я при этом всё заглядываю в свою сумку, где лежит мобильный, на его часы: в садик ещё успеваю. надо будет по пути сдуть с себя все эти впечатления и улыбаться как ни в чём не бывало… кажется, обыск завершается. подписываем протоколы, прочитав несколько внимательнее, чем ожидали опера. оба мы спешим, но всё же. паспортные данные по памяти. до нас, уже новый, специально прибывший для конвоирования задержанного полицейский – выводит Александра. тот напоследок просит запустить его в туалет, и мы, спускаясь с покосившейся лестницы, словно в тюремный уже туалет заглядываем невольно – он там в наручниках изловчается отлить, пока у дверей его караулит конвойный. знакомый туалет становится мгновенно частью другого, надвинувшегося казённого пространства.
возвращаемся с Александэром с такими же лицами, какое обычно было у Романа Сечина после его перекура – я сидел за нынешним своим местом у окна, а он словно тучу всего выкуренного, мрачную и безысходную, вносил с собой к столу у двери. и через буквы, абзацы «проливал» в свою прозу – сперва рукописную, но потом и ноутбучную, когда разбогател на гонорарах «Эксмо».
долго запивали мы чаем с лимоном горечь всего воспринятого в качестве понятых. по двум бульварам, Цветному и Петровскому шёл я, сдувая на весеннем ветру впечатления понятого, словно тот кирпичного цвета порошок – к садику детей красных командиров шагал, нагоняя своё семейное время, наш нежный режим…
но чем кончилась эта история?
Александра через неделю выпустили – выяснилось, что услуги и деятельность конторки были законными. а весь спектакль «спящей ячейки ДПНИ» с Петровки-38 – прошёл впустую.
интересно, описанные купюры (там тысяч пятьдесят было, не меньше, для любого в «ЛитРоссии» – не зарплата, а мечта) гневно-честные опера вернули «афганцу»? об этом история умалчивает…
только вот в прежнее своё жилище на Цветном конторка «Новогиреево» уже не вернулась, сковырнули их оттуда конкуренты – план-минимум реализовали. может, и опера не остались в накладе?
Повести
Все мои пионерлагеря
подступиться к ним можно лишь с самого начала, то есть от точки отправки в каждый из них начиная вспоминать. никакого расстояния временного – вот-вот вывернется слеза, но та самая, из первого пионерлагеря, «Восток-1». да-да: уезжали мы красиво в солнечный летний день, чередою обычных рейсовых, бело-красных, но для такого случая мобилизованных, автобусов-ЛИАЗов от Библиотеки имени Ленина. уселись на стороне библиотеки, пока родители махали нам, развернулись у Манежа, и торжественно понеслись под охраной гаишников по Калининскому проспекту, а потом по Садовому кольцу и Ярославскому шоссе, мне ещё не знакомому (только на электричках ездили на съёмные дачи). миг пространственного «заякоревания» для меня настал в деревне Кощейково – детишки, едущие туда не в первый раз, утверждали, что в башне (какой-то локаторно-связной, красно-бело-полосатой и с круглыми таинственными окнами, высокой) тут живёт Кощей. Кощей нашего времени, электронный…
приезд в лагерь – тоже радостен, потому что движение, организация… мой красный чемоданчик, с написанным на кусочке перфокарты через трафарет именем и фамилией на торце (дома, аккуратно, с помощью мамы, но сам, шариковой школьной ручкой штриховал) пришлось сдать в лагерную камеру хранения, такой специальный сарай на полпути от въездной аллеи к столовой… и – как будто там и оставил свой дом, запахи его. взяли только щётки зубные, мыльницы, ну и немногочисленное прочее, личную собственность для тумбочек. пошли расселяться по корпусам: тихий час. большущая палата в изящном зелёном корпусе с высокими окнами пахнула детсадовским, родным, но и чужим, здешним, деревянным. уже постелено, надо ложиться. мне досталась вторая слева, от стены кровать, головой к окну.
