– Вы давно знаете об этом? – спросил Шелленберг. И в вопросе уже содержался упрек военной разведке, которая, как всегда, утаивала важную информацию от партии.
– Я потерял не одного агента, стараясь добраться до этого института.
– Значит, вы знали давно.
– Я не знал. Я имел основания подозревать. Уже два года меня смущает это строительство.
– Если бы вы поделились со мной раньше, мы бы объединили усилия и давно туда добрались.
– Вы сами проговорились, коллега, что у вас нет агентов, готовых отправиться в большевистский лагерь.
– Это была фигура речи.
– Отлично сказано! Вы были выдающимся учеником в гимназии!
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Только не раздражайтесь. Вы отлично понимаете, Вальтер, что с моей добычей я уже могу идти к фюреру и пожинать плоды моих трудов. Но я обращаюсь к вам, так как полагаю, что в таком важном деле нам следует объединить усилия. Именно нам с вами. Без Гейдриха и даже без Гиммлера.
– Это исключено.
– Я знаю, что исключено. И тем не менее дослушайте меня до конца. Вы, надеюсь, отдаете мне должное и почитаете меня умным человеком.
– И очень хитрым, – вежливо улыбнулся Шелленберг.
– А жаль, я боюсь за хитрых людей, – ответил Канарис. – Обычно они кончают тем, что умудряются перехитрить самих себя. Ешьте, остынет.
Минуту или две они ели в молчании.
– Не беспокойтесь, – сказал Канарис, заметив, что Шелленберг присматривается к официанту, меняющему тарелки. – Вы здесь давно не были. Я выкупил ресторан для своего ведомства. Здесь не бывает ненужных людей. Именно поэтому он открыт в такое неподходящее время года и тем более в такую отвратительную погоду. – Канарис повернулся к окну, их отделяли от ненастья тяжелые шторы.
– Что же необыкновенного в Полярном институте?
– Итак, повторим, – сказал Канарис. Он дотронулся наманикюренным ногтем до четкого пробора. – На Полярном Урале среди вечной мерзлоты строятся семиэтажные корпуса института, туда проводится широкая колея, туда стянуты заключенные нескольких больших лагерей. Там… – Канарис перевел дух и тихо спросил: – Хотите посмотреть фотографии?
Шелленберг кивнул.
Фотографии были маленькие, стопка умещалась в кармане адмиральского кителя.
– Миниатюрная камера, – сказал Канарис. Словно просил прощения.
На первых фотографиях можно было различить большие дома – словно стоявшие не в тундре, а в средней полосе России. Бесконечные склады, вагоны на путях…
– Вы уверены, что все это снято именно там?
– В голой тундре! Рядом с Ледовитым океаном. Но это еще не все!
Шелленберг посмотрел на следующую фотографию и произнес, отодвигая ее к Канарису:
– Это что, рождественская открытка?
– Снято рядом с институтом.
– Что?
– Я не шучу. Ради одной этой фотографии стоило посадить в сталинские лагеря половину моих агентов. Вы понимаете, что это означает?
– Откровенно говоря, я растерян.
– Трудно поверить в то, что не укладывается в привычные рамки. Но я даю слово старого офицера – в Советской России, в снежной тундре, построен не только промышленный комплекс, но и самый настоящий немецкий городок. Да, да! С кирхой, с ратушей…
– Не может быть! Этим домам по пятьсот лет!
– Проняло? – Канарис наслаждался растерянностью коллеги. Он щелкнул пальцами и приказал официанту: – Кофе!
– Зачем это там построено? – спросил Шелленберг.
– Задайте мне вопрос полегче, Вальтер. Но я могу сделать одно реальное предположение: этот городок построен, потому что Сталин готовится к войне с Германией.
– Почему? – Голова Шелленберга работала не столь быстро и ясно, как хотелось. Он знал за собой этот недостаток – тупость в критические моменты. Поэтому он, хороший ученик, не раз проваливался на экзаменах.
– Зачем иначе идти на колоссальные расходы и строить именно немецкий город?
Шелленберг молчал. Он не знал ответа на этот билет.
– Затем, чтобы взорвать его к чертовой бабушке! Именно немецкий город, именно взорвать! – выкрикнул Канарис.
– Нет, – сопротивлялся Шелленберг. – Это слишком дорогое удовольствие для русских…
– Это мы, немцы, можем рассуждать об экономии. А Сталин не знает такого слова. Если ему надо построить в тундре город, он просто приказывает. Если для того, чтобы построить город, надо убить двадцать тысяч человек, заморить голодом еще миллион, он сделает это не моргнув глазом. Для него нет ограничений. И если русские разрабатывают сейчас новое секретное оружие, чтобы уничтожить Германию, Сталину может доставить наслаждение провести испытания именно на немецком городке.
– Эти дома из фанеры? – спросил Шелленберг.
– Мой агент принимал участие в строительстве городка. Там все натуральное. Знаете, как его называют заключенные?
– Разумеется, нет.
– Его называют Берлином. Смешно?
– У меня возникла одна идея, – сказал Шелленберг. – Вы же сами сказали, что Сталин непредсказуем. Допустим, что он решил создать там зимний туристический центр…
– И строить его в строжайшей секретности? Чушь!
