Зачем?
Чтобы навести порядок.
Причем, если к желанию навести порядок примешивается детская или юношеская обида, тогда тиран становится особенно жесток. Ленин не мог простить Романовым и государственной машине России смерть своего террориста-брата. Он догадался, что брат пошел по неправильному пути, надеясь начать с террора и потом создать государство счастливых. Владимир Ильич решил все сделать наоборот: сначала сделать государство счастливых, а потом уже развязать в нем террор. Неизвестно, какой детской обидой или какой завистью питалась ненависть Гитлера к евреям и цыганам, – наверное, этому есть земное и простое объяснение, но эта ненависть, как и у Ленина, придала террору и убийствам особое изуверство.
Альбина осталась ночевать у Адольфа. Она не любила ночевать у него не потому, что ощущала всей шкурой молчаливое неодобрение прислуги и охраны и боялась, что ее отравят, и не потому, что знала, что в этой постели еще недавно спала Ева Браун, а потому, что не желала показываться Адольфу утром, чтобы он видел ее морщины и складки у губ, мятые волосы и мешки под глазами. При всей своей простодушной прозорливости она не догадывалась, что Адольф более всего любил именно эти моменты утренней нежности, когда он мог не только жаждать обладания Альбиной, но и сокрушаться силе бегущего времени, и жалеть Альбину и себя, как отражение в ней, и понимать с горечью, что он потратил впустую слишком много лет и теперь не остается ни сил для настоящей любви, ни времени, чтобы покорить мир.
В ту ночь Альбина проснулась оттого, что Адольф сидел на краю своей постели, будто парализованный. Крупная дрожь била его. Потом он поднял руку, защищаясь от кошмара, и повторял: «Это он, он! Он пришел за мной! Я не звал тебя!»
Альбина затаилась под одеялом – лунный свет падал сквозь открытое окно, и видно было, что волосы Гитлера прилипли ко лбу, по лицу катился крупный пот; потом Гитлер начал произносить цифры, сочетания цифр и отдельных слогов, он говорил быстро, все быстрее, потом повторил убежденно: «Не прячься, выходи!»
Альбина заставила себя подняться и подойти к нему.
– Адольф, – сказала она, – я могу тебе помочь?
Она дотронулась до его щеки, она почувствовала, что именно такая ласка ему нужна. Он прижался к ее ладони мокрой от пота и слез щекой, потом сказал: «Вот и отлично, вот он и ушел».
И удобно улегся в постель, подогнув ноги. Альбина накрыла его одеялом и долго сидела, глядя на его резкий профиль. Дыхание фюрера становилось все ровнее, он спал глубоко и спокойно. Альбина почувствовала к нему нежность, как к любому мужчине, которому отдалась сама, по доброй воле, несмотря на то что эта воля питалась ненавистью к Алмазову и его хозяевам.
– Что тебе приснилось? – спросила она утром. – Ты даже кричал.
– Прости, – сказал Гитлер. Он торопился, подбирал с тарелки овсянку. – Мне приснилось, что я снова на фронте, за мной пришел мой взводный, чтобы позвать меня в атаку, из которой я не вернусь живым… Как странно, я забыл этот сон, а как ты спросила – сразу вспомнил во всех деталях. И я очень испугался… – Гитлер налил себе в чашку кофе и продолжал: – Я тебе должен сказать, что на фронте я был весьма отважным солдатом и сам вызывался в вылазки и в атаку. Странно, почему я так испугался во сне.
– Если ты расскажешь об этом своему генералу Гаусгоферу, он скажет, что тебя посетил дух ледяного мира.
– Ты несерьезно относишься к генералу, – сказал Гитлер. – Хотя тебя можно понять – ты женщина и не совсем хорошо знаешь немецкий язык. Мне даже странно, что ты возродилась не в Германии.
– Я старше твоей Гели, – сказала Альбина. Уже не в первый раз… Гитлер не слышал этих слов и никогда не услышит, для него время существовало в некоей иной плоскости.
– И что ты намерен делать с русскими? – спросила Альбина, глядя на любовника открыто и доверчиво, и Гитлер с умилением подумал, что Альбина никогда не кичится умом, она доверяет ему.
– Я еще не решил, – сказал Гитлер. – Сегодня у меня совещание в Генеральном штабе.
– Я так боюсь, что Сталин решит первым.
– Этого не будет. – Гитлер бросил на стол салфетку и поднялся. – Прости, но я спешу, – добавил он и быстро ушел из комнаты.
В тот же день Альбину навестил сам Рудольф Гесс, ближайший соратник фюрера и в то же время верный ученик генерала Гаусгофера.
Гесс был приятен Альбине – он был всегда вежлив, сдержан и грустен. Альбина предпочитала грустных людей. Все ее возлюбленные были грустными людьми.
Альбина с удовлетворением подумала, что Гесс все же не умнее других мужчин и, зная о ее влиянии на фюрера, полагает, что он сам сможет ею управлять. Ну что ж, пускай он так думает.
– Сверкающая ложа, – сказал Гесс, шагая по гостиной и иногда подходя к окну, как бы проверяя, не подобрался ли кто к дому; но к дому подобраться было невозможно, – полагает, что, прежде чем начинать поход на Польшу, за которой твердо стоят Англия и Франция, фюрер должен достичь соглашения со Сталиным.
