столовая в два этажа была устроена и размеров примерно как в «Дружбе», только там-то столовым являлся лишь второй этаж, а тут оба – но нам, как младшим, полагался первый. рядок наших столов был помечен номером отряда – 6. как раз у окна, имеющего вид на море! мы расселись случайно, и нам, словно в ресторане, дежурящий уже другой отряд доставил на подносах обед. насытившись сметанно-огуречным салатиком, наваристыми щами и подостывшей курицей с пюре, и наглядевшись попутно на пёстрый наш заезд, мы разошлись по корпусам на железно всем полагающийся тихий час. тут-то и началось знакомство.
помню моих ближайших соседей – я ведь не успел занять кровать у окна и оказался хотя бы от двери подальше, на второй от левой стены, если глядеть на окна (здесь дверь была расположена как бы зеркально по сравнению с «Востоком-1» и «Дружбой»: вошёл, и все кровати кроме двух налево). а на первой у дальней стены, самой грустной кровати – белокурый худощёкий Антошка, похожий на моего ясельно-детсадовского друга Сашку Долбинена, такое же продолговатое лицо и скандинавско-голубые глаза. напротив него и у окна, ещё до нашего приезда, с раннего утра поселился смуглый ЧервонИй. полная цветовая противоположность Антошки. над ним стали потешаться его же попутчики ещё до нас, так что мы имели готовое зрелище и сложившуюся роль: неумолкающего хохмача, вещающего прибаутки с украинским акцентом, а ещё умеющего смешно втягивать в себя живот так, что аж позвоночник видно. почему он звался ЧервонИй? это тоже сказалась его черноглазая болтливая натура: первым делом он стал рассказывать тут, как в аэропорту Евпатории, куда прилетел из своего Тернополя, увидал, что в кустах что-то червонИет. «Цэ ж мячик червонИет!» (а я подумал, насколько всесоюзного уровня этот лагерь – не только поездами сюда доставляют, но и самолётами).
волос ЧервонИй имел густо чёрного окраса, почти цыганского, однако имел и странный, но его не смущающий дефект – грудную яму. посему, когда он втягивал живот для нашей потехи – являлась картина почти oсвенцимского ужаса – две ямы на одном худощавом, длинноруком торсе. далее от ЧервонИя шёл, второй кроватью у окна, напротив моей через проход – рыжий Славка из Целинограда, и он прилетел сюда самолётом, конечно же, с ним мы к концу смены сдружились и потом долго переписывались. никто даже не пытался заснуть в этот первый тихий час. все рассказывали о себе – каждая кровать по очереди, перескрипывались пружинами, но скакать по кроватям транзитом пока не отваживались. все ждали побудки, поскольку после неё нас ждало гарантированное море!
пляж, лежащий за линеечным плацем и серебряным бюстом Олега Кошевого, охраняемым позади пятнадцатью флагштоками и флагами республик СССР, открыл нам, наконец, главное в лагере – купальное время. оно поначалу показалось бесконечным, хотя купаться запускали отряды строго по очереди, по команде с вышки (чтобы с вышки же было удобно следить за плесканиями, чтоб никто не утонул – на пирсе правее дежурил катер). «шестой отряд – в воду!», и пятнадцать ближайших минут мы плещемся в квадрате метров пятнадцать на пятнадцать, строго огороженном пластмассовыми поплавками, шершавыми от пребывания в солёной воде. этакое ожерелье красных и белых кругляшков-поплавков, формой напоминающих стеклянные изоляторы на ЛЭП – огражденье, за которое считалось позорным хвататься. ибо плавать все по определению умели, иначе бы и в лагерь не взяли. лично я умел плавать только по-собачьи, чего и не скрывал (научился на Селигере поза-позапрошлым летом). поскольку и на пляже, и в купальне – песок под ногами, то быстро становилось мутно. умелые – ныряли, такие как я – барахтались, изредка налетая на скользких соотрядников и соотрядниц. смелые и наглые – заныривали под поплавки в открытое море, но быстро излавливались вожатыми.
жизнь пионерская с первого же утра потекла по своему, уже до нас пару десятилетий утрясавшемуся порядку. утро – построение возле корпуса, парами марш к столовой, завтрак, утренняя линейка, маршировка по каре под марш из фильма «О бедном гусаре замолвите слово» (под самый занавес его играли как бы для вольности, на прощание), а потом – МОРЕ… обед, тихий час, спорт-соревнования, кружки, затем ужин и дискотека.
большую часть времени на пляже проводили не в воде, а на песке под единым для всех отрядов, но условно разгороженным, навесом (этим ребристым полупрозрачным материалом ещё тогда многие балконы отделывали). мы, конечно же, там знакомились, заводили игры – «города» и даже «кинофильмы». да-да, эту игру принесли в наш отряд Ира и Света – самые смазливые и активные пионерки. они как пара давали фору всем вокруг. худенькая и зубастая тёмно-русая Ира была интеллектуальным руководителем, а слегка склонная к полноте и тронутая перекисью веснушчатая Света выглядела наиболее физически-женственно развитой, но и заводная Ира ей не сильно уступала. мы-то, парнишки, были тогда, 12-13-летние, поголовно червячками, просто разного роста, но явных мужских достоинств не имеющие.
