Андрей помнил по картинкам, хотя жалел сейчас, что так мало интересовался архитектурой, величественное здание германского рейхстага, затем угадал Бранденбургские ворота, кажется, построенные в честь победы над Наполеоном, или это ворота у Белорусского вокзала построены в честь победы?…
Неожиданно машина свернула на боковую улицу, которая была застроена жилыми шести– и семиэтажными домами, и долго ехала по ней, а дома постепенно становились все ниже, а зеленые пространства между ними все шире, потом впереди, между домами, мелькнуло открытое пространство воды, но они не доехали до озера, а повернули на узкую и тихую улицу особняков, как будто, миновав Берлин, вернулись в район, подобный тому, в котором обитал Андрей.
Особняк, возле которого притормозил автомобиль, ожидая, пока откроются ворота, был несколько больше и, главное, отстоял куда дальше от улицы, так что к нему вела не узкая, устланная плитками пешеходная дорожка, а подъездная дорога для автомобилей, и вход не был дверью с медным звонком справа, а подъездом под узким портиком, который поддерживали четыре колонны.
Андрей поднялся по лестнице следом за человеком в серой шляпе, но тот не стал входить в дом, а только подождал, словно опасаясь, что Андрей убежит, пока застекленная дверь в особняк открылась и за ней обнаружился элегантный морской офицер, который на ученическом, почти правильном русском языке пригласил господина Берестова и сообщил, что его ждут.
Альбина сбежала навстречу Андрею по лестнице и сверху уже воскликнула:
– А я у окна стояла, ждала, думала, а вдруг не приедешь!
– Здравствуй, Альбина. – Андрей был искренне рад видеть Альбину, единственную родную душу в этом Берлине.
Она протянула ему руку, он хотел было ее поцеловать, но не решился, потому что не знал, какие здесь порядки, – за ними сейчас наблюдали внимательно несколько человек, как за подопытными кроликами, которых специально запустили в одну клетку, чтобы посмотреть, как они будут себя вести.
В сущности, за последние годы ему так редко удавалось оставаться одному – то есть быть уверенным в том, что никто за тобой не наблюдает…
– Пошли, пошли ко мне наверх! – сказала Альбина. – Гансик, вы свободны, я сама поухаживаю за Андреем, – сказала она морскому офицеру, и тот, не споря, щелкнул каблуками.
Андрей понял, что Альбине удалось поставить себя здесь иначе, чем ему, – если она и пленница, то в позолоченной клетке.
Альбина поднималась наверх первой, и Андрей наконец-то смог разглядеть, что она одета дорого и изысканно, но невызывающе. На ней был брючный домашний костюм из китайской материи, он был свободен, он как бы слегка касался ее тела, ласкал его, но притом давал возможность глазу угадать линии спины, бедер и ног и осознать их легкую изысканность.
Они вошли в гостиную, где стояли два дивана, низкий столик, на котором поместились бутылка вина и два небольших блюда с закусками.
– Я знаю, что ты пообедал, так что считай себя приглашенным на чай, – сказала Альбина, оборачиваясь к Андрею и оказываясь слишком близко от него, так что он невольно сделал движение к ней. Господи, как хороша эта женщина! И это – его грязная, обреченная на смерть, заморенная лагерная жена!
Альбина улыбнулась – он даже улыбки ее еще толком не видел – и отступила на шаг.
– Что будете пить? – спросила она, открывая дверцу бара, встроенного в высокий старинный буфет, который никак не гармонировал с современной обстановкой гостиной.
– А что пьют к чаю в вашем доме? – спросил Андрей, стараясь попасть в тон.
– Коньяк, – заявила уверенно Альбина и, поставив на столик бутылку коньяка, оклеенную черными с золотом этикетками, села на диван и показала Андрею место на другом диване – напротив нее.
Андрей понял, насколько наивны были его надежды на встречу наедине, может, даже в заросшем парке или интимности ресторана… Они сидели на сцене, и вокруг, из-за каждого угла, как из ложи, глядели невидимые, но внимательные зрители.
– Ну и как ты? – спросил Андрей, уже смиряясь с формальностью встречи. – Ты хорошо выглядишь. Красивая. Довольна жизнью?
– Спасибо, а ты? – спросила Альбина.
– Я недоволен жизнью, я плохо выгляжу, я хочу убежать или помереть, – сказал Андрей, почувствовав полное равнодушие к тому, довольны ли его словами новые тюремщики. – Я не знаю, сколько мне здесь сидеть в одиночке.
– Надеюсь, что твоя одиночка комфортабельна? – сказала Альбина, словно стараясь превратить разговор в шутку.
– Вполне. Это отдельная клетка с отдельным входом, отдельной спальней и отдельной ванной, вот только коньяка не дают, хотя, может, потому, что я не просил.
– Лучше, чем в лагере? – серьезно спросила Альбина.
– Не знаю. В лагере я был не один. Там все время были люди, неужели ты не понимаешь?
– Я не люблю людей, – сказала Альбина. – Вернее, я люблю очень немногих людей. Ты – почти такой человек.
Андрей кивнул, но его несколько покоробило то, что его оставили, хоть и допустили к грани, вне круга друзей Альбины.
– А здесь тебе хорошо? – спросил Андрей.
