Карл Фишер, приземистый увалень в роговых очках, вовсе не похожий на человека, который значительную часть жизни провел в путешествиях, чуть церемонно представился остальным и принялся выпытывать у Хорманна, что он знает о причинах такой спешки. Хорманн ничего ответить не смог и не захотел. Тогда Васильев, поджарый и загорелый, с морщинистым мятым лицом и редкими, некогда буйными волосами, отыскал в буфете бутылку и несколько чистых бокалов – он знал, где искать и что искать, ибо лучше своих спутников представлял себе стандартный набор, имеющийся по разнарядке абвера в каждом из конспиративных особняков.
Васильев разлил коньяк в три рюмки, спутники вежливо поблагодарили его, но не присоединились, и Васильев в одиночестве выпил первую, и вторую, и третью рюмки. Он отлично понимал, что немцы, сидящие в гостиной, не так опасаются друг друга, как его – явно иностранца, – никуда не денешься от акцента, хоть уже скоро двадцать лет живешь в Берлине.
Так что наблюдение за экипажем мало что дало руководителям разведки, и по истечении получаса пустого ожидания, так ничего и не выяснив, Канарис и Шелленберг вошли в гостиную в сопровождении полковника из разведки Люфтваффе.
Представляться не пришлось – хоть и нечасто, но портреты и фотографии шефов разведки появлялись в прессе, к тому же каждому из пилотов так или иначе приходилось сталкиваться с обоими.
По предварительной договоренности говорил Канарис.
Решено было ничего, или почти ничего, от экипажа не скрывать, они должны знать, что следует искать и что это может означать. Канарис рассказал, что, по сведениям, полученным от агентуры, русские построили в тундре полигон, изображающий немецкий город. Он показал нечеткие, тайно сделанные фотографии и этим вызвал охотничий интерес у всех троих пилотов. Вернее всего, объяснил Канарис, русские намерены испытать на этом городке радиационную бомбу, надеемся, что у них из этого ничего не выйдет. Но всегда надо исходить из худшего – допускать, что враг силен. Неизвестно сейчас, в самом ли деле речь идет о бомбе или чем-то ином, неизвестен срок испытания бомбы, а в том районе у абвера нет своих людей. Фюрер весьма встревожен таким развитием событий и обращается к пилотам с просьбой сделать все от них зависящее и более того, чтобы проникнуть в тайну русских.
– А если это не бомба, а кино снимают? – спросил, ухмыльнувшись, Васильев со своим режущим немецкий слух откровенным российским акцентом. – От русских можно ждать всего, может, готовится эпопея «Взятие Берлина», на главную роль приглашен еврейский артист Чаплин, который будет играть Сталина.
Канарис вежливо выслушал реплику русского. Юрген Хорманн поморщился, будто укололо в зубе, а Карл Фишер позволил себе чуть наклонить голову, признавая этим как опытный разведчик, что любое объяснение, пусть даже самое дикое, может оказаться правильным, если ты имеешь дело с русскими.
– Если там будут снимать кино, вы должны выяснить, где расположена съемочная аппаратура и где живут великие русские актеры, – вмешался в разговор ироничный Шелленберг.
Беседа с заинтригованными теперь участниками полета продолжалась часа два, после чего шефы уехали, а их сменили разведчики групп обеспечения полета, которые должны были работать с каждым из пилотов в отдельности. Предусмотреть следовало все – от документов для Васильева, которому придется, если самолет удастся посадить неподалеку от города, отправиться туда, взяв на себя самую опасную часть миссии, до русских карт тех краев, достаточно неточных, но все же лучших, нежели немецкие, так как разведочные полеты в Арктике только начинались.
Приезжал профессор физики, который объяснял, какой может быть атомная бомба и по какому принципу она может действовать, – Юрген завел с ним занудный спор на тему, почему мы позволили этим недоумкам из России сделать бомбу, а сами плетемся в хвосте в ожидании, когда нас разбомбят. Юрген оказался порядочным занудой и человеком тоскливым и капризным. Зато Карл Фишер уже на второй день сблизился с Васильевым, потому что не питал к нему нордического презрения, которым был преисполнен Юрген, и знал из опыта старых дел, что лучше попасть в переделку с человеком, который считает тебя своим товарищем, чем ломать фасон и потонуть у самого берега, потому что тебе кто-то забыл протянуть руку. Нельзя сказать, что Васильев ему нравился, – Карл чувствовал в нем подонка того типа, который обычно скрывается за эвфемизмом «авантюрист». Но ведь через неделю они расстанутся, и дай Бог – навсегда.
В последний день перед отлетом полковник из разведки Люфтваффе, который обеспечивал полет, передал им тяжелый свинцовый ящик – от физиков. Если удастся, в ящик надо было набрать земли, как можно ближе к зоне испытаний.
– Ничего потяжелее не нашлось? – спросил Васильев, приподняв ящик за угол.
– Физики говорят, что атомные лучи могут быть очень опасными, – сказал полковник. – А свинец их останавливает.
