Тогда Гитлер стал рассказывать ей то, что она знала и без него, – о двух вариантах войны, которые разыгрывали придворные клики. Союз с Англией против Востока, который возможен именно сегодня, потому что западный мир уверен в том, что у русских есть бомба, и затаился в неожиданном страхе перед белым русским медведем, или союз с сильным Сталиным и подачка ему в виде Польши или Финляндии, чтобы освободить руки на Западе.
Гитлер не спрашивал совета Альбины – не для этого он сюда приехал. Альбина и не давала советов. Она просто подвела его вопросами и наивными междометиями и сомнениями к третьему варианту. Гитлер не заметил, как тот сформировался в его мозгу.
Но неожиданно он сказал:
– Прости, моя белая фрейлейн, – он так называл ее иногда, в сладкие минуты, отталкиваясь от имени Альбина, – но я сегодня не останусь с тобой.
– Разумеется. Я чувствую, когда великая мысль приходит к тебе, – сказала Альбина настолько серьезно, насколько могут говорить только глупые, но любящие люди.
– Ты знаешь об этом?
– Я чувствую, Адольф.
– Может, ты скажешь ее? – улыбнулся Гитлер.
– Я могу сказать, что чувствую твои мысли, но прости, если в моих устах это будет звучать коряво, неубедительно… я ведь лишь твое маленькое зеркальце.
– Маленькое зеркальце… в этом есть что-то сказочное.
– Я знаю вас, Адольф, ближе, чем многие из мудрецов. Простите, если это звучит самоуверенно.
– Нет, ты права. Я тоже это чувствую. Недаром ты была рождена в пламени всемирного пожара, среди вечных льдов и…
– И упала к вам в руки с неба, – закончила Альбина, улыбнувшись. Она теперь нередко улыбалась, но уголки губ оставались опущенными, и потому от ее улыбки становилось грустно.
– Можно я угадаю ваши мысли? – сказала она.
– Попробуй. Пока что это еще никому не удавалось.
– Вы знаете, что у Сталина есть вторая бомба, она будет готова летом. А третья бомба – осенью. Значит, у вас очень мало времени, чтобы победить его. Пока он не расплодился. Как таракан.
– Я продолжу твою мысль, белый кролик. – Гитлер остановил Альбину жестом узкой руки и заговорил сам, сначала тихо, затем, заводясь, увлекаясь, забыв, что вся-то аудитория состоит из Альбины, начал кричать: – Из-за этой бомбы все мои стратегические планы летят к чертовой матери. Через полгода у Сталина будет пять бомб. К тому времени, когда мы изготовим свою, у него их будет двадцать. А тогда нас уже обгонят американцы! Значит, в моем распоряжении только летние месяцы, чтобы завоевать весь мир. Только одно лето! И я должен идти вперед немедленно! Тут же! Сегодня! Вы меня слышите – вы слышите звуки боевых труб и грохот барабанов?
На следующий день состоялось запланированное еще неделю назад заседание в Генеральном штабе. Гитлер весьма миролюбиво выслушал доклады генералов, связанные с подготовкой выступления против Польши в сентябре 1939 года. После окончания подводившего итоги доклада Кейтеля Гитлер поднялся и, подойдя к карте Европы, занимавшей всю стену, произнес буднично, словно речь шла о поставках шерстяных носков:
– Мы начинаем военные действия против Польши в середине июля, хотя весь мир должен думать, что день «X» – 1 сентября.
После секундной гробовой тишины по залу прокатился невнятный гул возмущенных, испуганных, растерянных голосов.
– Это невозможно! – вырвалось у Кейтеля.
– Судьба не подарила нам больше ни одной минуты, – сказал Гитлер размеренно. – Если вы дадите себе труд задуматься над тем, что происходит в мире, то поймете, от каких факторов зависит наша победа. Так что мое решение, безусловно, не подлежит пересмотру, и завтра в десять я ожидаю к себе начальника Генерального штаба и командующих родами войск. Все планы кампании будут пересмотрены.
Оборвав свою краткую речь, Гитлер быстро покинул зал заседаний, чтобы не отвечать на бурю вопросов и возражений. Через час он вызвал к себе Риббентропа и приказал форсировать зондаж возможностей соглашения с Москвой. Посол в Москве Шуленбург завтра же должен попросить аудиенцию у Молотова и изложить ему вербальную ноту о желательности заключения договора о дружбе и сотрудничестве.
– Любой ценой! – приказал Гитлер. – Если Сталину захочется сожрать Бессарабию – отдайте ему, Финляндию – отдайте, половину Польши – отдайте.
После встречи с фюрером Риббентроп в полной растерянности созвонился с Герингом, который не присутствовал на заседании Генштаба и ничего не знал, тот кинулся к Гитлеру отговаривать его от необдуманного поступка. До вечера Гитлеру пришлось спорить с помощниками и соратниками, которым так трудно приказывать.
В шесть вечера он исчез.
– Он у нее, – сказал Гесс, приехавший в берлогу к Гаусгоферу. – И я подозреваю, что именно эта русская сука…
– Мы не знаем, что управляет судьбами мира, – ответил на это старый генерал Гаусгофер. – Еще вчера ты убеждал меня, что эта женщина на нашей стороне, сегодня говоришь, что предательство исходит из спальни фаворитки.
