– Выйдите, пожалуйста, – сказала Лидочка, – мне же надо одеться.
– Еще чего не хватало! – даже обиделся президент. Можно было подумать, что он играет в игру, а Лидочка все время норовит нарушить правила.
– Правильно, – сказал Алмазов. – Давайте выйдем, Филиппов.
– Ей не во что одеваться, – сказала Лариса Михайловна. – Все было мокрое и еще не просохло.
– Дайте ей свои туфли – у вас вроде нога побольше. Чтобы через три минуты она была полностью одета.
– Но ей же нельзя!
– Я это слышал, Лариса Михайловна. Но поймите – мы на работе, мы не в бирюльки играем. К сожалению, нам известно, что гражданка Иваницкая, надеюсь, не по своей воле, оказалась втянута в грязные интриги наших врагов. Так что шутки в сторону, Лариса Михайловна. Или вы нам помогаете и этим помогаете Лидочке, к которой я отношусь с симпатией. Или мы с вами будем вынуждены говорить иначе.
Лариса Михайловна поддерживала Лидочку, ведя ее по коридору к умывальной, а остальные шли сзади и громко разговаривали.
– Вы слишком либеральны, – сказал президент. – С ними так нельзя, товарищ комиссар.
– Дурак, – ответил Алмазов. – Зато она сама оделась, а теперь как ей доказать, что она больная?
Лидочка понимала, что этот разговор ведется специально, чтобы она его слышала и трепетала. А ей было все равно. Даже интересно – что же они подозревают? Будь она здоровой, испугалась бы куда больше, а сейчас она боролась с кашлем и головной болью и в конце концов не выдержала и, повиснув на руке Ларисы Михайловны, зашлась в приступе.
Краем глаза Лида увидела, как приоткрылась дверь в девятнадцатую палату и оттуда выглянула Марта. Лицо у нее было жалкое и испуганное, а из-за ее плеча выглядывал Максим Исаевич. Дверь захлопнулась…
Пока Лидочка была в умывальной, где докторша помогала ей привести себя в порядок, чекисты молча стояли снаружи.
– Что с ним? – спросила Лида шепотом.
– Ума не приложу! – слишком громко ответила докторша.
– Все в порядке? – спросил Алмазов с издевкой, когда женщины вышли из туалетной. – Полегчало? Тогда я предложу вам совершить маленькое путешествие.
– Я ее одну не отпущу, – сказала Лариса Михайловна.
– Ради бога, – сказал Алмазов. – Мы же не садисты. Если ваш медицинский долг велит вам сопровождать ваших пациентов куда ни попадя – сопровождайте. Только чтобы потом не плакать.
Филиппов рассмеялся высоким голосом.
– Скажите ему, чтобы перестал вилять хвостом, – сказала Лидочка.
Президент осекся – с надеждой посмотрел на Алмазова.
– Я прослежу за этим. – Алмазов засмеялся. – Да не обращай внимания, – сказал Филиппову, – не обращай. У тебя тоже будут маленькие радости.
Путешествие по лестнице, а потом по нижнему коридору было долгим. Лида шла и гадала – куда ее ведут. Оказалось – к Александрийскому.
– Может, вы вернетесь? – предложила Лида Ларисе Михайловне.
– Ничего подобного, – ответила та. – Вы у меня единственный пациент.
Она тоже догадалась, куда они идут.
Дверь к Александрийскому была раскрыта. В дверях стоял рабфаковец Ваня. Везет же Марте с любовниками, подумала Лидочка. А на вид – фанатик физики.
– Как он? – спросил Алмазов.
– Терпимо, – сказал Ванечка.
Александрийский сидел в кресле, закутанный в плед и схожий с очень старой вороной, – никакого Вольтера в нем не осталось.
Он неуверенно повернул голову в сторону Лидочки.
– И вас привели, – сказал он.
– А чего вы ожидали, Павел Андреевич? – удивился Алмазов, входя в комнату. – Мы же не дети, мы занимаемся серьезными делами.
Он оглядел комнату.
– Уютно, – сказал он, – мебель княжеская. Мне такую пожалели. Придется поговорить в Президиуме – о кураторах надо заботиться.
Алмазов умел менять тон и улыбку столь стремительно, что за ним не уследишь, – он всегда опережал тебя.
– Проходите, Иваницкая, – сказал он, – садитесь на стул. Как вы себя сейчас чувствуете, профессор? Присутствие доктора не требуется?
– Обойдусь, – сказал профессор и спросил у Лидочки: – Как вы себя чувствуете? Вам надо лежать.
– Кому лежать, а кому стоять, где лежать и стоять, с кем лежать и стоять – решаем здесь мы!
– Решает Господь Бог, – сказал Александрийский.
– Все его функции на Земле взяло в руки наше ведомство, – сказал Алмазов совершенно серьезно. – Итак, все посторонние, покиньте помещение. Лариса Михайловна и Филиппов – вы останетесь в коридоре и следите друг за другом – чтобы не подслушивать! – Алмазов опять рассмеялся. – Ванечка, побудьте на улице, у окна, чтобы никто не приблизился.
– Слушаюсь, – сказал Ванечка. – Одеваться?
– Оденься, может, потом придется погулять по парку.
Когда комната опустела, Алмазов подошел к двери и плотно ее закрыл.
