидала: – Я бы тоже хотел вас не бояться. Все, что было между нами, пускай таким и останется…
– Не только между нами? – спросила Лидочка.
– У вас змеиный язычок, – сказал Матя беззлобно. – Но вы правы.
– Вот вы где, – сказал Алмазов, выходя из-за спины Лидочки и дружески хлопнув ее чуть пониже спины жестом друга, которому все дозволено. – Я хотел, Шавло, перекинуться с вами парой слов. У вас найдется для меня минутка?
– Хоть две, – сказал Матя.
– На это я и не надеюсь. – Алмазов рассмеялся. – А давайте не тратить времени, а то моя роль на маскараде требует, чтобы я занялся туалетом. Как насчет вашей комнаты?
– Отлично, – сказал Матя.
– Тогда поднимайтесь.
Алмазов быстро сбежал с лестницы и полуобнял Матю. Он был на голову ниже Мати, но куда шире в плечах и сильнее. Рядом с ним Матя казался большой рыбой – самым широким местом в его обтекаемой фигуре были бедра. Так они и ушли по коридору к Матиному номеру – Матя жил в том же флигеле, что и Александрийский.
А Лидочка получила возможность добежать до комнаты Алмазова, она знала, что тот живет на втором этаже, где и остальные академики. Марта рассказывала ей, что там в каждой палате есть свой умывальник и даже уборная.
Когда Лидочка вбежала в небольшой вестибюль, куда выходили несколько одинаковых белых дверей, она остановилась в нерешительности – какая дверь Алмазовых? Ей было страшно, что вот-вот вернется Алмазов, увидит ее здесь, как безбилетницу в ложе Большого театра. Ноги ее стремились убежать, но она понимала, что увидеть Альбину – очень важно, особенно для самой Альбины.
Одна из дверей открылась, и вышел астроном Глазенап в одежде римского патриция и маленьких старых очках на крупном, обвисшем от старости носу.
– Простите, – сказала Лидочка с облегчением, астроном будто был ниспослан ей свыше, – вы не скажете, в какой комнате живет Алмазов?
– Алмазов? – Глазенап сделал умственное усилие. – Алмазов? А чем он занимается? Биофизикой?
– Нет, – сказала Лидочка, и что-то в ее голосе заставило Глазенапа вспомнить.
– Ах да, – сказал он. – Только я не рекомендую вам, нет, не рекомендую, вы еще молодая девушка, вы еще можете остаться честной!
– Мне нужна женщина, которая живет с ним.
– Не надо, – повторил Глазенап, – она обречена, в глазах написано, что обречена.
– Мне очень важно, скажите, пожалуйста!
– Нет, не скажу. – Глазенап топнул ножкой. – И вы мне потом скажете спасибо, что я вас оградил от такой опасности!
– Господи! – взмолилась Лидочка. Дверь в соседнюю комнату открылась, и оттуда зайчонком выглянула Альбина, встрепанная, дрожащая.
– Альбина!
– Я предупреждал, – сказал Глазенап, закидывая край тоги на руку и торжественно убывая.
– Заходите, заходите, – лихорадочно зашептала Альбина. – Я думала, что с вами что-то случилось, я думала, что вас не увижу, честное слово, это такой ужас, вы не представляете!
Она отчаянно тянула Лиду, но та вырвала руку.
– Я не пойду к вам, он может вернуться.
– Ах да, конечно, вам же нельзя. – Альбина будто проснулась – она была не в себе. – Вы мне принесли, да?
– Нет, я не посмела носить его с собой, – сказала Лидочка.
Они стояли в дверях, сблизив головы, и громко шептались. Как будто их объединяли какие-то невинные девичьи секреты. Видно, так и подумал старший из братьев Вавиловых, выходивший из своей комнаты в одежде крестьянина-бедняка: в онучах, лаптях, ватных полосатых штанах и поддевке.