– Но мы проиграем эту войну! Мы к ней не готовы!
Гитлер был у Альбины. Он объяснял ей свой замысел, как ребенку, щадя ее милую глупую головку:
– Войны выигрываются или силой, или неожиданностью. У нас есть сочетание того и другого. Наша армия отмобилизована и хорошо снаряжена. Русская – лишена командования и отстала на двадцать лет. У поляков не осталось ни одного стратега, они могут соревноваться только с русскими в том, чья кавалерия лучше. Мы не должны дать им возможности опомниться. Пускай Сталин верит в то, что мы пригласим его к обеденному столу. Пускай наденет свой лучший мундир. Пускай спешит нам навстречу, поглощая Прибалтику и Польшу, мне только это и нужно – с растянутыми коммуникациями он еще слабее.
– А англичане? – спросила Альбина, поглаживая руку Гитлера, лежавшую на подлокотнике кресла. Гитлер смотрел на ее нежные, такие белые пальцы. Она все понимает интуитивно, сердцем и любовью.
– Англичане будут обсуждать события в палате общин и потом осудят меня весьма жестоко. Так же поступит и господин Рузвельт в Америке. Но им надо до меня добираться через Францию, а французы слишком эгоистичны, чтобы начать настоящую войну.
– Это так умно, Адольф! Но почему твои генералы не согласны?
– В отличие от меня – они самые простые люди. Банальные и ограниченные исполнители. Они уже привыкли, хоть раньше и сопротивлялись, что я начну вторжение в Польшу в сентябре. Я бы так и сделал, если бы не сталинская бомба. Но теперь я не могу ждать, пока он изготовит вторую и третью, ты уверена, что вторая на самом деле существует?
– Она будет летом. В институте говорили об этом.
– Когда мои армии будут подходить к Москве и Сталин решится ее использовать, нам с тобой надо будет уехать подальше от Берлина. Сталин постарается кинуть ее именно на Берлин.
– Почему?
– Это так просто, мой кролик! Ведь первый город, который он уничтожил первой бомбой, назывался Берлином.
Альбина не стала напоминать Гитлеру, что идея изготовить для уничтожения Берлин исходила от Ягоды и Сталин сам об этом не знал до последнего момента.
– Тебе не жалко Берлин? – спросила Альбина.
– Наша противовоздушная оборона собьет русский самолет далеко от Берлина… Я останусь сегодня у тебя – мои генералы и партайгеноссен взбеленились, они боятся неожиданностей.
– И маги тоже?
– Счастье мое, – сказал Адольф Гитлер, – искренне я могу сказать только тебе – моя высшая цель для меня еще не открыта. И она откроется на вершине свершений – я не могу получить корону из рук римского папы, которого я не считаю себе ровней.
Альбина кивнула, потому что она поняла, что Гитлер имеет в виду пример Наполеона, но Гитлер не думал, что Альбина могла знать об этом.
– Я допускаю, что и генерал Гаусгофер, и Гурджиев что-то знали и знают, я допускаю, что истину надо искать в том направлении, куда они указывают, но найду истину я сам.
– А они останутся в обозе? – спросила Альбина.
– Да.
– У меня был сегодня Гесс, – сказала она. – От имени магов он просил подействовать на тебя, чтобы ты заключил союз с Англией.
– Ах, какая старая интрига – давить на короля через мадам Помпадур – так звали французскую любовницу короля Людовика какого-то!
– Может, не надо было об этом говорить? Ты расстроен?
– Они будут к тебе приставать, но я не дам тебя в обиду.
– Адольф, пора спать, – сказала Альбина, изображая смешную и чуждую ей строгость. – Ты сегодня устал. А завтра рано вставать.
– Ты – мое сокровище, – сказал Гитлер и с некоторой печалью подумал о том, что Альбина тоже не сможет никогда стать достойной соратницей в великой борьбе, – белый кролик, милый белый кролик, который ничего не смыслит в борьбе титанов…
В течение июня обстановка в мире продолжала нагнетаться. Обыватель с дрожью в пальцах раскрывал сегодняшнюю газету – неопределенность предвоенных месяцев усугубилась взрывом русской бомбы.
До второй половины июня Москва, сделав первое заявление о том, что никакой бомбы нет и она существует лишь в воображении поджигателей войны, затаилась, советские дипломаты были осторожны и молчаливы настолько, что разумные аналитики делали вывод об их полном неведении того, что происходит дома.
Наконец 18 июня последовало новое заявление Совинформбюро.
От имени Советского правительства Совинформбюро сообщало, что в результате беззаветного труда советских ученых и инженеров в СССР создано новое сверхмощное оружие, способное сокрушить любые укрепления и крепости и поразить площадь в несколько квадратных километров, уничтожив дивизию, корпус, а если нужно, то и армию врага. Однако, следуя своей миролюбивой политике, Советское правительство предлагает всем странам Европы заключить договор о коллективной безопасности, в ином случае все последствия за возможное развязывание войны агрессор испытает на себе.
Из заявления неясно было, кто же подразумевается под агрессором и кому угрожает русская нота. Но ответные шаги, которые и до того подготавливались в европейских столицах, не заставили себя ждать.