– Ну вот, – сказал он, – теперь остались только свои. Замечательно… – Он широко взмахнул руками, как бы ввинчивая себя в кресло, впрыгнул в него. Он был игрив. – Я собрал вас, господа, для пренеприятного известия – к нам едет ревизор. Ревизор – это я, поросятушки-ребятушки. А вы будете говорить мне правду. Первое, что мне нужно: узнать, как в вашем дуэте распределяются роли и кто, кроме вас, здесь работает.
Лидочка начала чихать – ее зябко трясло. Алмазов терпеливо ждал.
Потом сказал только:
– Ну, сука!
– Вы не имеете права!
– Помолчите, профессор, вы мне уже надоели – вы слишком типичный. Честно говоря, мне жалко Иваницкую. Она хороша собой, она молода, я был бы рад взять ее себе, но боюсь, что не рискну. – И уже обращаясь к Лидочке: – Мне надоела ваша подружка Альбина – она обливает меня слезами и соплями, ну сколько можно! Пришлось даже показать ей сегодня приговор ее супругу – по крайней мере она не выйдет из комнаты.
– Ой! – сказала Лидочка. – Как вы смели так сделать!
– Не жалейте ее, она слабый человечек, и у нее не было выхода. Она была обречена с самого начала. Выход, который я ей предложил, – наилучший. Я освободил ее от мужа, от чувства вины перед ним. Она боялась, что я сдержу свое слово и освобожу ее мужа, больше всего остального. Потому что ее муж по правилам игры, в которую она играла, должен задушить ее как изменницу. А она очень хотела жить. Теперь же она порыдает еще недельку и найдет себе нового мужчину и новую жизнь. Я к ней замечательно отношусь и надеюсь, что именно так и случится. Если, правда… – Тут Алмазов сделал довольно долгую паузу и совершенно неожиданно закончил фразу так: – Если вы, конечно, не потопите ее, как члена вашей контрреволюционной группы.
– Как так? – не понял Александрийский.
– Иваницкая, – обратился Алмазов к Лидочке, – скажи, деточка, как к тебе попал мой револьвер? Мой револьвер?
Лидочка ждала такого удара. Несмотря на болезненное состояние, она поняла, что именно в револьвере и заключается главнейшая угроза. Это вооруженный заговор, это кража оружия… Лида в панике обернулась к профессору. Неужели они сделали тут обыск или запугали профессора?
– Не смотрите, не смотрите, – усмехнулся Алмазов. – Подсказки не будет. Где револьвер?
– Какой револьвер? – сказала Лидочка, стараясь выглядеть невинно оскорбленной.
– Послушайте, граждане, – сказал Алмазов. – То, что сейчас происходит, – часть неофициальная, так сказать, дивертисмент. По сравнению с тем, в чем я вас подозреваю и буду обвинять, – это пустяк. Но я хотел бы, чтобы вы поняли всю важность этого пустяка для вас лично. Для вас обоих. Альбиночка рассказала мне, что вы, находясь у меня в комнате, куда были ею приглашены, увидели кобуру, которую я легкомысленно, скажем, как последний дурак, оставил висеть на стуле. Несмотря на просьбы и мольбы Альбиночки, которая боялась, что подозрение падет на нее, вы взяли револьвер, а я, виноват, не спохватился до сегодняшней ночи. Должен отдать вам должное – вы не производите впечатления преступницы, хотя отлично знаю, что это совсем не аргумент в юриспруденции.
Алмазов замолчал и задумчиво почесал ровный пробор, словно исчерпал известные ему слова и теперь вынужден искать новые.
«Господи, маленькая мерзавочка! – думала Лида. – Зачем же ей было обвинять меня – единственного человека, которому она сама верила… а верила ли? Я же вчера ее перепугала, потому что не вернула пистолет. И она поняла, что ей предстоит допрос – и Алмазов, конечно же, доберется до правды… и тогда она придумала почти правду, в надежде, что он поверит… и чего я сержусь на это существо? За что? Что она могла поделать?…»
– Вы не хотите мне отвечать, – вздохнул Алмазов. – И не надо. Считайте, что все обошлось, я вам поверил и сам решил нести ответственность за потерю именного оружия. Ради ваших прекрасных глаз я готов пойти на плаху. Верьте… а я вам расскажу другое. И может быть, вы умеете складывать два и два – и когда сложите, сообразите, что вам делать дальше. Только не вздыхайте и не делайте вида, что вам плохо. Вы меня внимательно слушаете?
Алмазов говорил с легким южным акцентом – нет, не одесским, а скорее ставропольским или ростовским. Конечно же, он не из Москвы, думала Лидочка, он приехал, чтобы завоевывать мир, – он Растиньяк, он покровительствует актерам или актрисам. Лидочка поглядела на профессора, тот сидел, прикрыв веками глаза, и был недвижен, даже не дышал, но пальцы, лежавшие на пледе, порой оживали и вздрагивали.
– Я буду предельно откровенен. Я приехал сюда для переговоров деликатного свойства с доктором Шавло, Матвеем Ипполитовичем. Суть этого разговора – обороноспособность нашей социалистической родины. Матвей Ипполитович был готов приложить свои усилия для того, чтобы Советский Союз вышел вперед в развитии особенной бомбы. Я думаю, вам, Павел Андреевич, нет нужды это объяснять.
– Такую бомбу сделать нельзя, – сказал Александрийский, не открывая глаз. – Это вздор, авантюра… вы лучше бы посоветовались с серьезными учеными.
– Так, значит, Шавло беседовал с вами об этом?
– А разве я спорю с этим заявлением? Он говорил, и я осмеял его.
– Я спрошу об этом его самого.