возле забора по пути в столовую нас стали часто по ту сторону подкарауливать местные торгаши брелоками комсомольского возраста. они делали из гипса или чего-то аналогичного моднейшие кроссовки типа «Пума», красили их в красный и голубой, и продавали нам по рублю, зная, что всем пионерам дают с собой денежку родители… я выторговал у Жэки из Электростали и его толстого друга-очкарика пару таких одноногих (формочка была только на правую ногу) кроссовок, чтобы подарить сувенир и Жэке Стычкину по возвращении. мне кроссовок этот казался верхом современности – вот тоже эффект коллективного фетишизма!.. ещё мы зачем-то напокупали у заезжих фотографов такие краснокрышные «беседочки» с глазком посредине свода, который – увеличительное стёклышко, в которые вставлялись слайды, сделанные на пляже. впрочем, нынче это единственный сувенир оттуда, наравне с кроссовком и пионергалстуком. вот мы со Славкой из Целинограда и Гришей, и видными позади Иркой со Светкой сидим на песке у вылепленного нами для межотрядного конкурса Змея Горыныча – я такой мелкий, что не верится самому, ведь я ощущал там себя столь взрослым…
вечером однажды была тревога: мы повысыпали из корпусов, экстренное построение, перекличка. для возможной помощи пока ещё неизвестно чему. сперва подумали – война? военные тревожные звуки с моря… вскоре уточнилось: двое детей из соседнего лагеря пропали, может, утонули, так весь военно-морской флот из Евпатории приплыл: серые палубы ракетоносцев, торпедоносцев, словно учения! к морю нас не пустили, но издали мы посмотрели. красные лучи прожекторов, блестящие на палубах морским глянцем водолазы… такое столпотворение техники и людского взрослого мира – лишь из-за двух детских жизней, всё это могло быть лишь в СССР. убежавших из лагеря и, возможно, утонувших так и не нашли, но всё побережье знало о происшествии – лагеря, пансионаты, искали до утра, и даже когда мы спали…
так ни разу при нас не запускали «крылатые качели» – аттракцион с большущей люлькой качелей, размером с баркас, едва ли не делающих «солнышко», подобный тем, что были в парках культуры и отдыха и в здешнем Луна-парке, наверное… но наша смена подходила к концу, мы окончательно тут освоились. даже прогулялись как-то во время купания со Славкой за пределы лагеря, свернули вглубь побережья за «Горынычем» через соседний пляж, преград не имеющий, почти дошли до лагерных ворот по перпендикуляру извне. днём на жаре средь тихого часа в нашем дворе между корпусом и школой дымили во вращающемся барабане варом рабочие, чтобы покрывать крышу к осени – воняло просто восхитительно, в ту пору мне запах нефтепродуктов, особенно чёрного вара очень нравился. нас как бы выкуривали ради последней смены. вот и мы – собрали чемоданы, отстояли вечернюю прощальную линейку, уснули, простились с морем на рассвете. и перед самым выходом из палат – нещадно разрисовали шариковыми ручками друг другу пионергалстуки логотипами любимых рок-групп, особенно красиво там смотрелась кубическая надпись «Скорпионс», сделанная толстячком из Жэкиной Электростали. год какой – вы, наверное, догадались. восемьдесят седьмой – уже плоды перестройки встроились в «тоталитарный механизм», уже тли вроде Гришуни стали попадаться и творить свои локальные мерзости. а производители гипсовых брелоков – начали накопление капитала, а в годы приватизации смогут скупать целые пионерлагеря (погуглив лагерь Олега Кошевого, я нашёл и такое: «продам целиком пионерлагерь» – правда, адрес указан там ещё украинский)…
в тот же день, как я приехал, ко мне завалились домой заждавшиеся меня почему-то и завидующие пионерскому опыту Жэка и Дэн с четвёртого этажа. все стали бурно хвастаться, я конечно же не стал с лёту рассказывать о Гришуне, а Денис, как самый из нас старший решил похвастаться новым навыком и… погрузил меня в сон, нажав на артерию у подбородка на мой счёт десять.
ещё раз счёт… этот сон витал где-то между поездом и нашим пионерским пляжем – и какая-то настойчивая мысль, что это уже было, то есть я нахожусь не там, а в новом месте, побеждала навязанный в дневное время сон. я очнулся от лёгких пощёчин – это Стычкин и Голиков испугались, что не добудятся меня. весело было бы – пройти и отволноваться столько там, и дома не проснуться от такой случайной хвастливой процедуры!.. нет-нет, я вернулся, и рад этому: стал доставать из чемодана сувенирчики, но они мало удивили моих друзей-снобов, это для всесоюзных, отовсюду приезжих детей были диковинные кроссовки, а у Жэки-то есть такие настоящие, папа привезёт из-за границы сколько угодно и какого угодно размера, фирмы…
узнав историю с Гришуней и увидев мою поротую попу, мама пришла в негодование. пришлось и бабушке рассказать. но выяснить, чем кончился суд, мы не имели возможности. спросив, о чём я там мечтал, мама решила угостить меня не просто «Пепси-колой», а повести в кафе-мороженое, что прилепилось к чебуречной неподалёку от Самотёчной площади. мы прогулялись туда по асфальтовой жаре. под деревом в закутке между жилым домом и фанерными «чебуреками» было сидеть уютно, а кооперативное мороженное казалось вкуснее всех прочих… наставала уже новая, постпионерская пора, это был последний мой пионерлагерь.