обычно днём, с детсада как раз повелось – не спал. лежал и наблюдал на закрытых веках движение обоев и прочих контролируемых рисунков. а тут всё же вздремнул, потерялся, и, наверное, зря. потому что когда проснулся, уже витавшая в атмосфере палаты детская тоска – ухватила и меня. все обнаружили себя вне домашних координат и уютов. лёжа на своих непривычных пружинных матрасах, некоторые пацанята всхлипывали – словно за окном капало с крыши… ощутил себя вселенски одиноким и я.
что в сравнении с этим тюрьма?!. миг такого коллективного одиночества не пережить в одиночной камере. перевсхлипывались со своих кроваток пионеры лагеря с гордым именем космического корабля-первопроходца, процесс сей нарастал, и хоть я вслух не слезился, но тоже обнаружил глаза на мокром месте. однако вскоре нас увлёк круговорот лагерной жизни, и тихого часа всхлипов не повторилось – разве что немного на следующее утро. но – уже прошли этот шлюз, этот неминуемый пионерский рубеж. возмужали. вторая смена…
лето дождливым вышло. сидели, в основном, по корпусам в игровых комнатах, писали письма домой, и в них изливалась такая необъятная тоска по родителям, по дачам, что даже цифры индекса казались родными. когда переписывали мы с заготовок домашних, родительских свои адреса, то и индексы учились выводить ровно: сто три два ноля шесть, Москва, Свердловский район, Каретный Ряд… и благодаря лагерному фольклору приписывали смешные «крылышки» крест-накрест, уже после заклеивания конверта: «лети с приветом, вернись с ответом». что-то для писем подсказывали пионервожатые – девушки, невысокая весёлая кудрявая блондинка Света и грустная красавица-брюнетка Наташа. одна девочка из нашего отряда, из девичьей половины корпуса звала её «мама-Наташа», другие тоже пытались пристроиться звать мамой – но она-то была действительно её дочерью. а Наташа – мамой-одиночкой, с грустной длинною косой…
не помню даже построений и линеек – всё смыли тогда же дожди. играли на «усиленной» детской площадке с железными горками между корпусов – где я под серым небом фантазировал, что уже тут бывал средь деревянных сих строений, но когда был постарше, «в предыдущих жизнях». потихоньку общались, но друзьями близкими не обзаводились. в столовой – новшество, каша «Артек», которую есть не очень хотелось. бодрость старожилов лагеря, которых родители сюда засылали на всё лето, вдохновляла. прогуливались по аллеям в сторону стадиона и дальнейшего леса, меж корпусов старших отрядов, изучали у столовой распорядок дня на большущем плакате и ожидаемые кинофильмы: ничего себе, подъём в семь!
пришла пора записываться в кружки, но рвения не проявил – в моделирование, ближайший к нашему корпус, перебор. а вот на хореографию, зачем-то проговорившись, что тётушка моя балетмейстер, записался. главным плюсом было то, что занятия во время тихого часа. серое здание новой деревенской школы с большущим спортзалом – напоминающее чем-то школу из «Приключений Электроника», загибистое, но поугрюмее, должно было впустить нас. школа – сразу через дорогу от ворот нашего лагеря (дорогу, уходящую к лесу и куда-то вправо). пока пожилая, но энергичная хореографша бегала по школе за ключами, я глядел в сторону деревни, через поля под хмурыми небесами… а там, за лесами с другой стороны школы, куда уходит дорога – обещали нам, как распогодится, игру-вылазку «Зарницу»…
