родине.
Алмазов мотнул головой, черный волнистый локон сорвался на лоб. Глаза блестели.
– Мы отобрали здесь людей, которые проявили себя за время заключения как сознательные трудящиеся элементы и имеют право на снисхождение от советской власти, несмотря на всю тяжесть совершенных вами преступлений.
Тут Алмазов прервал речь и опечалился. Видно, как понял Андрей, он играл престарелого отца, расстроенного шалостями сына. Ждать добра от этой речи было бы наивно.
– Нашими учеными проводится, как вы уже догадались, – продолжал Алмазов, – грандиозный эксперимент. Здесь, в некогда безлюдной и холодной тундре, мы с вами воздвигли испытательный полигон, который не по зубам империалистическим государствам. Однако эксперимент не может быть завершен, пока в нем не примут участие отважные советские люди. И для этой цели были отобраны вы, товарищи!
И последнее слово должно было прозвучать как торжественный и всепрощающий звон колокола. Но не прозвучало. Собранные в комнате были тертыми калачами и понимали, что старое мирное обращение – попытка заманить в ловушку. Вот-вот щелкнет засов…
– Не вижу воодушевления, – сказал Алмазов с укоризной. – Неужели в вас не осталось ничего человеческого? Неужели успехи нашей родины не вызывают в вас душевного порыва?
Вопрос был настолько требовательным, что кто-то в зале не выдержал и крикнул:
– Есть порыв!
– Вот и отлично, – обрадовался Алмазов. – Тогда переходим к делу. Сегодня же отобранные и прошедшие медкомиссию граждане переводятся на временное проживание в экспериментальный город, прозванный вами, как нам известно, Берлином.
Это было настолько неожиданно, что пауза затянулась надолго. Это доставило Алмазову некоторое удовольствие.
– Закрыть рты! – приказал он. – Ничего страшного не случилось. По условиям эксперимента в городе, который мы с вами построили, будут обитать люди. Обыкновенно. В квартирах и в комнатах. Вы получите питание сухим пайком, а также теплые вещи. Ваша задача – провести в этих условиях месяц. Ясно?
– А если мороз? – спросил Аникушин, высунулся раньше времени.
– Разговорчики! – рассердился Саша Сталинский.
– Пускай говорят, – ласково остановил его Алмазов. – Людям интересно, а у нас нет тайн от советских людей. Я же вас не на курорт зову, не отпускаю пока на волю. Я говорю вам – придется, может, и померзнуть, придется и подрожать. Умели гадить советской власти, умейте и потерпеть.
Что-то он нервничает, подумал Андрей. Суетится. И вообще-то говоря, начальнику строительства незачем приходить к полусотне зэков, чтобы отправить их в карцер, даже если этот карцер строили многие тысячи заключенных для очередной дьявольской выдумки НКВД.
– А что нам за это будет? – спросил с акцентом бывший эстонский коммунист Айно Рятамаа, по прозвищу Булыжник. Лицо у него – серое, корявое, обрамленное почти белыми редкими волосами – и на самом деле вызывало в воображении именно булыжник.
– А вы же знаете, как у нас бывает, – сказал Алмазов. – Если эксперимент пройдет нормально, все получат ордена и сроки скостят. А что? На Беломорканале многие ордена Ленина получили. И зачет. Кончилось – и вышли. И честно трудятся.
– А если не выйдет? – Булыжник спрашивал медленно и тихо. Но внятно.
– А если не выйдет, – ответил Алмазов, – то вернетесь в зону и будете вкалывать дальше. Все!
Это Алмазов крикнул, потому что вдруг, как в классе, потянулись руки – люди хотели задавать вопросы, но остерегались Сашу Сталинского.
Алмазов налил в стакан воды, жадно выпил, отошел к покрытому красным сукном столу президиума, а Саша Сталинский стал объяснять – довольно вежливо, видно, и в самом деле они были начальству нужны, – когда возвращаться в бараки, что можно брать с собой, как будут распределять… Алмазов смотрел куда-то поверх правого плеча Андрея. Андрею хотелось обернуться и проследить его взгляд, но он не решился – заметит. Хотя непонятно, чего он боялся. Просто боялся – в присутствии высокого начальства, вольного распоряжаться его жизнью и смертью, лучше не привлекать к себе внимания.
Саша быстро закончил инструкции – все пошли к дверям. Алмазов остался на трибуне. Тогда уже, поднимаясь, Андрей увидел, куда смотрит всесильный чекист, – на красивую Альбину, так недавно и непонятно объявленную женой Андрея.
Андрей хотел подойти к ней – спросить, понимает ли она, что происходит, но Альбина его не видела – она тоже смотрела на Алмазова: то ли с ненавистью, то ли со страхом… Считается, что в глазах можно прочесть чувства, владеющие человеком. Но это не так: прочесть можно лишь все лицо – наклон бровей, морщины у губ, линии лба – только все вместе и делает маску страдания или ненависти. А когда лицо неподвижно, по глазам ничего не прочтешь. Одно было ясно: Альбина и Алмазов знакомы, и в этом ничего странного нет – на строительстве было немного женщин и совсем мало красивых женщин. Алмазов мог использовать эту Альбину, а потом, за ненадобностью, сдать сюда. Ведь если бы он этого не желал, он бы тут же ее отсюда увел.
Алмазов наклонил голову – то ли прощаясь, то ли задумавшись.