однако образ Гришуни меня преследовал – его недобрый облик я вычитывал то в усато-иудейском нашем физике из родной 91-й школы, то в случайном прохожем. всё казалось мне, он ищет меня чтоб отомстить – может, даже уже отсидев… лет десять спустя я увидел его в электричке где-то в районе 43-го километра, и проникся первозданным пионерским смятением, но вскоре вспомнил, сколько мне лет и что власти его надо мной давно уже нет. да и вряд ли это был Гришуня – хотя, на вид он был бы именно такой, уже окончательно свихнувшийся, со слюнявой губой и поседевшими кудрями.
Гибель рок-героя(epitaph)
рок не существует в прошедшем времени, поскольку он есть самый момент свершения, внешняя воля в непосредственном действии, каменном, непреклонном давлении на человека. именно поэтому древние строили целые храмы богам, которые могли повлиять на их судьбу… перед их глазами стояли примеры чужих судеб, они искали в роке, постигшем смертных предков предзнаменования, какие-то зацепки для продления собственной жизни – так люди рождали языческие ритуалы и архитектурные Чудеса Света, до сих пор изумляющие вовсе не воплотившейся в них пугливостью, боязнью рока, но мощью, размахом. языческий страх божий заставлял расправлять плечи и фронтоны, возводить громадные колонны – и так переставал быть страхом во плоти, вселяя в камень ещё бОльшую силу, чем была в нём до обработки. на мраморе оставались следы шагов людей, таких лёгких, так мало стирающих каменную форму, ими же созданную в размышлениях о божественной идеальности, безжалостности и красоте…
почему музыке, ставшей частью мыслеобращения нашего поколения присвоено имя Рок? мы ещё в средней школе находили разные расшифровки, в меру узнавания английского: камень, вращение. странное, парадоксальное сочетание жёсткости и движения только усиливало тягу к запретновАтой, но уже в перестройку доступной музыке. даже не музыке – эти звуки были больше и проще, чем музыка… громче, чем музыка. а судьбы рок-музыкантов (звучит почти как «эстрадник», но «рокер» сбивает с толку – мотоциклетностью) становились всякий раз больше, чем жизненной траекторией их же современников – играя рок они вступали на роковой путь, проживали свой век за пятилетку…
мы завидовали тем прославленным, кого постиг Рок, и тем ещё не прославленным, но живущим по велению Рока – быстро. этим и сами прославляли их, переселяли из тел в притчи, как древние, создавая свой эпос конца восьмидесятых и начала девяностых. эпос решал, что слушать, чью личную судьбу и голос впустить в свои уши, в свои комнаты сталинских неоклассических, мажорских домов или хрущёвских рабочих пятиэтажек, склеенных будто бы клеем «Момент», как наши гэдээровские авиамодели и советские танки. известных героев Рока мало кто знает близко, но это не удручает смертных – жанр рокового эпоса и не предполагает слишком сильного, бытового вглядывания в личность, древняя мера внимания таится и там, поторапливает, как сам неумолимый рок…
как строящие свои Чудеса старого Света, мы уже в девяностых поднимали рядом стоящие рок-таланты, создавали если не божества, то полубогов сотрясавшей нас альтернативной музыки. «архитектура – застывший ритм»… не было пафоса в этом, был только эпос. что ж, по закону этого эпоса – действие в прошедшем времени и есть свершённость, фактичность популярности. точность и безжалостность законов этого жанра – и есть сам рок. если о ком-то рассказывают в прошедшем времени, значит он мёртв, значит он герой рок-н-ролла, камня и вращения, колонного вращения, шестерёночного драйва, титанически ритмичного прочёсывания шести струн во имя извлечения непрерывного, как средиземноморский бриз, звука…
1998
Тюленев играл на «Вошборне» вишнёвого цвета с микроблёстками, с симметричными (по три с каждой стороны), но слегка смещёнными реактивно колками на коротенькой «башке»… гитара с небольшой аппетитной дэкой – такой бубельгумной покатой формы, какой у узнаваемых альтернативщиков ещё я не видел ни разу. я вошёл в наш репетиционный подвал на Сухаревке, на Колхозной, – уже когда свой концертный сэт «Цокотуха» отыграла наполовину. их притащил Антон Николаев, чтобы перед совместным концертом в клубе «Даймонд» хэдлайнер хорошенько отрепетировал. девяносто восьмой год – расцвет гранжа (как и всё на длиннющей нашей, уже недооднОй шестой – седьмой части суши) с эпическим опозданием захлёстывающего уши в наушниках. я подыгрываю басистом в «Безумном Пьеро». вы, конечно, ничего об этом не знаете, ведь не читали Вторую часть «Поэмы Столицы»…
уже вошли в моду и дома через телеэкраны «Максидромы», и русский рок в его гугнявом кривлянии Троллей диктует интонации. и тебе приходится петь через уже услышанное и понятое этими стадионными миллионами – ты всегда, даже в роке, говоришь на языке тех, кого Рок постиг, кто либо мёртв, либо популярен, но чаще – второе потому что первое. однако первое не гарантирует второго, лучше всего схема «два – один – два в квадрате» (степень может увеличиваться)…