авшей со временем отдельным магазином – пахнет кофе-аппаратом, он у самой двери. каждый раз тут мысленно вычисляю, есть ли мелочь на маленькую чашку американо за 35 – как на последний доступный допинг, если будут на работе глаза смыкаться… но сейчас пара глазированных сырков и один сочник, вот что нужно. слева смотрят обложки глянцевых журналов, переходящие в плитки элитного шоколада: голливудские дивы, Мальдивы, хайлайф, другая пресса, другая еда…
возвращаюсь сквозь клубы дорогого табачно-вэйпового дыма у крыльца бывшего комбината Литгазеты к нашему деревцу и торцу, к чёрной двери с нарисованным на ней золотистым глазом, открываю карточкой-ключом, и пока она попискивая закрывается дохожу до нашей, первой налево комнаты. Александэр уже приготовил себе растворимого кофе, я наливаю себе чаю, открамсываю полдольки лимона и рассказываю постепенно, что видел.
– Но это точно не ДГИ и не застройщик очередной?
– Непохоже… Это настоящий опер, и ему не мы нужны.
– Ладно, подождём, что менты выяснят. Так не хотелось ехать, дети ещё с утра виснут – пойдём туда, пойдём сюда…
– Ну, лучше перестраховаться. А если бы потребовали прямо сейчас выселяться?
– Окей, Дим, я у себя буду, раз приехал, посмотрю что у нас на счету, зови, если что, – Дед уходя улыбается с иронией и печалью, понятной только отцам, немного ещё напоминая мультяшного волка из «жил-был пса» Киевнаучфильма (он же киевлянин, Александэр наш).
с трудом и большими потерями времени возвращаюсь через ворох сетевой сиюминутности на передовую романа-эшелона. минут пятнадцать пишу три абзаца. тут является главный редактор, ему уже о событиях докладывает Александэр в коридоре, вскоре я же это всё пересказываю, и главный решает, что в данной ситуации «лучше перебдеть»… Хуршет куда-то увёл Александэра, а я не могу вернуться в роман из-за выполнения штатных функций собеседника главного и очень шумного редактора – пока он надирается растворимого кофе. вторая, третья чашка… выглядит это почти как алкоголизм, поскольку влияет на неуёмную, какую-то кухонно-бабью говорливость. рационализирую простой: заканчиваю за «непринуждённой» беседой потребление завтрака аристократа, не имея доступа в роман.
возвращается гендиректор с печальным лицом и особенно опечаленной полуседой бородой. рассказывает, кого тут искал и кого в итоге нашёл опер, уже два опера. это наш субарендатор в самом дальнем помещении, куда мы и не заглядывали – но гендиректор с ним в дружеских отношениях. Александэр уже успел позвонить начальнику пойманного, чтобы он ни в коем случае не являлся сегодня на работу – как говорится, накрыли лавочку. в чём дело, пока неизвестно, но, как описал сцену Александэр – Александр сидит на стуле посреди комнаты в наручниках, его явно били, на лице кровь…
понятно, что дело не в субаренде, о которой ещё раз условливаемся молчать как партизаны, но сохраняется некоторая тревожность в виду возможности раскрутки клубка всей незаконности… все расходятся по рабочим местам, я наконец-то в вожделенном файле. снова пишу о том государственном преступлении, которое имело место в августе 1991-го года в своём романе, словно и сам ожидаю ареста и возможности писать этот текст больше не получу. предчувствия отчасти не обманули: ко мне заглядывает Хуршет и зовёт на улицу. там стоят наши участковые, уже не настороженные, а дружественно удивлённые.
– Это не бандит, это наш с Петровки коллега был, – говорит смущённо улыбаясь пухлощёкий старший по званию, – но всё равно хорошо, что сообщили, и нам нужна ваша помощь теперь, придётся гражданский долг исполнить, понятые нужны.
гляжу на Хуршета чуть свысока (что поделаешь: выше его примерно на голову), и понимаю, что понятым он быть не может: понимает не всё и вдобавок иностранец. хотя, он не так прост, как кажется: загружали и везли мы с ним недавно тираж очередной книги (мы же ещё и издательством бываем) для чего он был откомандирован со мной на Заставу Ильича, так тут Хуршет и проболтался, что прогуглил меня в интернете, узнал, что я не только собрат его, пролетарий, но и борец за власть нашего класса, сиречь партийный, коммунист. конечно, его вторым понятым нельзя брать – на нём же хозяйство, надо бегать, смотреть… иду в редакцию назад, совещаемся в кругу непрерывного чаепития, которое без меня возобновилось, и наш отважный главред отряжает Александэра (который вообще-то гражданин Украины, чем мало превосходит Ассирийца в качестве понятого) ничтоже сумнящеся: «Ну, я не показываюсь, а вы там уж давайте, побудьте, подпишите, чтоб подальше от наших больных вопросов только».