Андрей последним из зэков покинул красный уголок и остановился в коридоре. Потом быстро вышел Алмазов. Заключенные раздались, чтобы пропустить его, вжались в стены.
Убедившись, что Алмазов ушел, Андрей заглянул в красный уголок.
Альбина стояла у стены. Глаза ее были полны слез.
– Вам помочь? – глупо спросил Андрей.
– Чем же вы мне поможете? – удивилась Альбина.
Она пошла рядом с ним к выходу. Пальцы ее были сплетены, и она ломала их, похрустывая суставами, – в этом было что-то театральное.
– А вы актриса? – спросил Андрей.
– Уже нет, – ответила Альбина.
На выходе ждала охрана – всех разделили по баракам и погнали в зону – сказали, что можно забрать свои вещи. И молчать, ни одной сволочи – ни одного слова, куда идете и зачем, ясно? Если просочится информация – виновные вплоть до расстрела, ясно?
Но конечно же, информация просочилась – в бараках было полно людей. Все уже вернулись со стройки. Собирались на этап – лагпункты эвакуировались. Люди расставались – встретятся ли? И что такое за эксперимент, когда люди должны жить, словно в ледяном дворце, в этом игрушечном городе? Кто-то в бараке предположил, что на городе будут опробованы особые лучи смерти или бациллы, а еще кто-то сказал, что его будут бомбить, недаром привезли фанерные мишени. Андрею не хотелось об этом думать – это было слишком правдоподобно.
Андрей боялся, что его и Рятамаа, жившего в том же бараке, уведут в ложный город сейчас, на ночь глядя, но Айно сказал, что охрана не глупая, чтобы ночью по морозу туда ходить, охрана сначала будет спать.
Так и случилось.
На рассвете весь барак ушел на этап, Андрей даже успел попрощаться с теми, с кем сблизился за эти месяцы, а они с Рятамаа не спеша собрались, и только к девяти за ними пришли.
Конечно же, Андрея, как и любого нормального человека на его месте, мучил страх перед неизвестностью, потому что в лагерях человеческая жизнь слишком мало стоит и поддерживается она только тогда, когда люди существуют все вместе. Но в то же время мысль о скорой встрече с Альбиной все время вмешивалась в пессимистические рассуждения и отвлекала, внося в жизнь странную, забытую уже остроту, загадку и потому – надежду.
Это был необычный развод.
Они выстроились длинной неровной шеренгой на залитой утренним весенним солнцем и порезанной острыми тенями центральной площади Берлина. Все были с вещами. Незнакомый смуглый капитан выкрикивал фамилии, фамилий оказалось пятьдесят шесть – пятьдесят мужских, шесть женских. Потом вперед вышел другой мужчина, в штатском. Он говорил легко, словно читал знакомую инструкцию:
– Сейчас вас разведут по квартирам. Там есть минимальные жилые условия. Теплые вещи. Огня не разжигать – это будет караться. Отведенные квартиры и места проживания не покидать. Это будет караться. Попыток к бегству быть не должно – вокруг, как вы знаете лучше меня, тундра. Ночью в ней холодно, и там еще лежит снег – человек виден на расстоянии многих километров. Впрочем, не мне вам это объяснять. Однако передвижения по самому городу в пределах, скажем, квартала или улицы допустимы в дневное время. Ходить друг к другу в гости не дозволяется после наступления темноты.
После этого каждому была объявлена его комната. За день, пока Андрей не был в городе, на домах появились номера, сделанные черной краской. Так что отведенная им с Альбиной квартира оказалась на втором этаже дома, одной стороной выходившего на площадь, второй – в узкую улицу. Туда же выходило окно. Над ними была еще комната, куда угодил Айно. Один. Он сказал, что придет в гости. Он был удивлен тем, что Андрей обзавелся семьей. И не знал, можно ли пошутить или это совсем не смешно. Но Альбина ему понравилась, от этого он смущался и хуже говорил по-русски.
Впрочем, Андрей тоже не смог бы сказать, рад он шутке судьбы или предпочел бы сейчас быть на этапе вместе со всеми своими товарищами. И он, и Альбина, и Айно были фишками в игре, непонятной и потому недоброй. Они были подопытными мышами в лабиринте, построенном их собственными лапками. Почему-то одному из лаборантов пришло в голову спарить двух мышат и поглядеть, как они будут тонуть рядом. И разумеется, он не стал делиться с мышами своими соображениями по поводу того, когда и в какой луже их утопят.
Андрей в этом доме еще не был. Дом был четырехэтажный, но верхний этаж оказался всего лишь декорацией. Туда и лестница не вела. Может быть, в первоначальном проекте Берлина дому положено было быть нормальным, по при воровстве, царившем на стройке, конечно же, большинство домов были лишь оболочками, о чем знал Алмазов, знал Шавло, но не должны были знать Френкель или Вревский.
Внизу располагался магазин – там были устроены прилавки и даже поставлена обычная металлическая касса с ручкой. Касса работала, только в нее не вставили ленту. Полки магазина были пусты. В нем было светло – солнце, низко поднявшись над горизонтом, косо всаживало лучи в большие витрины. Так же светло или, может быть, светлее было на втором этаже в квартире Андрея и Альбины. Квартира состояла из прихожей, где была круглая вешалка, и комнаты. Ни кухни, ни умывальника, ни туалета в квартире не оказалось. В комнате, в которой теперь Андрею положено было жить, стояли широкий топчан и табурет. И все. Хорошо еще, что окно было застекленным.