гоняла нас товарищ хореограф неистово весь час и даже дольше тихого часа – а мы-то так надеялись, что занятие не состоится из-за долгого поиска ключей. однако именно тогда и там прививалось нам красноармейство. героика красной конницы, напор будёновских бойцов. мы носились по периметру спортзала под громкую музыку из «Неуловимых» – «Погоня», – и над головой вертели воображаемыми шашками. и отдыхать – некогда, новый круг, под громкий и строгий воспитательный процесс. выжимая уже двадцатый наш пот, хореографша пыталась добиться сходства нас в будёновках – и оригиналов, завоевавших Советскую власть. организмы наши противились, но через силу и сопротивление слабых мышц, мы стали красноармейцами – кое-кто на всю жизнь…
ужиналось потом аппетитно. и как-то логично, веселей пошли и дискотеки, и кинопоказы в том же зале столовой. дискотека – да, тогда впервые и возникла как общественное явление, мероприятие, для меня… младший отряд, мы лишь гурьбились и подражательно друг другу толклись, но смотрели на старших, что они вытанцовывают парами и по-отдельности. сложенными кулаками по коленям и по плечам. в моде была «шонО-ри-лИри-тАта», она же «опАна-кукарЭйра». танцевать сей ковбойский танец тренировались мы потом коллективно в нашей игрокомнате – под руководством бодрой Светы. вращали лассо, подпрыгивали, потом и сами уже играли в ковбойцев и индейцев… а однажды, тихонько вылезши из окна своей спальни и по карнизу прошедшись за угол корпуса, подсмотрели в террасное окно, как во время тихого часа она одна тренируется – хотелось ей нравиться вожатым, очень хотелось (дети – мы – жуткими сплетниками были). очень Света застеснялась нас, засмеялась, но обиделась… почему-то все влюблялись в тихую и несчастную Наташу, а светящуюся Свету на дискотеке никто из вожатых не приглашал. но чудеса светотехники, шары вращательные, прожектора – захватывали наше внимание сильнее… стадион помню – с большими буквами какого-то лозунга, мы там на редком солнышке под трибунами сидели разок. глядели в лес, гадали, далеко ли мы от Москвы и дач. лопухи, в дождливое лето разросшиеся буйно, – вот что занимало поле зрительное…
однажды наши парни-старожилы от скуки заперли в девичьем туалете из палаты одного белобрысого безобидного паренька. он так боялся того, что девчонки его там откроют – что ломился-ломился, и выбил стекло, а оно мелкими осколками поцарапало лицо и, может, залетело в глаза. вызвали «скорую», увезли – событие сплотило весь корпус. глаза пионера не пострадали, его привезли тем же вечером. но нагоняй злодеи получили на построении.
медицинский корпус, маленький домик между стадионом и столовой вроде дачного, мы проходили осторожно – вдруг на процедуры позовут? но когда позвали – я больше правоверно разглядывал плакат на стене. на нём была картинка с пачки «Казбека», отговаривающая курить – то ли потому что лошадь, на которой сидит наездник, умирает от малой дозы никотина, то ли потому что сами горные вершины зелёного цвета это – удушливые облака дыма… уколов не делали, только взвешивали, осмотр прошёл хорошо. мы очень бережём целостность своих тел маленькими, бережём для будущего взрослого – страна ведь нас таких сконструировала не зря, не только с деревяшками-шашками скакать на репетициях к общелагерному празднику…
год это был, наверное, ещё 1984-й, хотя в пионеры ведь принимают в 9 лет, сиречь в 3-м классе – должен быть 1985-й, но я уверен, что мне было именно 9 (принимали весной), не 10 ещё лет… «Восток-1» запомнился грустью и регрессией в детскость, потому что оторвали от дачного дома. мама приезжала по выходным, это был праздник – ириски-бараночки, что она привозила, и я относил в чемодан свой, а часть в тумбочку, вот был запах дома снова! тосковали – почти как в первый день отрыва от родителей в яслях. и погода (не могущая раскочегариться лагерность мероприятий на природе) не отвлекала от инфантильной жалости к себе.
