Сидеть и мерзнуть в подвале не было сил. Но и выходить днем было слишком опасно. Хоть и шел дождь, было сумрачно и пасмурно, все равно их заметят, как только они выйдут в тундру. С другой стороны, с каждым часом, с каждой минутой растет опасность того, что на полигон приедут всякого рода специалисты и начнут подводить итоги.
Когда еще через час Андрей выглянул из подвала, он увидел, что дождь усилился и смешан со снегом.
Он подумал, какие сейчас придумывают предлоги эти специалисты и охранники, которым надо вернуться на полигон, отыскать и опознать трупы, измерить разрушения, только чтобы не вылезать в эту страшную непогоду.
Но дальнейшее зависело, разумеется, от того, насколько начальство убеждено, что надо спешить и начинать работы сразу.
Поставив себя на место начальства, которое все равно останется под крышей, в тепле и уюте, при стакане водки, Андрей решил, что он бы уж наверняка погнал подвластных ему мыслителей и воинов разбираться с тем, что они натворили. О чем и сообщил, спустившись в подвал, Альбине.
– А слон? – спросила Альбина.
– Что вы имеете в виду?
– А слона тоже убили?
– Боюсь, что убили, – сказал Андрей и понял, что ему жалко профессора Семирадского куда больше, чем несчастного слона.
– Давайте пойдем отсюда, – сказала Альбина. – Мне тоже невмоготу здесь больше сидеть, как будто ждать, когда придут и тебя свяжут. И к тому же здесь очень вредный воздух. Я это чувствую, я очень интуитивная – каждая минута здесь очень опасна для жизни.
– Тогда пошли, – с облегчением согласился Андрей. Любое движение было выходом. – И пускай погода будет отвратительной. Чем гаже, тем нам лучше.
Альбина направилась было к лестнице, но Андрей заставил ее надеть ватник Айно – Альбина отказывалась, на ватнике была кровь, но Андрей сказал, что в ином случае он с ней никуда не пойдет, – она обязательно замерзнет ночью в тундре.
– И если вы намерены мстить за Айно, – продолжал Андрей, – то для этого нужно как минимум остаться в живых.
Он держал ватник, как держат манто, помогая даме надеть его. И Альбина повернулась к Андрею спиной и надела ватник, как манто, – он был ей велик, чуть ли не до колен, Андрей помог завернуть рукава – некрасиво, но надежно.
– Он тяжелый, – пожаловалась Альбина.
– Потерпите, – сказал Андрей. Сам он позаимствовал у покойника ушанку – своя была совсем драной и без уха.
Поднявшись из подвала и выйдя к выходу из кирхи, они остановились, не в силах сделать следующий шаг – так яростен был напор мокрого снега. Они простояли несколько минут, прижимаясь к стене под козырьком, оставшимся от крыши кирхи, пережидая это бешенство стихий, и, когда снег чуть приутих и сменился снова дождем, они услышали в отдалении сквозь стук дождя и негромкий унылый вой ветра шум тракторного или танкового мотора. Андрей был прав – кто-то направляется сюда, несмотря на безумство стихий.
Этот звук заставил их решиться.
– Нам налево, – сказала Альбина, – практически на север, вы умеете идти по звездам?
– Вы обещаете мне звезды этой ночью?
– Не знаю, – сказала Альбина тихо, словно отвечала на экзамене и не могла решить задачу.
– Лучше бы, чтобы их не было, – сказал Андрей, – звезды означают мороз. А нам он не нужен.
– Но снег нам тоже не нужен. Мы заблудимся и умрем, – сказала Альбина.
– Вы можете вернуться в зону, – сказал Андрей.
– Вы же знаете, что я этого не сделаю.
Они пошли налево, и дождь бил в спину – сразу стало холодно, они промокли, но все же это было лучше, чем идти против ветра. Под ногами была жижа из снега с водой и грязью, к тому же улица превратилась в полосу препятствий, и по сторонам торчали обломанные зубы первых этажей. Самих домов не существовало. Они превратились в кирпичные завалы. Наверное, можно было бы вернуться и поискать другой путь, но Андрей опасался, что к площади уже выехали тракторы, потому упорно тащил несчастную Альбину через завалы, зная, что сама-то улица коротка, – завалы должны кончиться через пятьдесят метров.
Но когда он решил, что они уже преодолели самые сыпучие и крутые завалы, их ждало препятствие, неожиданное и особенно скорбное: перегородив проход грудой обожженного и даже пахнущего жареным мяса, лежал слон, – видно, боль от ожога или ран, полученных при взрыве, была столь велика, что заставила его подняться и побежать прочь.
Альбина начала плакать – Андрей знал, что она плачет, по ее всхлипам, но слез не было видно – Альбина уже промокла, и поля ее старенькой шляпки обвисли, как у старой поганки.
Пришлось влезть внутрь бывшего дома, чтобы обогнуть тушу, но тут Андрей увидел торчащую из-под кирпичей почти черную руку с растопыренными пальцами – там погиб невольный обитатель дома. Андрей резко потащил Альбину еще дальше в сторону, чтобы она не заметила этой руки.
Внезапно они оказались на пустом открытом пространстве – если здесь и были какие-то строения, то их смело взрывной волной. По ровному и мокрому полю сильный ветер катил камешки и какие-то тряпки. Впереди лежал труп – Андрей хотел обойти его, но Альбина смело направилась к нему, и только тогда Андрей понял, что это почему-то оставшееся целым, принесенное сюда взрывом чучело с лицом Гитлера. По странному совпадению он сам раскрашивал его за день до взрыва.
