Небольшой костер, который Айно развел за прилавком, уже был затушен и затоптан, Андрей растер подошвой последние угольки. Сейчас день, сейчас никто не заметит дыма.
Кружка с кипятком и кусок хлеба были на краю топчана – Андрей уселся и с наслаждением выпил горячую воду не спеша, все меньшими глотками, и хлеб откусывал так, чтобы его хватило до конца кружки.
И чем дольше он пил, тем смиреннее и разумнее относился к окружающему миру. С половины кружки к нему вернулось чувство юмора, и он смог представить, каким казался со стороны: грозный мальчик, топающий ножкой, – кто посмел отобрать у меня мою женщину? Ведь ее выдали мне на ночное пользование по личному указанию товарища комиссара! Андрюша, ангел мой, кто тебе сказал, что Альбина тут же бросится в твои объятия? Потому что ты моложе Айно? Потому что ты интеллигентный? Потому что ты русский, а он чухна немытая? А что ты знаешь об Айно, кого ты видел в нем, черт побери?
Они сидят наверху и тихо переговариваются. Они чувствуют себя виноватыми перед ним. Иначе они были бы здесь и разговаривали с ним. Они ждут, что он скажет. Смешно. А интересно, сколько этой Альбине лет? Не меньше тридцати. Как только он про себя произнес это местоимение «этой», он отдалил себя от недавно желанной добычи. «Сверхплановая пайка, мне дали пайку… Интересно, а почему они создали из нас семьи, – кто и почему-то думал об этом? Чтобы все было как положено? Как в настоящую войну?»
– Эй! – крикнул Андрей, зная, что наверху они слышат. – Я схожу в город, посмотрю, что там творится, хорошо?
В ответ раздались частые шаги Айно – вот он в дверях, быстро прибежал, будто ждал зова.
– Хочешь, пойду с тобой?
– Два человека всегда заметнее, – сказал Андрей. – Надо посмотреть большой подвал. Он есть под кирхой, это я точно помню – его бетонировали.
– Если его еще не залило водой. Я пойду с тобой.
– Я боюсь оставаться одна, – сказала Альбина.
Она подошла незаметно, встала рядом с Айно, на полшага сзади, и, просунув вперед узкую ладонь, взяла его за пальцы. Она не доставала ему до плеча. Айно чуть качнулся к ней, но не более.
Андрей не решил, что им ответить, как услышал с улицы приближающийся механический мегафонный голос:
– Граждане заключенные, всем оставаться в своих домах. Внимание гражданам заключенным! Все, кто без разрешения покинет свои дома до двенадцати ноль-ноль, будут подвергнуты наказанию.
Он ринулся к окну. По площади медленно ехала танкетка. В открытом люке стоял командир с мегафоном и повторял:
– Внимание, немедленно возвратиться к дому!
– Это еще что за черт? – сказал Андрей.
– Я кому сказал, сука! – завопил командир.
От ратуши через площадь бежал зэк, вроде бы Аникушин.
Танкетка по приказу командира развернулась и под его мат, усиленный мегафоном, помчалась, подпрыгивая на неровностях мостовой, к Аникушину и принялась гонять его по площади. Аникушин почему-то заткнул уши ладонями и носился зигзагами.
Наконец ему удалось заскочить в ратушу, и танкетка поехала дальше.
– Внимание! – монотонно повторял командир. – Всем оставаться в своих домах до двенадцати часов. Тогда будет привезен горячий обед.
Голос его удалялся по улице, и, когда танкетка выехала на разбитую дорогу, ведущую к железнодорожным тупикам, командир замолчал.
– Почему надо быть в доме? – спросил Айно.
– И именно до двенадцати? А что будет в двенадцать? – спросила Альбина. Лицо у нее было помятое, у глаз и губ морщинки, под глазами угадывались мешки – всего этого вчера Андрей не видел. И волосы были темными у корней и светлыми в полураспустившихся завитках.
– Они могут врать про двенадцать, – сказал Андрей. – Поэтому я предлагаю перебраться в подвал под кирхой.
– Сейчас? – спросила Альбина. – Сейчас нельзя. Они приедут и нас накажут.
– Вот и надо это сделать раньше, чем они вернутся нас наказывать, – сказал Андрей. – Пошли.
– Так идти нельзя, – сказал Айно. – Надо взять теплые вещи. А может быть, там вода?
– Вряд ли, – сказал Андрей. – В кирхе никто не живет.
– Альбина, – сказал Айно. – Ты подожди здесь. Мы посмотрим, как там. Я приду за тобой.
Андрей не стал спорить, хотя не видел никакой нужды для Альбины оставаться здесь и ждать. Но Альбина преданно поглядела на Айно, словно он обещал ей освобождение из лагеря и путевку в крымскую здравницу.
– Конечно, – сказала она, и Айно осторожно освободил руку от ее слабых длинных пальцев. – Я буду ждать.
– На всякий случай, – сказал Андрей, чувствуя неловкость оттого, что будто вмешивается в чужую семейную жизнь, – не подходите к окну – побудьте на первом этаже.
– Правильно, – сказал Айно.
Альбина спустилась за ними, но не пошла к двери, а осталась за прилавком.
Айно с Андреем вышли на улицу. Погода была хуже, чем вчера. Никого на улице не было – видно, жители Берлина всерьез восприняли запрет. Но когда они вышли на площадь и стали ее пересекать, Андрей заметил, как на них смотрят из окон.
