– Так вот, милая барышня, – сказал Васильев, – мы с вашим спутником старые приятели, и это дает мне основание, как старшему товарищу, задать вам прямой вопрос – а ваша воля отвечать или нет: куда и откуда вы бежите?
– Мы бежим вон туда, – просто ответила Альбина. – Я знаю, где есть брошенные бараки, в которых можно пока спрятаться.
– И помереть от голода и холода?
– У нас есть немного картошки и бурака, – сказала Альбина. – Мы будем ловить рыбу, а потом пойдем дальше. Ведь надо попробовать. Правда?
И вопрос был таким откровенным и детским, что Васильев неожиданно для самого себя был растроган голосом и словами этой несчастной блеклой худенькой женщины в громоздком рваном ватнике поверх вытертой до корней меха шубки и в шляпке, поля которой обвисли от воды, словно щупальца у черноморской медузы.
– Разговор окончен, – сказал тогда Васильев. – Вы идете со мной. И вам придется мне довериться. Я обещаю вам еду и ночевку, я постараюсь, но не обещаю, что смогу помочь вам выбраться отсюда. Правда, не бесплатно. Но я полагаю, что самое глупое в нашем положении – вести беседы под дождем в ожидании, когда сюда явится оцепление, чтобы заняться вынюхиванием и выслеживанием. Большевики делали этот фейерверк не для развлечения, а потому, что им хочется убивать людей. Пошли.
И Васильев пошел от танка в тундру, к неглубокому распадку, где тек весенний ручей, вздувшийся от дождя, – склоны распадка могли скрыть их от взгляда со стороны.
Начало темнеть, но сумерки обещали быть длинными, дождь постепенно вылился весь, и стало холоднее – к тому же все они промокли насквозь. Васильев шел впереди и часто поправлял ремень, на котором висел металлический ящик. Ему было тяжело.
За Васильевым шла Альбина, Андрей замыкал шествие. Они почти не разговаривали. Говорить было трудно, каждое слово отнимало кусочек тепла и сил. Порой приходилось заходить в ручей, чтобы перебраться на другой берег, – ручей вилял по долинке. Но все равно, как объяснил Васильев, так идти лучше, чем выше, по открытому месту. Здесь по крайней мере твердая земля, песок и камни.
Когда совсем стемнело, зажглись звезды.
Стало подмораживать. Васильев объявил привал. Он устал. Андрей сказал:
– Если вам тяжело, я могу понести дальше.
– Я буду тебе признателен.
Васильева бил озноб – хорошо еще, что ноги у него не промокли, как у остальных. Что делать? Конечно, их можно допросить и бросить в бараке у берега озерка, даже оставить им консервов. Но оставался вариант, в преимуществе которого надо было еще убедить как самих беглецов, так и Юргена с Карлом, – лететь вместе в Берлин. «Ханна» наверняка поднимет такой груз – она уже истратила достаточно бензина.
Так ничего и не решив, он отложил решение до места – нет пользы ломать себе голову заранее. Главное – дотащиться до самолета. Андрей тянул свинцовый ящик из последних сил, но Васильеву не хотелось забирать его обратно – будем считать, что это часть платы Андрея Берестова – вот и фамилия вспомнилась, – часть платы за спасение. «Андрей наверняка обдумывает возможность напасть на благодетеля, он боится, что я приведу его на стоянку НКВД или в логово бандитов-уголовников. Поэтому чем сильнее он устанет, тем мне лучше». Женщина шла молча и не жаловалась. Они терпеливые – эти маленькие женщины.
Через четыре с половиной часа изнурительной ходьбы они вышли к длинному озеру, у берега которого стоял белый гидроплан, отлично видимый на черной воде при свете половинчатой луны.
Андрей остановился.
– Что это такое? – спросил он.
– Это самолет, – сказал Васильев, будто говорил с идиотом. – Он называется «Ханна», и я на нем прилетел.
Появление Васильева с соотечественниками было воспринято его спутниками по-разному. Юрген был категорически против того, чтобы они даже приблизились к самолету, – они показались ему типичными славянами, грязными, подозрительными, злобными и способными одним своим присутствием загубить и «Ханну», и секретную миссию. Высказав свою точку зрения, он покинул остальных и уплыл на надувной лодке к «Ханне».
Андрей и Альбина слишком устали, чтобы понимать, о чем спор, Васильев, который устал не меньше их, был взбешен ограниченностью подполковника и крикнул вслед Юргену, что тот может улетать на своей идиотской «Ханне», но пускай сам отчитывается перед Герингом о провале миссии.
Карл Фишер, не удержавшийся от того, чтобы при свете магниевой вспышки не сфотографировать неожиданных гостей, волей судьбы должен был разрешить спор. Но для него никаких сомнений не существовало – узники погибшего городка были счастливейшей находкой, куда более ценной, чем все фотографии, вместе взятые. Одно дело отправиться в Африку на поиски белого носорога и привезти оттуда его фотографию, сделанную с бреющего полета, другое – явиться с детенышем редчайшего животного. Так что Фишер, поблескивая очками и широко, добродушно улыбаясь, пожал руки зэкам, как гостеприимный хозяин, и спросил, знают ли они немецкий язык? Альбина, запинаясь, ответила, что учила, Андрей отрицательно покачал головой.