– Почему? – спросила Альбина, для которой и название ложи, и даже имена ее членов не были пустым звуком. Еще в мае она попросила верного друга – адмирала Канариса – достать для нее всю литературу по магическим силам Запада и Востока, а также рассказать, что адмирал знает о магах и астрологах, окружающих фюрера. Сказала наивно, как ребенок, который, еще не научившись толком читать, просит купить ему энциклопедию. Нестарый разведчик, единственный, пожалуй, из всех мужчин на свете, догадывался об удивительных способностях и необычном характере Альбины, которая, хоть и могла в мгновение ока избавиться от опеки адмирала, добровольно осталась под его покровительством. Более того, она соглашалась на прогулки в его обществе и рассказывала ему, вдали от чужих ушей, о некоторых новостях и мелочах, подслушанных у фюрера, о которых иным способом адмирал никогда бы не узнал.
Адмирал не только принес ей кипы книг и журналов, но и привел эксперта, которого специально держал для этой цели.
Так что любое слово Гесса, любую его просьбу Альбина знала заранее.
– Наш фюрер, – говорил Гесс, поддерживая с любовницей Гитлера тон доброго товарища, – недооценивает значения этого взрыва, его астрального смысла. Я понимаю, дорогая фрау, что для вас это все темный лес, – в ответ на добрую улыбку Гесса Альбина растерянно голубоглазо улыбнулась, – но можете поверить мне, что достаточно авторитетные ученые, постигшие тайны космических сил, уже высчитали, что этот взрыв – не более как отражение борения льда и пламени, силы нордической расы и скопища грязных мутантов.
– А что теперь делать? – спросила Альбина.
– С нашей стороны было бы безумием сейчас ускорять подготовку к большой войне, чем так всерьез занят фюрер, – ответил Гесс, надвинув на глаза слишком толстые мохнатые брови, – мы не сможем победить чуждый нам космический разум, проявившийся в этой бомбе, без помощи всего арийского мира.
– Но простите, Рудольф, я в самом деле не понимаю…
– Как только мы выступим против Польши, связанные с ней договором Англия и Франция выступят против нас – именно это нужно не только Сталину, но и тем силам зла, которые стоят за ним. Все мировое масонство, все евреи и негры мира ждут только, что мы поддадимся на эту провокацию и попадемся в ловушку. С одной стороны на нас кинется Сталин, с другой – армии наших естественных союзников и по воле зла – врагов-англичан. Мы еще не готовы к такой войне.
– Это ужасно, – искренне сказала Альбина. – Но как я могу помочь вам?
– Не мне. Вы должны помочь мужчине, который увидел в вас свою возлюбленную, вы должны помочь всей белой цивилизации… пока не будет достигнут союз с Англией против Сталина – мы должны ждать. Я уже говорил фюреру, что готов сам полететь в Англию и попытаться договориться с разумными силами там. И это возможно, потому что англичане не менее нас боятся атомной бомбы Сталина.
– Ах, мой милый ангел, он полетит поговорить с Чемберленом. – Канарис развел руками, как бы желая обнять Гесса.
Он приехал к Альбине буквально через несколько минут после того, как машина секретаря партии покинула ее дом.
– А ведь есть и другой путь – не хуже того, что предлагает проанглийская клика, которая перетащила на свою сторону часть этих мистически настроенных бронтозавров, – добиться союза со Сталиным, пускай временного.
– А если Сталин не захочет? – С Канарисом Альбина разговаривала иначе, даже голос звучал жестче. Она и казалась старше – на все свои тридцать шесть. Гесс видел в ней молодую и беззащитную глупышку, которую надеялся использовать, а перед Канарисом сидела средних лет женщина, одержимая жаждой мести и обладающая быстрым и холодным умом.
– Вот именно этот аргумент я высказывал в спорах с Кейтелем и Гальдером, – сказал Канарис. – Генералы стоят за тактический союз со Сталиным, они даже согласны отдать ему половину Польши, но обезопасить тыл. У всех немцев, дорогая, существует с Первой мировой войны ужас перед войной на два фронта. Только, как ты видишь, ужас этот выражается по-разному. Гесс и его сторонники в партии хотят замирить Запад, а генералы – Восток. Но цель одна – разбить их поодиночке.
– А вы? – спросила Альбина.
– Я разделяю точку зрения военных, – сказал Канарис. – Особенно сейчас. Когда у Сталина есть бомба. Зачем лишний риск?
В тот же вечер Альбина долго разговаривала с Адольфом, совсем не о деле и, уж конечно, не о войне – глупом и грязном занятии мужчин. Но Гитлер сам заговорил о своих бедах, не заметив, как умело и незаметно подвела его к этому Альбина. Она сидела перед ним, подогнув ноги на широком диване, в скромном домашнем платье, совсем без грима, такая простая, милая и верная. Когда его предадут или судьба отвернется от него и соратники разбегутся по кустам – Альбина останется рядом.
– Ты не бросишь меня? – спросил Гитлер неожиданно.
– Нет, – ответила Альбина. – А что грозит тебе?