– Черт знает чего придумали! – буркнул Васильев, но Юрген принял ящик и наставительно произнес:
– Мы выполняем задание партии и лично фюрера. И не имеем права рисковать собой более, чем необходимо.
– Ты будешь рисковать в кабине самолета, а я по горло в воде, – оставил за собой последнее слово Васильев.
26 марта 1939 года три человека сошли с пассажирского самолета, который прилетел в Хельсинки. Обычный рейс, обычные пассажиры. Их встречал незаметный чиновник из консульства и проводил к машине, которая отвезла их в посольство.
В посольстве их ждали. В течение последних нескольких дней сквозь посольство протекала постоянная, хоть и тонкая струйка малых и больших чинов из Берлина, некоторые из них продолжали путь машиной на север, в Лапландию, к затерянной в низких приполярных лесах военной базе финских ВВС, где на небольшом аэродроме в ангаре стояли два истребителя, снаружи – учебный биплан двадцатых годов, а на озере, тщательно замаскированная, таилась «Ханна». За два дня до появления там пилотов ее начали лихорадочно готовить к полету, заправляя горючим и проверяя все системы, в первую очередь гидравлическую и электрическую, потому что гидроплан простоял всю зиму на морозе. Для этой цели и были привезены сюда три механика и специалист по электрике с заводов Хейнкеля. Затем привезли и конструктора, который должен был сам еще раз осмотреть самолет и дать свое заключение. Конструктор страшно промерз в этой Лапландии и схватил ангину с осложнениями, от которой чуть не умер в больнице лапландского городка, куда его отвезли с аэродрома уже после отлета амфибии.
Для того чтобы сгладить возможные трения с финнами, при подготовке присутствовал полковник Илонен, один из влиятельных сторонников союза с Германией в финляндской армии, отчаянно сражавшийся с питомцем и патриотом российской царской армии генералом Маннергеймом, который, в частности, противился чрезвычайным и немедленным закупкам истребителей в Германии или в иной стране, потому что для него война представлялась исключительно наземным делом.
Пилоты приехали на базу к вечеру 28 марта и на следующий день принялись осваивать самолет, конструкция которого была внове всем участникам полета. На освоение самолета им была дана лишь неделя, причем приказано было стараться «Ханну» в воздух не поднимать, за исключением крайней необходимости, – финны не должны были ее видеть, и, главное, ее не должны были заметить советские агенты. Но освоить самолет без тренировочных полетов немыслимо, и поэтому, с согласия Илонена и полковника разведки Люфтваффе, они совершили два полета, проверяя машину при посадке и взлете, поднялись до ее потолка и испытали, как работают два ее мотора при различных режимах. И Юрген, и Васильев, будучи профессионалами, понимали, что «Ханна» слишком капризная и недоведенная модель, чтобы спокойно доверять ей свою жизнь. Она была ублюдком, так как основная модификация разрабатывалась как торпедоносец, а использоваться она должна была как амфибия, полярный разведчик дальнего действия, для чего и была перекроена.
Как сказал Юрген:
– Если бы мне кто-то показал, где у этой проститутки центр тяжести, я отдал бы ему свой Испанский крест.
Присутствовавший при этом выпаде уже заболевший ангиной конструктор амфибии прохрипел, что он сделал все возможное, чтобы выполнить указание рейхсмаршала, и добился главного – «Ханна» может улететь за пять тысяч километров и вернуться назад. К тому же в мире нет другого самолета с такой короткой полосой разбега.
С ним никто не стал спорить – конструктор был существом подневольным и любил это лишний раз продемонстрировать всему человечеству.
3 апреля они провели совещание с двумя финскими летчиками, которым приходилось летать в Арктике, о маршруте полета. База советских ВВС была в Мурманске – морская авиация. Самолеты с этой базы нередко пролетали над северной Финляндией, и именно от них столь тщательно прятали «Ханну». Ни в коем случае нельзя попадаться им на глаза – хоть у «Ханны» хорошие скоростные данные, все же она перегружена, уступает русским истребителям в скорости, и неизвестно еще, сможет ли уйти от них, поднявшись вверх.
Поэтому из Лапландии «Ханна» должна была идти к северу, к Земле Франца-Иосифа, и лишь оттуда, с высоких широт, повернуть к Новой Земле, зайдя, таким образом, к цели с севера, откуда русские менее всего ожидают опасности. Что касается русских истребителей в пределах самого Полярного института и его лагерей, то никаких данных у немецкой разведки на этот счет не оказалось. Канарис предполагал, что у Полярного института есть лишь посадочная полоса, используемая для целей НКВД, но военную авиацию госбезопасность в пределы своего хозяйства не допустит. Скорее надо обратить внимание на возможное барражирование берегов бомбардировщиками полярной авиации с аэродрома в Архангельске. Но от них можно всегда уйти. Кстати, в районе Новой Земли не попасть бы на глаза русским полярникам. Их станции держат связь с Москвой.
Так как лед на озере стал совсем хрупким и подтаял у берегов, финские саперы взорвали во льду канал, по которому «Ханна» разбегалась.