самым ярким событием лагеря был… банный день. на окраине лагеря по левому пути к стадиону от нашего корпуса – были душевые, и нас привели туда под вечер. сперва мылись вроде бы девочки, потом мальчики. но вскоре всё смешалось – ведь мыть нас, некоторых из нас, беспомощных, полагалось вожатым. жар в котельной заканчивался, и они сами, намаявшись в купальниках, стали мыться, разделись – Света и Наташа (Наташа ещё дочку свою отмывала попутно). а мы, за парами тёплого душа прикинувшись несмышлёнышами, любовались вожатыми, и (черти!) разборчиво почему-то фокусировались не на плоскогрудой Свете, а на густомОхой в самой запретной зоне Наташе, с распущенной косой ставшей ещё пленительнее. умывательно-растирательные движения, дарованные Наташей мне, притворившемуся, что не досталось мочалки и в соседней, её с дочкой, кабинке душа ищущему свою жёлтую мыльницу с утёнком – не забуду и поныне. хотя, Света тёрла сзади меня веселей, что-то напевая. но черноглазая и повеселевшая в дУше «мама-Наташа» с её «капельным» идеально-античным бюстом стоила всего этого лагерного заточения. возмужание состоялось под личиною невинно-созерцания…
я не стал дожидаться Зарницы и «кавалерийского» праздника, уговорил маму забрать меня раньше окончания смены: слишком надоели дожди. это оказалось так просто – маме приехать, подождать автобуса за воротами, доехать до ближайшей железнодорожной станции и потом на дачу. мне кажется или мы перед этим заглядывали зачем-то в боковой небольшой класс Астрономии на первом этаже, в том же серо-длинном школьном здании, с мамой? или там было занятие очередного кружка, с глобусами неба, куда меня занесло случайно? запах пустой сельской школы запомнился хорошо… я был несознательный – не такой инициативный, как на даче, при походах купаться или в кино. всё это было близко – но не в воображении со слабой пространственной эрудицией. догадаться, что «Восток-1» находится строго на Восток от Калистово, которое ближе всего к нему – я тогда не мог, а сейчас туда на велосипеде от Ашукино доеду за часок запросто, «остров» и космос «Востока-1» находился так близко от родителей, что через лес можно было бы бежать…
«лагерность» – та самая «воспетая», пресловуто-гулаговская, несвободная, к чему-то обязывающая, думаю, растворена была в пионерлагерях. и это хорошо – не сразу, но втягивающая в себя и доказывающаяобщуюприоритетность лагерность-коллективность, этот воспитатель был нужен, хоть сперва показался строг. в день когда я схватил свой чемоданчик и с мамой зашагал к воротам, нас встретила хореограф и очень огорчилась, что я не буду кавалеристом на празднике, что дезертир. но я ощутил, что нет уже её власти надо мной – а она повеселела и просила передать привет тётушке…
того лета далее я не помню – это был одинокий озарённый остров… рисовал уже в Ашукино в своих альбомах космические битвы наших роботов краснозвёздных с американскими? наверное… смотрел «Врунгеля» и «Дети капитана Гранта» по телеку, пока шли дожди?.. видимо.
«Дружба»
второй пионерлагерь начинался веселее. уже не на автобусах, а своим, привычным ходом на электричке с Ярославского вокзала, но немного не доезжая до родных краёв. после Заветов Ильича мы с мамой встрепенулись и, с тем же красным чемоданчиком, моим полным тёзкой, судя по трафаретным синим буквам на приклеенной сбоку перфокарте, вышли на станции Правда. перешли железнодорожное полотно к автобусной остановке: тут уже нас ждали автобусы, всю вторую смену. помахали мамам и папам в окошки, и поехали. дорога заняла немного времени, минут, может, сорок, – посёлки и перелески отступили, и, миновав длинное поле, мы оказались среди зарослей акации, у длинных железных ворот лагеря. автобусы остановились за воротами, как ехали, гуськом – поэтому нам пришлось с чемоданами, организованно, шагать до центрального бетонного корпуса со столовой, а уже там ждать распределения по отрядам и корпусам. для чемоданов в этот раз отдельного сарая не предполагалось – имелась комната в каждом корпусе.
нам достался первый в ряду корпусов, сразу за длинной асфальтовой аллеей, ведущей от столовой. ещё дальше, за нашим корпусом как раз, имелся бассейн наземного базирования (это мы разведали чуть позже) и стадион. корпуса двухэтажные, панельные, по сравнению с моим предыдущим «Востоком-1» – прямо-таки городская цивилизация. душевые при каждом корпусе на втором этаже. кровать мне досталась расположенная почти так же, как в «Востоке», только уже вторая от окна к двери во втором ряду (левая стена начинается от двери, а просторы палаты до угла и окон боковых – направо распростёрлись). тумбочка – напротив у стены, а не возле кровати, но не важно. долго решали с соседом, кому какую тумбочку приписать, я был сговорчив.
