хватаешь её в руки – активный, чудный, подвижный, продолжающий твои сонноватые движения своими познавательными, сгусток жизни. мы снова как бы летим – теперь над газонами, с которых полив был перенесён подальше, в правую сторону… сгусточек, разворачивающийся во времени в личность, как Вселенная из того взрыва или просто мига первичного импульса – минута совместного с женой телесного восторга, пик взаимолюбования, отобразившийся в малюсенькой, растущей своими часиками и годиками будущности. так это звучит нежно, сокровенно (потому что в прошлом является первой мерой и твоего роста) и ценно, потому что первый-второй полны хлопот – «годик». четыре ещё годика, но уже если пять, то – лет, множество, новое будет слово, – очень нескоро по нынешним ощущениям, которые смешиваются, родительские и детские…
по опустевшей входной лестнице поднимаемся – кажется, прошло очень много времени, и даже девушка за ресепшном сменилась на менее симпатичную, но она так же приветливо улыбается. теперь уж мы наверх на лифте: кажется, моя деточка склонна заснуть (во время укачивающих полётов обнаружилась зёвушка, верный сигнал), и надо будет рассказать сказку, часок прошёл, ещё один как раз поспим. может, конечно, уже вернулись дамы из салона, но по времени ещё рановато – многие часы в холле, поставленные по часовым поясам столиц – дружно сказали, что лишь час мы пребывали внизу.
с трудом уговариваю улечься, выключив телек, стянуть платьишко и залечь в ожидании сказки. а вот сказки у нас особые – это «Смешарики», которых я теперь помню наизусть, несколько серий. ещё в Томске любимой для запуска воображения у нас стала «как они очистили своё мОе» («эр» ещё не выходит), и теперь я научился искусно делая свой голос чуть более сонно-хриплым, замедляя рассказ, как жена учила, превращать аудиомультик в колыбельную…
и мы почти заснули, заснул на левом боку за своим сбивчивым рассказом и я. наверное, даже поспали полчаса, но явление прихорошенных дам-мам, конечно же, нас подняло. зачем жену мою подзавили – это вопрос вопросов, у неё прекрасные тёмные прямые волосы, во многом созвучные моим… но явно уж хотели навести максимального шика – к такому яркому макияжу сотворили и завивочку буклями, у Востока свои причуды… скачет наша детка на кровати от такой нарядности-радости, я в душевой, дабы не смущать дам, влезаю в освежённую рубаху, в белый (свадебный, специально купленный два года назад) костюм, повязываю при участии жены желтовато-золотисто-кремовый галстук. это в точности мой свадебный наряд, в котором прощался я «со своею холостою жизнью».
а для нашей девчушечки сестра жены приобрела специальный наряд, вторящий её платью, главному платью – невесты. в шутку говорили, что и шлейф бы невестин ангелочку нести, но обошлись без того и без другого – без шлейфа и пажей, – просто сходством белых чар. все нарядились и вышли в зеркальный холл нашего этажа, повергнув самих себя в восторг: бордово-солидная, приземистая и весьма молодая для выданья второй дочери тёща моя, сёстры-красотки неотразимости усиленной, и действительно ангелочек в мини-свадебном платье. и ещё кремово-цивильный зять в востроносых штиблетах столичного прощелыги.
спускаемся в лифте, внизу нас ждёт жених – светло-голубые глаза его полны теперь не только влюблённости, но ещё и полагающегося турецкого гостеприимства. он эту русую красотку-европейку завоёвывал долго, годами. наряжен безупречно, с налётом как бы американской рок-звездатости в восточной поездке: голубой, как бы грубо простроченный пиджак, темнее на тон брюки… первыми спускаемся по лестнице мы, сопровождающие, родня. а внизу стоят уже гости, все нарядные и шикарные. здание отеля ожило подобающим ему стилем. вечер пасмурный, не пошёл бы только дождь.
ждём выхода брачующихся. женский персонал отеля затаился за самораздвижными дверьми, он тоже что-то готовит. они не заставили себя ждать, задержались лишь на минутку на площадке и пошли по лестнице. и тотчас в таких статных и прекрасных, в главных персонажей вечера – полетели со всех сторон какие-то мелкие штуковины. придерживая свою ангелочку за белоснежные плечики – вижу по долетевшим до нас «осколкам», что это денежки (копейки зовут тут курУшами) и конфетки, те самые, маленькие карамельки с ресепшна. не рис или лепестки роз, а вот такое – глубоко социальное и современное, символизирующее сладкую и богатую жизнь…
все наперебой спешат нас подсадить в свои джипы, но решено семью сестры невесты не делить – да и так по-турецки полагается, чтобы до места заключения брака и жених с невестой ехали порознь, и она с семьёй тоже врозь (да и места платью требуется – целое заднее сиденье). в нашей машине оказываемся: я на переднем сидении, а позади все мамы-дамы. джип широк – места сзади достаточно для троих, хотя ангелОк поедет, скорее всего, на коленках. везёт один из друзей мужа, так тоже полагается.