– Тогда для нас самое важное, – сдался Шелленберг, – узнать, что это за оружие.
– Великолепно! И у меня есть некоторые соображения по этой части. Для чего мне надо подключить к работе вашу русскую агентуру из управления А-6.
– Я должен буду доложить об этом шефу.
– Нет, Вальтер, вы не будете об этом докладывать, – твердо возразил Канарис.
Принесли кофе, ликер и любимое печенье сладкоежки Шелленберга. И тот испытал благодарность к адмиралу.
– Почему я не буду докладывать? – спросил Шелленберг.
– Потому что когда мы с вами будем готовы, то выйдем с совместным докладом к фюреру. Если вы доложите об этом Гейдриху или даже Гиммлеру, вы получите выговор за то, что так отстали от военной разведки. И докладывать Гитлеру будет кто угодно, но не вы, вы же потеряете на этой истории и пост, и карьеру, и доброе имя. – Канарис протянул холеные пальцы через стол и дотронулся до руки Шелленберга. – Вальтер, я искренне симпатизирую вам. И не хочу вашей гибели. Если в ближайшие месяц-два ваши агенты не смогут найти сведений, к которым не нашли хода мои люди, вы погибли. Если мы с вами делаем все сообща, вы сможете занять место Гейдриха, а он пускай остается протектором Богемии и Моравии. И Бог ему в помощь.
Канарис не спеша допил кофе и поставил чашечку на стол.
– Что же должны узнать мои агенты? – спросил Шелленберг.
– За последние годы Сталин арестовал тысячи и тысячи ученых. Но, как вы знаете, Вальтер, далеко не все они гниют в лагерях. Большинство продолжают работать за решеткой. И это коммунистам выгодно – они имеют рабов, благодарных им за то, что живы.
– Не говорите об этом Гиммлеру, – улыбнулся Шелленберг. – Он умрет от зависти.
– Мы далеко отстаем в масштабах и цинизме… Хотя, допускаю, догоним. Если ввяжемся в большую европейскую войну.
– Фюрер не допустит этого. Он величайший мастер ходить по острию ножа.
– А когда он поскользнется, то угодит на лезвие яйцами, это очень больно.
Шелленберг отвернулся, скрывая улыбку. В своих шутках Канарис заходит слишком далеко. И не хочет понимать, что дозволенное адмиралу не дозволено молодому подчиненному Гейдриха.
– Вся логика нашей империи, – продолжал Канарис серьезным голосом, – толкает нас к войне. Вы знаете Чехова?
– Это русский писатель?
– Правильно. Мюллер никогда о нем не слышал. Чехов писал где-то, что если в первом действии драмы на стене висит ружье, то в четвертом акте оно должно выстрелить. Мы живем в стране, где ружье слишком давно висит на стене. Мы вооружены куда сильнее, чем нужно для аншлюса. Фюрер воображает себя мессией. Он, безусловно, втянет нас в войну.
– Не с кем, – осторожно возразил Шелленберг.
– А Польша? А Греция? А Югославия? Гитлер презирает эти народы. И полагает себя безнаказанным. И потому он пойдет на Восток. Сталин тоже знает об этом. Он страшится измены в своем лагере, но еще больше страшится нас.
Канарис был циничен, он был циничен даже по отношению к фюреру, и это претило Шелленбергу, который понимал, что рано или поздно цинизм Канариса, его показная беспартийность приведут его к измене. И тогда надо будет держаться от него подальше.
– Мы отошли от основной темы, – мягко, но со скрытым упреком сказал Шелленберг.
– Вы правы, коллега, – ответил Канарис. – Все слишком завязано в один клубок. Так вот, помимо ученых-физиков, которые арестованы, так сказать, естественным путем, за пересказанную сплетню или плохое социальное происхождение, по моим сведениям, есть большая группа физиков и близких по специальности ученых и инженеров, которые были изъяты из своих институтов за последние пять лет без всякого суда. Кто они, что о них известно, кто из них вернулся… это должны узнать ваши люди.
– Вряд ли это возможно.
– Возможно. У этих профессоров и инженеров остались семьи. Я допускаю, что они каким-то образом поддерживают отношения.
– Почему именно физики?
– К сожалению, я не могу сейчас прочесть вам, мой юный друг, лекцию об атомной физике, но я обязательно пришлю вам папку, Вальтер, а вы обещаете мне прочесть ее сегодня же ночью. Это изумительно интересное чтение. Некоторые физики подозревают, что мы имеем дело с оружием будущего, с ужасным оружием, мой друг.
– Почему его нет у нас?
– Потому что у Сталина нашлись головы, которые догадались об этом, и нашлись лишние сто тысяч рабочих рук, чтобы все это сделать. Я хотел бы ошибиться, но боюсь, что я прав.
– Что еще должны сделать мои агенты?
– Проверить, как действуют урановые рудники в России и не закупала ли Россия уран, пусть через подставных лиц, на мировом рынке.
– Почему именно уран?
– И третье, не менее важное: поднимите всю вашу агентуру в Америке, чтобы выведать, чем занимаются физики, сбежавшие из рейха. И их еврейские друзья.
– Почему именно они?
– Эти люди имеют все основания бояться и не любить нас. Значит, быть нашими врагами.