выходим из торца нашего домика, поворачиваем направо и за угол – куда обычно ходим курить. там как раз форточка окна нашей «приёмной», у моего стола, так что иногда всё выкуренное задувается назад. дальше окно комнаты Александэра, она же Бухгалтерия, ещё дальше – Архив (где набросаны пачки прошлых и даже прошлогодних газет), потом ниже окошко полуподвала, где подпольная типография обитала до её экстренного выселения из-за визита ревизоров…
всё это прошагиваем мы «под конвоем» вроде бодро, но в восприятии – медленно, и кажется, что путь от курилки до допроса очень длинный, морально длительный. а всего-то несколько шагов к старомосковской просевшей деревянной двери, за которой направо ещё одна и сразу кривоватая лестница. вот же случай – ни разу сюда не заглядывали без надобности, я-то был уверен, что всё тут располагается слева, а оказалось иначе. два пролёта не менявшейся с начала прошлого века лестницы, и мы у двери, на которой изящно красуется наклеечка «Отдел спецпроектов».
очень кстати! сейчас опер попросит достать документы (паспорта с собой нет, остался в куртке на первом этаже) я дам редакционное удостоверение, а там… указана должность: «Редактор отдела спецпроектов». то есть задержанный – мой подчинённый, если по легенде, а не по субаренде. вот и стану я из понятого уже не понятым, а сообщником… всё это продумываю за секунду, однако зрелище в уютной длинной комнате с двумя зарешеченными окнами в сторону нашей курилки-дворика – отгоняет эти мыслишки.
невысокий и немолодой задержанный стоит, сутулясь в наручниках у глухой стены посреди комнаты, морально подавлен и всё ещё унижен физическим давлением. опер, как я понимаю, всё же донёс свою просеивавшуюся в матюшок профессиональную ярость до адресата, и первым делом войдя в комнату – вломил Александру в челюсть. у того платок в руках и он время от времени шмыгает носом и промакивает нижнюю губу. куда ж без кулачно-психологической атаки? может, опер и со мной так хотел «поговорить»? но книги его остановили…
в дальнем углу у окна сидит ещё какой-то дедуля в чёрной шапке и сером комбинезоне, наверное, спец по обыскам. оперов двое, один, русый ведёт протокол, а уже знакомый мне, раскосоглазый брюнет – отпускает участковых и, самодовольно перетаптываясь, обращается к нам с Александэром.
– Так, понятые, вы присутствуете при задержании и обыске. Подозревается вот этот гражданин в оказании незаконных услуг нелегальным мигрантам. Ваши данные потом под протоколом внесёте, сейчас не будем терять вашего и нашего времени. С подозреваемым знакомы?
– Нет, – отвечаем мы все, включая подозреваемого, бросившего на нас беглый печальный взгляд (и я при этом не лгу, а вот Александэр… но работа такая!).
– Очень хорошо. Тогда приступим. Подозреваемый, в ваших же интересах добровольно нам показать здесь всё, что связано с вашей деятельностью, открыть все сейфы, ящики…
– На себя никаких показаний давать не буду, по 52-й статье конституции, – отвечает сглатывая слюну, хоть и битый, но не потерявший чувства самосохранения Александр.
– Что ж, так и запишем, сотрудничать со следствием отказался, это учтут при вынесении приговора. Это ваш стол и ваши ключи на столе?
– Нет, это стол начальника, я вообще ничего не знаю, что тут есть, когда пришёл, ключи уже лежали…
спец в комбинезоне не спеша встаёт, натягивает резиновые перчатки, пока мы сидим-глядим послушными кроликами, идёт от окна к дальнему столу, стоящему поперёк комнаты – действительно по виду начальственному. берёт ключи и начинает, как медвежатник-профи на глаз их примерять к сейфу, быстро находит самый длинный, открывает сейф, достаёт из него бумаги и печать, раскладывает на стульях в нашей прямой видимости.
– Знакомы ли вам эти предметы? – угрюмо спрашивает опер-брюнет Александра.
– Нет, это сейф не мой, что в нём лежит, не знаю.
– Попрошу сделать оттиск печати, – говорит опер комбинезонному дедушке.
тот ловко поставив довольно широкую прямоугольную печать «на попа», чтобы не смазать отпечатков пальцев на рукоятке, прикладывает к резиновой части чистый лист бумаги, сильно давит ладонью, и вскоре передаёт лист с красным оттиском оперу.
– Прошу понятых ознакомиться с вещественным доказательством: печать управы района Новогиреево. Откуда она взялась здесь?
– Не знаю: сказал же, что не мой сейф.
– Отпечаточки пальцев покажут…
– Можно я сяду? – устало спрашивает Александр: видно, что его сильно подавляет вся процедура, только начавшаяся.
– Садитесь, – отвечает опер, словно не он бил Александра, а только что вошёл в «класс».
что творится в битой голове, – кажется, что на небольшом расстоянии ощущается и нами. больше-то, конечно, Александру сопереживает Александэр, поскольку знаком и с ним и с родом деятельности. но вообще, если пошерстить по всем нашим этажам – кому только не сдавали, каким-то колдуньям-ведуньям, продавцам пантов и всяческих снадобий северных, корешков-порошков, юридическим конторкам и турагентствам… и всё это историческое помещение, бывшее частью дома-машины производства всесоюзной газеты писателей, заселено какими-то насекомыми. о, как суть субаренды отражает то, что в стране происходит! изначальные хозяева-работники этой части социалистической собственности оттеснены на островок, а всё отданное тут торгашам – приносит рубли, на которые и издаётся газета, и существуют немногие сотрудники. по законам ли это нового, буржуйского времени? нет, это по нашим законам, временно оккупированной и обороняющейся социалистической родины – и ни перед кем мы отчитываться потому не будем. (как хорошо, что это звучит всё только мысленно, в моей не пуганной, не битой голове).