– Я думаю, – сказала Альбина, – что вам лучше снять с него шинель. Вам будет теплее.
– Нет, – ответил Андрей. – Я не хочу. Это не брезгливость – она насквозь промокла, и мне будет тяжело идти.
Альбина не стала спорить, и они пошли дальше. Тут они снова услышали треск мотора – по направлению к ним ехала танкетка.
Им пришлось спрятаться за пустым и обгоревшим танком – в своем путешествии они приблизились к центру взрыва – к парашютной вышке, от которой остались лишь оплавленные устои – как оплывшие металлические пальцы…
Неподалеку шел человек. Он был одет как зэк, но не был зэком, потому что к его груди на ремнях была прикреплена металлическая шкатулка, которую этот человек, присев на корточки, как раз открыл и положил оплавленный кусочек металла, подобранный из грязи. Человек тоже услышал треск мотора танкетки, выпрямился, огляделся в поисках убежища и быстро побежал к обгоревшему танку, за которым прятались Андрей и Альбина.
Увидев их, он сразу сообразил, что они такие же, как и он, беглецы, и потому сказал:
– Привет товарищам по несчастью! – И приложил палец к губам, призывая к молчанию.
Грохот мотора приближался – танкетка медленно ехала по пустырю, верхний люк был открыт, в нем стоял танкист в каске и шлеме. Танкетка миновала их укрытие и повернула в сторону бывшего зоопарка.
Лицо неизвестного зэка – а Андрей был убежден, что не видел его при заселении города и не встречал раньше на строительстве, – было измазано грязью, словно он по уши угодил в лужу, и Андрей рассудил, что тот измазал себя нарочно, для камуфляжа.
Затем опытный взгляд Андрея определил, что ватник, хоть и обыкновенный на вид, слишком нов и чем-то в пошиве отличается от обычного. Возможно, аккуратностью пошива. На ногах у зэка были хорошие непромокаемые сапоги.
– Давайте знакомиться, – сказал зэк, придерживая левой рукой на груди металлический ящик, – Иван Васильев, ссыльный, почти вольный, и можно сказать – случайный прохожий.
Правый карман ватника оттопыривался, и Андрей был почти убежден, что там у зэка пистолет.
Переодетый чекист? Но какого черта им нужно переодеваться в своем доме? Скорее все же не зэк и не ссыльный – но ряженый.
– Не надо меня так разглядывать, – сказал зэк, – от этого я не стану ни хуже и ни лучше. Какой есть, такой есть.
– А кто вы на самом деле? – спросила Альбина.
– Почему вас это волнует? Вы боитесь, что я возвращу вас на место обязательного пребывания?
Голос зэка был знаком, словно когда-то в юности, в давнем прошлом он его встречал, не был близок, но встречал. Значит, прошло двадцать лет? И фамилия Васильев, хоть и вполне обыкновенная и носимая многими тысячами людей, сочеталась именно с этим голосом и с этим веселым и ненадежным взглядом жуира и авантюриста…
Васильев тоже присматривался к Андрею, будто старался что-то вспомнить. Хотя и Андрея после пяти лет лагерей вряд ли узнала бы собственная жена.
– В сущности, я тут все дела закончил, – сказал Васильев. – И собираюсь домой. А вы?
Он уже был убежден, что видит беглецов из здешних лагерей или даже из самого Полярного института, которые воспользовались взрывом, чтобы удрать в тундру, откуда они живыми не выберутся. Но они еще могут сослужить свою последнюю службу Третьему рейху.
– Мы тоже уходим, – сказал Андрей. Что-то связанное с этим Васильевым было ему неприятно. Он пожилой, ему за пятьдесят. Значит, в Гражданскую было тридцать?
– Может быть, пойдем вместе? У вас есть цель?
Андрей взглянул на Альбину. Он медлил с ответом. Встреча с этим Васильевым могла быть спасением, а могла, и более вероятно, оказаться ловушкой.
– У нас есть цель, – сказала Альбина.
– И наверное, со мной не по дороге.
– Наверное, не по дороге.
– Хотя несчастные всегда должны тянуться друг к другу. Вместе мы сильнее любой танкетки. – И Васильев махнул рукой в сторону бывшего города. – Кстати, как этот город назывался?
– Берлин, – сказал, не задумываясь, Андрей.
– Как трогательно! – обрадовался почему-то Васильев. Левая рука Васильева лежала пальцами на ящичке, пересекая грудь, и именно это заставило Андрея вспомнить военлета Васильева, которого он знал во время той войны. К счастью, не очень близко. И стоило вспомнить, кто этот авиатор, как остальные, связанные с ним воспоминания сложились в непрерывную цепочку.
– Вы были в Трапезунде в семнадцатом году? – спросил Андрей.
– Теперь я тебя вспомнил, юный археолог, – сказал Васильев, – и видно, я старею, и меня пора пустить на мыло – нельзя забывать старых знакомых.
Что бы ни было в прошлом, но сейчас старое знакомство сразу устранило барьер отчужденности, хотя на самом деле для этого не было оснований, – Васильев, даже воскресший в памяти, мог оказаться, к примеру, агентом НКВД или бандитом…