Гроб опустили в землю. Черчилль подошел к затаившейся за почти непрозрачной вуалью матери друга и попрощался с ней, еще раз выразив свое искреннее горе, – Черчилль умел ценить верных соратников и прощать им слабости. Он полагал, что отличается от любого тирана тем, что никогда не поднимет руку на своего сегодняшнего или вчерашнего товарища.
Никольсон шел с ним обратно к воротам.
– Вы читали в «Таймс», – спросил он, – о падении метеорита на Урале? Говорят, что он был не меньше Тунгусского метеорита.
– Да? – рассеянно отозвался Черчилль, который никогда не слышал о Тунгусском метеорите.
– Сейсмические станции отметили невероятной силы удар.
– К сожалению, – отозвался после паузы Черчилль, – русские засекретят этот метеорит, потому что у них там концлагеря для инакомыслящих.
Некоторое время они шли молча. Потом Никольсон подал голос:
– Меня порой удивляет, почему вы предпочитаете союз со Сталиным. Он в не меньшей мере тиран и деспот, чем Гитлер. Гитлер даже ближе нам – он европеец.
– Оба они – порождение ада, – сказал сэр Уинстон. – Но Сталин нам не угрожает и не сможет в ближайшие годы угрожать. А Гитлер почитает своим долгом покорить Европу и установить господство над всем миром. Сталин по-своему идеалист, как и любой коммунист, он надеется на мировую революцию пролетариата и склонен, если она не получится, заняться уничтожением собственных пролетариев, Гитлер – мистик, несущий свою черную ненависть против всего мира. Гитлера я боюсь, Сталина, даже очень сильного, я презираю. Впрочем, нет, он мне любопытен, как и любой диктатор.
Краем глаза Черчилль заметил, что вышедший раньше из ворот Энтони Иден, один из немногих, разделявших взгляды Черчилля в консервативной партии, но предпочитавший держаться с группой своих сторонников в отдалении от эмоционального и непредсказуемого Черчилля, стоит у своей машины, беседуя с незаметным человеком в длинном мокром плаще и обвисшими от долгого стояния под дождем полями шляпы. Почему-то этот человек так спешил сюда, что забыл зонтик и ждал Идена под дождем.
Иден благодарно кивнул человеку и обвел взглядом выходивших с кладбища, кого-то разыскивая. Его взгляд остановился на Черчилле. Иден подошел к нему.
– Я хотел бы сказать вам несколько слов, – произнес он.
– Мы можем не стесняться Гарольда, если это не касается ваших амурных приключений, – сказал Черчилль. Это была пустая шутка, такие шутки раздражали Идена.
– Нет, – сказал он твердо, глядя на Черчилля сверху вниз; они были похожи на известную клоунскую пару – Пат и Паташон. – Это сугубо секретная информация. Я хотел, чтобы вы получили ее раньше остальных, потому что она может изменить наш политический курс.
Никольсон отошел к своей машине. Хотя был несколько покороблен словами Идена.
– Говорите, – сказал Черчилль.
– По данным, полученным из Соединенных Штатов и подтвержденным в Кавендишской лаборатории, в России на Полярном Урале не было никакого метеорита.
– Что же там произошло?
– Там произошел колоссальной силы взрыв – взрыв, превосходящий всяческое воображение.
– Неужели у них там такие склады боеприпасов?
– Или новая бомба. Сверхоружие.
– Какого рода бомба?
– Вы слышали или читали об атомной бомбе?
– Мне встречались популярные статьи на эту тему, но я полагал, что разговоры о ней не вышли еще из рабочего кабинета Герберта Уэллса.
– Таковы предположения ученых, – упрямо повторил Иден.
– Давайте надеяться, – сказал Черчилль, – что это был очень большой склад боеприпасов.
Иден чуть улыбнулся. Он ждал настоящего ответа.
– Что предпримет кабинет? – спросил Черчилль.
– Пока что они предпочтут ждать и делать вид, что ничего не произошло.
– А разведка?
– Я беседовал с сэром Рибли. Они предпримут все возможные и невозможные меры, чтобы узнать, что там произошло.
– Если бы я был в правительстве, – сказал Черчилль, – я бы мобилизовал всю агентурную сеть не только в самой России, но и в Германии.
Попрощавшись с Иденом, Черчилль подошел к Никольсону, который стоял у своей машины.
– Скажите, Гарольд, – спросил Черчилль, – у вас есть друзья среди физиков? Так сделайте одолжение – я хотел бы встретиться с ними как можно скорее. Если можно, завтра. И если можно, с Джоном Берналом.
– Хорошо, – сказал Никольсон, не ожидая, что Черчилль передаст ему содержание разговора с бывшим министром иностранных дел.
Андрея и Альбину разделили еще на аэродроме, и он не знал, куда ее отвезли. Впрочем, он не беспокоился о ней, зная, что с ней ничего не случится.
Несмотря на двусмысленность и непредсказуемость своего положения, Андрей в первые дни не мог не наслаждаться самыми простыми прелестями жизни – горячей ванной, чистыми простынями, умеренно вкусной и умеренно обильной едой на секретной вилле управления А-6, где его содержали. Карл Фишер приезжал чаще всего утром, но порой задерживался, и Андрей мог гулять в небольшом саду особняка, окруженного высоким непроницаемым деревянным забором. Но следует признать, что в мыслях Андрея не было побега или бунта, – он предпочитал не думать о завтрашнем дне.