– Ты пей, пей, а если голодный, то я прикажу принести ростбиф. Конечно же, ты голодный!
Альбина привычным – когда она успела так войти в роль! – движением протянула руку к кнопке звонка, которой заканчивался белый провод, лежавший на подлокотнике дивана.
– Я вас слушаю, – донесся голос, словно говорили по телефону, но чуть громче.
– Ростбиф, пожалуйста, и скажи, Герберт, там не осталось жареной картошки с обеда? Той, которую ты так чудесно делаешь.
– Один момент, фрейлейн, – ответил голос.
– Сейчас повар сам принесет, – сказала Альбина.
– За что тебя так полюбил адмирал? – спросил Андрей.
– Во-первых, ты, наверное, забыл, что я была в свое время наложницей начальника строительства – Яна Алмазова. Он убил моего любимого мужа. – Альбина говорила спокойно, вяло, но Андрей понимал, что за этой вялостью есть сила убежденности, непреклонность маленькой христианской мученицы, выходящей на арену Колизея навстречу львам. – Я знаю, как и почему началась вся история с проектом атомной бомбы. Я знаю их всех с тридцать второго года. Семь лет. Теперь ты понимаешь?
– Ты мне раньше не говорила об этом.
– А ты и не спрашивал. А если бы спросил – ничего бы не сказала, зачем подписывать тебе смертный приговор?
– Спасибо.
– Не стоит благодарности.
Постучавшись, вошел очень толстый человек с веселыми свинячьими глазками. Он принес поднос с ростбифом и жареной картошкой для Андрея. К Альбине он обращался почтительно, как к королеве, и робко, как безнадежный поклонник.
– После того как начался проект и я отбыла свой срок, пять лет как чеэсир, он не выпустил меня из зоны, а перевел секретаршей к Мате.
– К кому?
– К директору Полярного института Матвею Шавло, который и стоит за всей этой историей. Я пробыла там еще два года – до тех пор, пока Алмазов не понял, что я могу стать ему по-настоящему опасна. Вот поэтому меня перекинули на новую работу – быть подопытной крысой в городе, который разбомбят.
Андрей поднял бокал с коньяком.
– Крысе от крысы, – сказал он, – мои поздравления. Захватив тебя, они в самом деле приобрели ценнейшего сотрудника.
– Я никому и никогда не была сотрудником, – ответила Альбина. – Но в свое время ты мне сам сказал очень важные слова. За что я тебе или буду всегда благодарна, или возненавижу до конца моей короткой жизни.
– Что же за слова?
Коньяк был душистый и словно густой от запаха.
– Ты напомнил мне, что я обещала посвятить свою жизнь мести Алмазову. И поэтому я должна согласиться улететь с немцами. Ты помнишь?
– Я был прав, – сказал Андрей. – По крайней мере мы живы. И сыты.
Он с удовольствием принялся за картошку – он так соскучился по хорошей жареной картошке!
– И я, пока летела сюда, пока жила здесь, поняла, что ты прав. Но я не могу сама голыми руками расправиться с Яном, и всеми его палачами, и с Матей Шавло, который построил город, и сделал бомбу, и отлично знал притом, что люди погибают на строительстве и будут погибать всегда, пока она существует. И есть люди, ты знаешь, которые хоть и умерли, но ждут моей мести.
Альбина говорила так тихо и почти робко, словно просила прощения за столь решительные мысли. Но за этой робостью Андрей видел лишь непреклонную решимость человека, которому себя уже не жалко.
– Может быть, мне повезло, – сказала она. – И ты был прав…
Она тоже выпила коньяка, не морщась, как воду, равнодушно. Андрей понял, что за пределами своей миссии, своей мании Альбина пуста, почти пуста и равнодушна… И это подтвердилось буквально через несколько минут.
– Простите, госпожа, – сказал голос из репродуктора.
В дверь постучали. Вошел морской офицер.
– Фрейлейн Альбина, – сказал он, – простите, что я прерываю вашу беседу. Но вас просят к телефону – в кабинете.
Альбина кинула взгляд на часы.
– Подожди меня, – сказала она.
Пока Альбины не было – она отсутствовала минут десять, – Андрей управился с ростбифом и картошкой. Ему любопытно было бы поглядеть, как живет его солагерница, но он понимал, что находится под наблюдением, и потому предпочел остаться на диване и выпить еще рюмку коньяка. Теперь ему было приятно, сытно и даже клонило ко сну.
Альбина вошла в комнату, улыбнулась с порога улыбкой старшей сестры.
– Андрюша, – сказала она, – к сожалению, мне придется сегодня с тобой расстаться. Мне надо ехать.
– Опять допросы? – спросил Андрей. – Меня уже оставили в покое. Видно, от каменщика ничего больше не добьешься.
– Какие допросы? – удивилась Альбина. Потом сообразила и грустно улыбнулась. – Нет, у меня свидание, – сказала она.
– Надеюсь, деловое? – спросил, подмигнув, Андрей.
– Не знаю, – сказала Альбина, пожав плечами. – Сомневаюсь…
А так как Андрей смотрел на нее с невысказанным вопросом, она сказала:
– Мы еще увидимся, Андрюша. А пока – прости, мне надо переодеться. Машина ждет внизу, ты ее знаешь. Тебя отвезут домой.