в «Дружбе» как-то всё пошло сразу веселее и внятнее. может, потому что без дождей… и возможно, потому что у нас теперь был вожатый мужеского пола. недавно из армии, усатый, мускулистый – вполне подходящий допубертатным мальчишкам идеал. изумил своим вниманием к нам чуть позже – перед каждым тихим часом и тем более перед ночным сном требовал, чтоб встали у кроватей, проверял, не улёгся ли кто в плавках. следил чтобы пипирки наши не прели в заточении химических волокон, а вырастали в хлопковом комфорте, как у вожатых большие…
вот уж тут мы устраивали самые неистовые скачки по кроватям во время тихого часа и битвы подушками… но это всё было от радости, а не от безделья. линейки «Дружбы», как и сама дружба – запечатлевались. особое, уверенное торжество при поднятии флага дежурным отрядом. внимательное отношение не только к распорядку дня, но и к взятым на себя обязанностям – от уборки корпусов до общелагерного дежурства с подметанием аллеи и помощи по столовой. вот такой островок где-то посреди полей, далеко от железной дороги и всего по-летнему знакомого… странно, но я не пытался как-то соотнести наше местоположение с дачными краями – не мыслил отсюда ни побега, ни велосипедного маршрута (хотя сейчас мог бы за часок туда запросто доехать на своей зелёной «Украине»).
столовая кормила на втором этаже главного корпуса в этот раз уже не за длинными столами, как в шестидесятническо-дачном или отчасти деревенском «Востоке-1», а за столиками, как в ресторане, по четыре человека, куда мы плюхались каждый раз на удачу, закрепленных не было, были лишь отрядные зоны в зале. кормили очень вкусно, разнообразно. обязательные каши и компоты были, но обеда после всех наших энергозатратных дел мы всегда едва могли дождаться.
утренние линейки – с другой стороны главного корпуса, ближе к нашим корпусам, хоть и с записанным, магнитофонным, но звуком горна. с поднятием флага СССР, за которым следит весь лагерь, выстроившийся каре, человек двести. и все проверяют, хорошо ли пионерский галстук повязан, частичка этого поднимаемого знамени, согласно клятве и уставу… меня всегда волновал этот пазл («пУццле», как мы с мамой поначалу произносили название ГДРовских наборов из «Детского мира»): ведь цвет пионерского галстука был ближе к рыжему, а знамени – к алому… но, видимо, складываясь в несколько слоёв сотни миллионов наших пионерских галстуков давали более насыщенный цвет знамени, правильный.
с линейки начинается день, а там – уж записывайся в кружи, товарищ пионер. я записался в бассейн – и как всегда мне в данной теме почему-то «везло», промахнулся. в школе тоже с первого класса пытался ходить в бассейн (в дворец пионеров на Миусской) – а его как раз ремонтировали, не дождался я плавания, всё физподготовка шла банальная. Вот и здешний монструозный бассейн, как бы кишками наружу, имеющий какие-то длиннющие баллончики, трубочки и прочие приспособления, словно для гидравлического пресса – всё не хотел работать.
но спорт нас не миновал – вскоре на соревнованиях по бегу я взял вполне уверенное второе отрядное место, не посрамил бабушкиного мирового рекорда 1926-го года. правда, не один пришёл, а синхронно с товарищем, и после пары изнурительных тренировок – но стометровку за минуту с небольшим было пробежать весьма уважительно. помогало каучуковое, пружинящее покрытие дорожки – по доскам родного спортзала 91-й школы или по асфальту я бы так не пробежал.