С середины площади в просвет между домами Андрей увидел вершину вышки, на верхней площадке которой лежала та штука. Рядом с ней стояли только двое часовых. Больше никого.
В кирхе было холодно, сыро и гулко. Внутри никто не обрабатывал стены, даже опалубку кое-где оставили. Спешили. Айно, как каменщик, лучше знал, куда идти. В дальнем углу алтаря, за кучей неубранного строительного мусора, он показал на плиту, которая не была закреплена. Вдвоем с Андреем они отвалили ее – образовался квадратный, почти метровый черный люк в темноту. Андрей взял кусок кирпича и кинул вниз. Плеснуло. И тут же последовал удар. Айно сказал:
– Там есть вода. Но мало.
– Мы покидаем туда доски и эту рухлядь, – сказал Андрей. – А как спускаться?
– Я знаю, – сказал Айно, и вдруг Андрей увидел на его широком розовом лице смущенную улыбку, как у начинающего фокусника.
Айно подошел к люку и присел, опустив ноги вниз. Потом оттолкнулся широкими ладонями.
– Ты куда?
Но Айно уже прыгнул вниз – исчез. Только плеск воды, невнятный шум.
Андрей наклонился – внизу, метрах в трех, можно было угадать темную фигуру Айно. Тот возился, шаря вокруг.
– Ты спятил, – убежденно заявил Андрей. – У меня же нет веревки тебя вытаскивать.
– Не надо веревки, – сказал Айно.
Он запрокинул голову, и его глаза блеснули.
– Держи, – сказал он. И Андрей увидел, как из темноты показались концы двух палок и легли на край люка. Андрей настолько не ожидал увидеть лестницу, что и не угадал ее в этих палках.
Через минуту Айно поднялся по лестнице вверх. Он все продолжал улыбаться. Фокус удался.
– Ты откуда знал? – спросил Андрей, протягивая руку, чтобы Айно выбрался.
– Про лестницу? Я сам ее кинул. С одним моим эстонским другом, которого тут нет. Мы думали спрятаться там, когда строительство кончат, и ждать, пока уйдут.
– А потом выбраться? Ну, молодцы! Чего же ты раньше не сказал?
– Не хотел, – просто ответил Айно.
– А ты уже убегал? – догадался спросить Андрей.
– Я пять раз убегал, – признался Айно. – Там есть вода, больше, чем было раньше. А у меня есть зажигалка.
– Я знаю, – сказал Андрей, – ты же сделал мне чай.
– Правильно, – похвалил его Айно. Здесь он был главнее.
– Чего же мы не взяли Альбину? – спросил Андрей.
– А если другие люди догадались раньше? Урки? С оружием. Я хочу, чтобы Альбина была живая. У нее была плохая жизнь. Ее мужа убили. Всех убили. Я пойду за ней, а ты кидай туда доски и плиты.
Айно огляделся хозяином.
– Немного досок мы туда клали, – признался он. – Пойди посмотри.
Он показал на люк. И пошел наружу.
Андрей проводил его до дверей. Снаружи дул ветер, пошел редкий косой снег, издали, надвигаясь, жужжал самолет, летел к городу.
– Лучше закрыть дверь, – сказал Айно. Они с Андреем потянули тяжелую дверь, оставив только узкую щель на одного человека.
Андрей смотрел вслед Айно. Тот уверенно, но осторожно, как битый-перебитый лесной житель, прижимаясь к домам, огибал площадь.
Андрей вернулся к люку и решил сначала слазить вниз и исследовать подвал. У него тоже была зажигалка.
Он спустился вниз. Воды было немного, только в углублениях, свет, хоть и ничтожно слабый, проникал сквозь люк. У Андрея были крепкие сапоги – они не промокали. Он пошел вглубь, рассуждая, кому понадобилось сооружать под кирхой такой подвал? Он искал цель, а ее не было – просто подвал был на проекте кирхи, который привезли из Архитектурного музея.
За ночь на плоской бетонной крыше института был устроен бруствер из мешков с песком. Туда же перетащили кресла и стулья. И перископы. Френкель пришел сразу вслед за Матей и потребовал, чтобы в бруствере сделали бойницы. Матя возражал. Алмазов занял нейтральную позицию, затем появился и сам Ежов – темные провалы под глазами, небрит, зол, сразу велел убрать бруствер. «Мы не крысы!» Но затем пошел на компромисс – бруствер, но бойницы. А когда свита сделала для него в мешках ложбину, удобную, по росту, он примерился, успокоился, стал ходить по крыше. На груди у него висел цейссовский бинокль. Время от времени нарком приставлял его к глазам и смотрел на город Берлин.
Матя рассматривал городок в перископ – ему нужно было увеличение, которое давал прибор. Над ратушей реял красный нацистский флаг, издали точь-в-точь отечественный. Матя решил не привлекать внимания начальства – может получиться ненужный скандал.
– Что там за флаг? – громко спросил Ежов.
Ветер, морозный поутру, дул в сторону Мати, и тому пришлось услышать и подивиться – будто мысль Мати передалась наркому!
– Какой флаг? На ратуше?
– Красный!
– Это издали красный. Вблизи фашистский, – откликнулся Матя. – Он тоже красный, а свастику отсюда не видно.
Ежову стало холодно, он отвернулся от городка, щелкнул пальцами, кто-то из свиты подбежал с металлическим стаканчиком. Ежов никому не предложил разделить с ним удовольствие.