тронулась гуськом вся свадебная кавалькада, включая синий джип с открытым багажником, в котором едет национальный оркестрик и громко-визгливо дудит, барабанно бухает… девочка моя этой громкой музыки побаивается и вообще жмётся к маме, но мы едем, окружённые, как фатой невеста, этим вниманием и звучанием. мне почему-то на секунду представляется наш выезд, как будто из окон пустого ресторана отеля я гляжу – потому что вслушивался в далёкий проезд там машин днём, как в другом, параллельном мире. теперь – мы там…
кортеж немного спутался, дороги мы не знаем, как и водитель – нашего языка. однако поспеваем… впереди в знакомом нам хорошо бордовом джипе-«жуке» мелькнула фата, значит, мы верный путь держим, шаманящая музыка то наплывает, то отплывает. едем мы через центр Муглы на другую окраину, как было сказано ещё днём. ощущение приятного долга и какого-то нового, вечернего вакуума в машине – ведь наша, не понимающая значения этого обряда девочка, беспокоится, глядит по сторонам, словно опасаясь что визгливо-басовитый оркестр в наши окна влезет. водитель-хозяин, из здешней буржуазии – довольно лихо поворачивает иногда, что беспокоит уже нас – малышка плохо переносит езду в авто, часто подташнивает, капризный вестибулярный аппарат у нас (мой, что ли, такой – наследственный?).
какие-то круглые площади и фонтаны мы проезжаем, но думается сейчас не о Мугле, глядится не на неё, а в прошлое невесты… долгий путь к браку по любви здесь, среди удачливых, благополучных и держащих в своих перстАтых руках экономику – кажется, на финишной прямой (для нас, скорее кривой, но всей дистанции мы не представляем).
о чём думаешь там, впереди, белая загорелая невеста? может, как и я, сейчас не замечаешь Муглы, старочинного, черепично-крышего (в отличие от прибрежных) города – а видишь вокзальную площадь, где Томск-1, с осенней, пробирающей холодом до лодыжек, позёмкой? там был один из баров со стриптизом, и там ты начинала в нулевых… там ты ухватила блестящий шест – ось Постэпохи, поняла её суть. почувствовала слабые места людские – податливые глаза этих жаждущих зрелищ денежных мешков. даже мать приходила на тебя посмотреть – почему бы и нет? новые времена, новые нравы, новые нормы. и в этом есть искусство, красота, – ремесло, не хуже прочих новых. склонность к раздеванию была присуща с детства: везут тебя в коляске из дому – раз, и уже самочинно дитя раздетое. как такую сдать в детский сад?
боевая, назойливая, мальчишеская, драчливая натура в сочетании с модельной фигурой – дали сногсшибательный результат. с шестом тоже можно сражаться, чтобы сражать зрителей. когда ты обнимала шест коленями, прицеливаясь каблуками в дискотечное блёсткое небо – уже намечалась в воображении траектория перелёта из холодной, неустроенной Сибири в тёплые края…
сперва клевали братки районного значения, затем уже строительные магнатики, но вскоре – среди магнатиков и желанный для них здесь гость, – попался турок. смуглый, рослый, сухощавый, с признаками престарелости, и может, потому такой охочий до юной русской, белокожей красоты. мальчишеская твоя боевитость в общении плюс хорошо поставленный голос, хорошо университетским филфаком развитая речь, довершили очарование того, кто привёз в Сибирь не только новые строительные технологии и свою команду, но и неутолённые на родине страсти… по его выгнутому вверх, в-тебя-стремительной дугой, телу, напоминающему ствол экзотического дерева с одним лишь суком и ненасытными ветвями-руками – ты, не снимая шпилек, перешла через Чёрное море.
и оказалась на влажных простынях Анталии. влажных от климата, а не только от битв страстных со старцем. быть его припрятанной на пострамадАнное разговЕнье вещью тебе, впрочем, вскоре надоело – хотя он и возил тебя на стройки хвастаться бизнесом… но ты вместо пустого созерцания обменивалась незаметно телефончиками с некоторыми мальчиками-подрядчиками, и вот, когда сидеть на старом суку окончательно надоело, а статус сибирского сувенира стал раздражать (положение в обществе обязывает таких воротил иметь семьи, официальных жён, и числиться в гареме при таком – пожалуй, хуже стриптизного шеста, там хоть тебя многие видят, а не один, изредка, и веер возможностей другой), ты ушла. он плакал, умолял, угрожал, но не того ты характера и нрава, чтоб на это реагировать: дворовая сибирская закалка на арапа не берётся… ты знала, попугивал и он напоследок, проклиная, – как легко из подпольного стрип-бара (здесь запрещённое ремесло) загреметь в лучшем случае в секс-рабыни, а в худшем – в тюрьму. но всё же надо было зарабатывать самой. и всё получилось: недолго, постоянно меняя места, но доходно. неизбежные при кастинге разовые связи не пугали: они все так помешаны на здоровье, что проще их заразить герпесом, чем от них заразиться сифилисом.
а потом, скинув с себя ремесло, точно одежду на подиуме, ты приехала в новый, излюбленный англичанами и французами курортный город, словно с другой планеты прилетела. пришла в цивильном клетчатом платье наниматься менеджером в стройфирмочку, с кейсом карт ещё не выставленных на продажу земель, которые мальчики-подрядчики уже перенаселённого местами курорта хвастливо тебе показывали, а ты фотографировала на мобильный, пока они охлаждал