Произошла простая человеческая история – ему предложили выбирать между смертью и неизвестностью. И он выбрал неизвестность, как выбрал бы любой нормальный человек. Рассуждая так, Андрей понимал, что в этих рассуждениях таится слабость, потому что под словами «нормальный человек» он понимал некоего европейца или русского начала века, но никак не советского гражданина, который должен был по своему воспитанию и искреннему образу мыслей предпочесть смерть в лагере или тюрьме общению с фашистами – расистами и врагами Советской страны.
Андрей беседовал с Фишером искренне, тем более что никому никогда не приходило в голову брать с Андрея подписку о неразглашении тайн, которые он увидит в зоне Полярного института, хотя бы потому, что никто не думал, что он выберется оттуда живым. К тому же тайна атомной бомбы охранялась столь строго и успешно, что о действительной цели строительства знали буквально несколько человек во всем мире. Это было бы невозможно в любой другой стране, но обычно для страны Советской.
Впрочем, Андрей не знал, насколько он полезен и интересен Фишеру, которого интересовали не только события последних дней, но и вся история сооружения полигона, которая прошла на глазах у Андрея, а также описания всех людей, с которыми он так или иначе сталкивался в лагере и городке, слухи и сплетни, которые там распространялись, – Фишер знал русский, хоть говорил с акцентом и ему не хватало слов. Он использовал невиданный ранее Андреем магнитофон, записывая его слова на большие катушки коричневой пленки.
Фишер не столько допрашивал Андрея, сколько разговаривал с ним. В этом была разница между ним и отечественным следователем, и Андрей был благодарен Карлу за этот способ общения. Он привык к тому, что его допрашивали как врага, унижали и уничтожали с первых дней допросов. Фишер же был откровенен.
– Я сейчас собираю с вас налоги, – говорил он. – Вы мне должны жизнь. Но я собираю не так много, как она стоит.
– Я ничего от вас не скрываю, – отвечал Андрей.
– Я представляю государство, – продолжал Карл. – Это есть великий германский рейх. Вы его можете не любить, я его гражданин. Вам понятно? Я могу не разделять убеждений фюрера, но я выполняю мой долг. Вы понимаете?
– Разумеется.
– Фюрер говорит, что главный враг Германии – мировой коммунизм. Я согласен. Я не спрашиваю, вы согласен или нет. Мне это не есть важно. Понятно? Теперь мы узнали, что Сталин сделал супербомбу. Она может убить много человек. Очень много. Ваш Сталин сделал бомбу, эта бомба еще не взорвалась, но убила больше своих человек, чем потом убьет чужих человек. Понятно?
– Я же не спорю с вами.
– Нет, вы немного спорите. Госпожа Альбина спорит. Госпожа Альбина была больше патриот. Вы меньше – это странно, но это ваше дело. Я считаю, что Сталин – самый страшный убийца в мире. Плохие люди и плохие идеи есть везде. Но в твоей стране они стали жизнью. Завтра Сталин сделает две, пять, десять супербомб. Он не остановится. Правильно?
– Вы правы, – сказал Андрей.
Карл Фишер, как всегда в сером клетчатом пиджаке и серых штанах, чуть ниже колен заправленных в гетры, и в блестящих уличных башмаках, словно собирался идти в горы, подходил к буфету – допросы всегда проходили внизу, в гостиной, а Андрей жил на втором этаже, – доставал оттуда бутылку коньяка и рюмки. Они выпивали по маленькой рюмочке. Потом Карл поднимался, уходил на кухню и приносил оттуда блюдо с маленьким соленым печеньем. И порой, еще через некоторое время, – кофе.
– Сталин сделает бомбы и погрузит их на самолеты, – говорил Фишер.
– Как я уже говорил, бомба – это что-то очень большое. Не влезет в самолет.
– Может быть, для Сталина уже построили специальный, очень толстый самолет, правильно? Тогда этот самолет полетит, чтобы кинуть бомбу на мой дом, потому что я – враг Сталина. Но это не значит, что Сталин кинет бомбу только на мой дом. Он полетит дальше, так как его кавказский варварский голова сообразит, как можно завоевать весь мир. – Фишер волновался, замолкал и начинал протирать замшей толстые очки.
– Но что вы можете сделать?
– Это решает фюрер. Вы можете думать, что ваша роль – роль предателя. Прошу вас, Андрей, думать, что вы как трубач, как гусь.
– Как кто?
– Ах, вы не есть учились в гимназии. Очень давно враги хотели взять город Рим, что есть столица Италии.
– Вы хотите сказать, что я – тот гусь, который спас Рим?
– Вас этому тоже учат? – Почему-то Карл удивился. Но тем не менее продолжил свою речь: – Чем больше мы узнаем о вас, тем лучше мы сможем помешать Сталину. Я не знаю как. Но надеюсь, что вы не хотите, чтобы страны Европы, чтобы все они стали колониями Сталина. Чтобы везде были его лагеря и… как название? ГУЛАГ. Чтобы всех расстреливали. Вы этого не хотите?