как-то раз, когда мы играли в «кинофильмы» двумя командами, парни и девчонки, – но играли в их палате, на чужой территории, так сказать, – Ира нас умыла, поскольку являлась лидером не только дуэта со Светой, но и всей команды-палаты. пока мы совещались, как КВНщики, что нам делать с неловким «И», доставшимся под начало любого фильма, а «Иди и смотри» уже упоминался, Ира улыбаясь немного в стиле своей тёзки Мазуркевич из «О бедном гусаре» выдала победоносно: «И… на камнях растут деревья!». мы были поражены окончательно, и с позором покинули девичью палату, соседнюю с нашей, правую – мечтая намазать им дверную ручку ночью зубной пастой.
впрочем, нашлось время и место для демонстрации и наших достоинств – на первой же дискотеке нашлось. само собой, были танцы как просто танцы, все ритмически двигались под «Мираж» и итальянцев, изредка танцевали парами, но поначалу не клеилось. дискотека по традиции тут устраивалась на том же плацу, где проходили и утренние линейки – микшерный пульт располагался прямо на трибуне правее от бюста Олега Кошевого, там же рядом мощные колонки-порталы… и вот, когда из колонок зазвучал Final Countdown – настал наш звёздный час. не знаю, как, каким течением, какою силой, но по парочке металлистов – то есть не просто слушающих такую музыку, лениво фиксируя ритм, а активно «фанатеющих» (тоже слово, входившее тогда в лексикон пионерии), – нашлось в каждом отряде и потихоньку металлисты почти в центре плаца стали объединяться. выглядело это, наверное, со стороны как отчаянная пантомима – человек пятнадцать в отсутствие гитар и умения с ними обращаться, качаются, будто это всё, что звучит из колонок – они синхронно и играют. сцепление условных узлов где-то в районе правого локтя у бедра, а левого, приподнятого для держания грифа – у ребра, при согбенных головах и упрямо-бычьих взглядах… то ли слёт маленьких ведьмаков на горе Блоксберг, то ли демонстрация дворников, у которых украли мётлы, то ли пантомима землекопов… действо это завораживало девушек – большей частью по причине какой-то неведомой им доселе гендерной противоположности и глубокой убеждённости металлистов в том, что совершают они под «Европу» важнейшее дело. копают, копают они тяжёлую породу, скальную, непролазную! как на это действо смотрел бы не окаменевший в серебристом бюсте образ, а настоящий Олег Кошевой – страшно даже подумать…
так в нашем отряде выявился ещё один мой товарищ, Жэка из Электростали, с которым мы уже обсуждали самое для поклонников «мЕтала» (с одном «эл») главное: кто что слушал и у кого что переписать. «Европа», получившая дикую популярность на дискотеках, конечно же, не являлась для нас верхом тяжести – я ему рассказывал про «Твистэд Систэр», он мне про «Акцэпт», который я ни разу ещё не послушал, но на стенах и партах читал… в общем, появился прогрессивный контакт и новый интерес, мы с Жэкой вдвоём, при первых звуках тяжёлой гитары (это так называлось) выступали делегатами от отряда и шли на наш круговой «Блоксберг», словно в банду. являясь явным меньшинством, мы тем не менее показывали организованность единомышленников! наши дискотечные камлания уже ожидались как самое заветное шоу на дискотеке, пытавшиеся нас захихикать быстро сдались, а мы приноровились изображать гитаризм даже с некими нюансами, пригибаясь всё ниже и синхроннее, и научились трясти несуществующими хайрами так, что они мерещились всему пионерлагерю. кстати, были и те, что предпочитали дискотеке какие-то занятия, это не возбранялось – были ботаны, что-то своё читавшие в палатах или игравшие в пинг-понг или городки возле корпусов, но мы-то до глубокой темноты, до самого конца дискотеки «танцевали металл» – это так тогда называлось. кивали своими паралитическими фигурками, вводя пионерок в священный ужас и (возвышающий нас в собственных глазах, рассылающий и нам мурашки восторга по спинам) трепет.
невинный и неискушённый до сих пор в вопросах музыкальных стилей пультовОй, диск-жокей, коим был вожатый одного из старших отрядов, стал больше ставить песен с альбома «Европы», который мы таким образом «протанцевали» почти весь, особенно заводясь под «Рок тунайт» – но была одна песенка, когда… когда приходило время всё-таки кого-то пригласить, и тут уже трубили амуры, а не гитарные фигуры – даже Ириша могла в паре со мной пройтись, глядя свысока, но уже с уважением (ведь мы отвоевали свой кусочек плаца, стиль музыки, в котором якобы разбирались). это была песня «Кэрри», медляк, как её тут называли ветераны пионерлагерей и дискотек – песня, о содержании которой у нас ходили споры в кругу металлистов. сходились в одном: песня о девушке, иностранке. во время танцевания (иначе не назову наши нерешительные и наивные движения) мы воспаряли и над плацем, и над всем побережьем, и воображали, должно быть, то что закладывалось в песню – побережье другого, скандинавского моря, глаза и волосы девушки Кэрри, такие же светлые, как у Иры (серые с карим вкраплением-сектором в левом) и в лёгком платье. первые клипы металлических групп – были такими… ещё конечно же звучала обязательным медляком каждой диско