на третий день пребывания настало время придумывать отрядам названия: перед корпусами длинною хаотичной цепью мы стояли и брэйн-штормИли. тут была полнейшая демократия – вожатый лишь подсказывал, что звучнее и лучше для речёвок. орлята, звёздочки, вымпелы и всякое такое прочее – уже было расхватано отрядами постарше, а мы решили назваться Солнечным. при этом кто-то из соседних отрядиков подбегал к нам, подсказывал, какого уровня должен быть девиз. девиз требовался хлёсткий, как «Не отступать и не сдаваться» или (чем нас и подразнил наш отрядный очкастик-толстячок, имеющий тоже пионерлагерный опыт): «Наш девиз – не падать вниз, а держаться за карниз»… ну, а мы, вполне логично, додумались-досовещались до «Светить всегда, светить везде, светить – и никаких гвоздей». это уж девичья половинка отряда помогла. при перекличке теперь на линейке и при победе в любых соревнованиях мы должны были дружно, сильно, слаженно повторять единожды избранный девиз. вот такая коллективизация с малых лет…
чем полнее и познавательнее жизнь лагерная – тем меньше помнится она. вот «Восток-1» давал вдоволь созерцательного и интроспективного времени из-за дождливости – и потосковать, и поиграть ещё по детским стандартам. а тут, при наличии комнаты для игр – мы использовали её только для написания писем разок в неделю. и о родителях вспоминали – конечно же, вспоминали! – но только перед их приездом. ну, и ещё пока шли по аллее с акациями к столовой…
у одного паренька, чуть постарше, из соседнего корпуса и отряда, была синяя кепка «Речфлот» – неимоверно тогда модная и современная. у нас-то чаще были ещё с синими полупрозрачными козырьками «Таллинн-регата» и всякие её вариации… и, конечно же, пилотки – что выбирались с родителями ещё в Москве. допускалось небольшое различие – звезда на пилотке (неизменно красной) могла быть в жёлтом кругу (почти вьетнамская – потому что внутри, соответственно, красная) или как на знамени СССР, жёлтенькая. круг-фон мог быть и белый, а пилотка даже зелёной (но звезда тогда красной всё равно) – но такие исключения у нас почти не встречались, а если встречались, то у вожатых.
запомнились весёлые старты по дальней аллее у маленьких корпусов. бег в мешках, точнее, прыгание, в котором наш отряд стал абсолютным рекордсменом (в чём был и мой вклад, и девочки смотрели благодарно), и та усталость и желанность ужина после полной выкладки – достойной наградой казалась. внутри сырого леса, который начинался сразу за стадионом и отделялся от нас бетонными фонарными столбами – росли, утверждались, новые общественные отношения, основанные на товарищеском соревновании, азарте, любопытстве и безмерной зависти к старшеотрядникам…
по вечерам было кино – причём многие из нашего отряда уже знали ожидаемые фильмы, но смотрели с удовольствием по второму-третьему разу. но вот «Красных дьяволят», проанонсированных вожатыми за ужином отдельно, я видел впервые – и полностью был их романтизмом-героизмом полонён. понимал, что мы тут, хоть и понарошку, но их последователи – на каждой линейке поднимаем знамя общности с ними, чумазыми, неуловимыми…
было немного времени и на прогулки с вольнодумством – я свёл дружбу с владельцем кепки «Речфлот», что считал престижным, почётным. поносить кепку не просил, но интересовался, откуда она родом. в нас разные шевелились тенденции, детская мода ведь не знала рубежа буржуазности. скажем, моя давнишняя детская майка «Теннис», краснобуквенная «газетка» по стилю, именно с отечественными буквами в ободках, но болгарского производства – была когда-то предметом любопытства и небольшой зависти тех, у кого ничего на майке не было написано. но кепка с длинным козырьком «Речфлот» (с другого бока – английской транскрипцией Rechflot) – это был покрывающий всё прочее козырь. вот с Речфлотом мы и гуляли иногда, обсуждая кинофильмы, что успели посмотреть на дачах и по телеку, и уже ужастики, каратистские фильмы, о которых знали только понаслышке – шли мимо гидравлически-бессильного бассейна, по стадиону у края лагеря, воображая что бетонные высокие фонари напоминают те, что ограждали Освенцим… в общем, фантазировали и дискутировали. а когда достаточно уже заслужили уважения нашего вожатого, служившего, оказывается, в Афгане (оттуда родом была его необычная выгоревшая панамка и форма, которую он надевал и показывал в корпусе по нашим многочисленным просьбам, но по лагерю в ней не ходил, скромничал) – попросили его показать, как разбивают кирпич одним ударом.