– Тогда переведите господам русским, которые, как я понял, бегут из зоны катастрофы, что мы можем оказать им помощь и вытащим их из этой «ловушка». – Последнее слово он произнес по-русски, и Васильев понял, что Фишер знает русский, но не хочет, чтобы упрямый молодой пилот его понимал.
Андрей неожиданно спросил:
– Значит, это немецкий самолет?
– Фашистский самолет? – вторила ему Альбина. Альбина была детищем Советской страны, и для нее слово «фашистский» было страшным и враждебным. Андрей же, когда понял, что его не разыгрывают, ощутил невольное облегчение, потому что в ином случае – окажись Васильев, допустим, агентом советской военной разведки или контролером ЦК ВКП(б) – ну мало ли кем он мог оказаться! – они с Альбиной были обречены либо возвратиться в зону, откуда их ни за что не выпустят живыми, либо пройти мясорубку допросов в какой-то иной советской организации, никак не более гуманной, чем НКВД.
– И вы – шпионы, – сказал Андрей утвердительно.
– Можешь называть нас именно так, можешь даже махать красным галстуком и вызывать отважных пограничников, чтобы нас задержали и предали справедливому суду. Только неизвестно, где тогда окажешься ты, – ответил Васильев.
Альбина робко потянула Андрея за рукав – обратно, в тундру.
– Погоди, – сказал Андрей. – Вы получили сведения о Полярном институте и испытаниях?
– Разумеется, – сказал Васильев, – на то и существует разведка.
Юрген смотрел на них, приблизив лицо к плексигласу кабины. Лицо угадывалось неподвижным белым овалом.
– Не обращайте на Юргена внимания, – сказал Карл Фишер Васильеву. – Это зазнавшийся юноша, напичканный предрассудками, которыми столь богата любая тоталитарная система.
Васильев приподнял бровь. Таких слов он не ожидал от скромного фотографа.
– Не бойтесь, если я говорю нечто выходящее за пределы дозволенного, значит, я отношусь к тем, кто определяет эти границы, – сказал Фишер. – Надеюсь, когда придет время выбирать между смертью в ледяной пустыне и относительным комфортом берлинских учреждений, ваши соотечественники разумно выберут второе.
С этими словами Фишер отошел в сторону, ободрив Васильева, павшего было духом от мысли, что придется бросить этих несчастных людей здесь. Теперь Васильев убедился, что настоящим руководителем миссии является не молодой ас, а именно Фишер, что было куда разумнее с точки зрения германской разведки.
Андрей с Альбиной смотрели вслед Фишеру – они также почувствовали власть в его мягком тоне и сдержанных движениях.
– Мы улетаем через несколько минут, – сказал Васильев. – Иначе нас могут засечь русские истребители, и мы никуда не прилетим. Нас должна скрыть утренняя мгла – к восходу солнца «Ханна» будет уже над морем. Решайте.
Васильев увидел, как Фишер, подойдя к кромке воды, окликнул Юргена, который не сразу высунулся, отодвинув боковую створку пилотской кабины. Васильев не разобрал, что там объяснял фотограф пилоту, потому что слушал, как Андрей говорил Альбине:
– Альбина, я не могу вас здесь бросить одну, на верную смерть. Но если вы не полетите с нами, то я останусь и погибну тоже.
– Но как можно улететь! – произнесла Альбина. – Это же измена Родине.
– К сожалению, наша Родина держит нас здесь, потому что считает нас изменниками, и еще сегодня утром сделала почти удачную попытку отправить нас на тот свет без суда и следствия.
– Это не Родина! – закричала Альбина. – Это Алмазов! Ты же знаешь, что это Алмазов!
– Алмазов такая же пешка, как любой охранник, – в любой момент его могут сковырнуть. И придет другой такой же Алмазов.
– Но что тогда все это означает? Что с нами происходит?
Это был вопрос, который она, видно, задавала множество раз – но только себе, боясь любого собеседника.
– То, что наша страна сошла с ума, – сказал Андрей.
Было жутко холодно, одежда так и не просохла, дул холодный ветер, и звезды были еле видны на голубеющем небе – их постепенно затягивало тонкими полупрозрачными облаками.
Альбину била дрожь.
– В бараке вы не согреетесь, – сказал Андрей. – Мы умрем.
– Я знаю. Так, наверное, лучше.
– Но я остаюсь с вами.
– Ни в коем случае! Вы улетайте!
– Вы моя жена!
– Не смейте так говорить!
– Жена военного времени.
– Не смейтесь.
– Альбина. – Андрей обратился к последнему аргументу. – Только недавно, когда погиб Айно, вы сказали мне, что должны остаться жить, чтобы отомстить Алмазову. Если мы замерзнем в этом бараке, кто будет мстить?
– Я думала мстить здесь, а не там.
– Откуда вы знаете, в каком случае ваша месть будет более успешной?
Альбина подняла голубые – то ли от лунного света, то ли от холода – руки и сжала виски – она была близка к истерике.
Карл Фишер придерживал лодку у берега, Васильев медленно подошел к лодке и передал туда свинцовый ящик. Карл Фишер поставил его в лодку. Потом они посмотрели на Андрея и Альбину.