он выбрал самых достойных, четверых, включая меня, был и наш толстяк-очкарик, самый эрудированный пионер, – отвёл за корпус, а точнее между корпусами встал. долго примерялся и выпускал, словно бык, воздух из ноздрей, и в конце концов долбанул по красному кирпичу локтем. действительно разбил, но мы почему-то считали что это – вполсилы, ждали удара кулаком или «киЯ!» ребром ладони, как на каратистских картинках…
как течёт в краях за акацией (на стручках которой мы научились виртуозно дудеть) время – то, летнее, всеобщее, мы ощущали лишь в свободные часы, догуливали и до ворот лагеря, выглядывали в сторону полей, обходили технический, санитарный и гидроузловой, самый первый после ворот корпус, который ассоциировался почему-то с почтой. обдумывали письма и планы на лето – хвастливые вслух, соревновательные друг с другом, но и интериоризирующиеся. пределом мечты (когда вернёмся из лагеря) тогда было попробовать жэвачку (так произносили) «Баббл гам», со вкладышами, дующуюся…
а мама привозила в выходные, в день посещений – наши жвачки, апельсиновую, мятную (хотя разок в Калистово в пристанционном магазине нам попалась и клубничная, прибалтийская, этот праздник был надолго). по жвачкам легко определялся статус родителей – жаль, жвачки-сигареты уже закончились мои «Тин и Тина», югославские, с Джоном Траволтой на вкладыше. хоть я и берёг их, но за второй класс все и сжевал, до 1985-го года не дотянул… но вот соседу по тумбочкам привезли родители невиданное: как-то он забирался и нечто тёмное откусывал, а я спросил, мол, что за чудо, шоколад? но он гордо продекламировал, словно конферансье:
– Пирожное «Карр-тошка»!
и дал мне попробовать кусочек. какие там жвачки… я полюбил этот вкус пуще всех жвачек бессмысленных, и мечтал «на гражданке» отведать пирожных этих всласть. но и мамины конфетки-бараночки, леденцы-ирисочки, дозируемые, сберегаемые – радовали…
кстати, этот же сосед по тумбочке рассказывал наиболее талантливо анекдот с матом, про Чапаева… что поделаешь: именно так, всё вместе, наше пионерское детство и вынашивало в себе перестроечные анекдотики, тенденции, разложенции… «стоит статУя в лучах заката, а под знаменем красным у ней +уй поднятый» – был финал Петькиного стихосложения. о те поры мы ещё не ведали собственной эрекции, но анекдотическая – уже была с нами…
в шахматный день в столовом корпусе, когда лучшие умы показывали класс и наш отряд состязался со старшими – мы все опозорились, и я тут не был исключением. нас обставляли в несколько ходов, заманивая поддавками и обсмеивая в лицо. в тот день ужин не был заслуженным и вкусным, но кино отвлекло.
не знаю, почему вдруг, ведь было так всё тут хорошо и бодро, но когда мама предложила (второе воскресенье всего лишь) и отсюда забраться на недельку пораньше – я согласился. хотя, именно этим летом поборол ту «восточную» инфантильность, что обнаружилась в предыдущем пионерлагере. когда сообщил усатому вожатому, он всерьёз огорчился:
– И ты на третью смену не остаёшься? Эх, все нормальные парни разъедутся…
словно «нормальный» значило много летом 1986-го, особенно в устах «афганца». эта косвенная похвала мне была так нужна тогда: третье лето безотцовщины… мы такого с мамой и не планировали (оставаться на третью смену) – и тут я немного вжился в обстоятельства наших соотрядников, имеющих «лагерный опыт», ведь некоторые по две, а то и три смены проводят так, пока их родители отдыхают по курортам и заняты личной жизнью… везёт же мне – малейший каприз, и можно даже одну смену не допребывать. правда, жаль: как раз обещали скорый выезд в колхоз на сбор слив! но – к пирожному-картошке городскому хотелось больше… хотя, сперва-то ждала обычная дачная жизнь, купание в пруду и велосипедные радости только.
не помню ни имён, ни внешностей моих соотрядников, ни девчат, ни парней, но помню, какой мы были славной слаженной армией-пионерией. так и настоящие солдаты в настоящем бою не помнят всех поимённо, некогда помнить – но ощущают себя с ними единым, непрерывным войском, полным сил, энтузиазма и жажды атаковать.