в зале сложно двигаться и видеть Тюленева устойчиво, из-за паров жары видимость убавилась – видны под разными углами в жёлтом пьяном свете только абстрактно голые джинсовые мужики. напирающий на зал своими фрикциями от бедра в бочку Вик, шарящий по грифу своего длинного «Вошборна» невысокий Шара, и Дима с негаснущими ироничными и безумными большими глазами, глядящими из под высокой каштановой чёлки «стерео». то есть как бы по-разному давая гитарную партию левой и правой части зала. сейчас стоят, танцуют и слушают человек пятьдесят – всё что может вместить концертная часть зала. остальные слушают придвинув столы сюда. в глазах счастье и удивление – звук прожигает даже влажное, потное мясо слэмящихся. слов не разобрать, да и не надо – сверлящая ирония голоса Димы и так красноречива. в ней какая-то лёгкость вбегания из далёкой электрички в будни, в этот рабочий, густо заселённый заводами и домами тридцатых годов район. и «Цокотуха» смеётся над пролетарской долей, щекотится, но сквозь такие задумчивые и джазоватые гармонии, что заставляет воспринимать её смех серьёзно. мы поколение обретённого секса, мы поём о счастье жить сегодня, пусть и на руинах индустрии, нам важно, куда включиться гитарными джеками и внедриться «джеками» побольше…
в восторге и подпрыгивании всеобщем вздымает свой царственный бюст навстречу Тюленеву, пожирая его глазами, запорожская дива! перебрасываемся с ней фразами, она выражает буквально счастье и не скупится на похвалы в Димин адрес. менее знакомые с лидером цокотухинским девочки уже без затей смотрят пониже нижней выемки гитары Тюленева, расстёгивая мысленно пуговичную ширинку рок-героя. поколение, лишь недавно полюбившее мёртвую «Нирвану» и увлекшееся гранжем получило своё, по месту жительства – и при этом весёлое! да, сейночью Дима будет востребован лучшей половиной столичного населения – а для восходящих рок-героев только такая постановка задачи и срабатывает. петь, чтобы любить, чтобы зажигать свой образ во всё новых влюблённых глазах и самом зажигаться от них…
1999
в вагоне, в купе – вот где мы встретились, два Димы, снова, через год, в девяносто девятом весной. Николай Васильевич Винник организовал выезд «Цокотухи» на фестиваль «Апокалипсис почнеться звидси» в Харьков, дорогу московской делегации, куда включён и я в нескольких ипостасях – оплачивает фонд Сороса. Курский почему-то, а не Киевский вокзал, но вместо Вика, то ли с наркотиками, то ли с работой не развязавшегося – едет третьим некий Феня. парень из детдома, но с грув-боксом. что это такое, никто не знает, но должно заменить ударную установку. неуменьшающиеся зрачки вечно укуренного и поэтому с прилипшей улыбкой Тюленева – глядят на меня подначивающее. мол, не пропадём, Димон, выступим.
поезд едет не спеша, мы пьём дежурное пиво за счёт Винника-Сороса, детдомовский диджей Феня перекрывает своим фольклором все прочие реплики, успевая рассказать и про жену, и про студию, и про дискотеки, где его и выкопал Тюленев. Феня пьянеет вовне, в речи, Тюленев пьянеет в себя, и только его увеличивающиеся зрачки сообщают о том, что он способен всё на бОльшее. спрашиваю, кто же будет на гитаре – я видел лишь один кофр. оказывается, на гитаре будет играть в этот раз Шара. и тут, отглотнув пивка из бутылки, он мне разъясняет постигшие группу концептуальные перемены:
– Понимаешь, Димон, ну… рок мёртв.
– Это когда ж на вас свалилось это открытие?
– А не важно, когда. Просто мёртв и всё.
– Ну, эдак с семьдесят первого года можно считать его мёртвым-то…
– А для нас сейчас.
гляжу с непониманием сперва на хмурого по-пивному Шару и на конопляно-весёлого Тюленева у окна пробегающего Подмосковья. он всю эту теорию пропускает мимо ушей, в нём ещё клокочут неспетые песни, потому и горят ненасытной ночью наркоманские глаза. тёзка почему-то проникся с первой встречи ко мне уважением и столь неожиданным для восторженно нами принятого – почитанием, как возможного поставщика текстов. мол, сам-то я пишу как придётся, а ты вот приноси посерьёзнее (в конце концов я написал ему песню, но так и не донёс, придётся самому спеть на автотрибьюте «Отхода»)… Шара, однако, как неотлучный Санчо Панса Димы Тюленева продолжает складывать камни в мои ладони:
– Диман, то что ты зовёшь гранжем и что мы играли год назад – уже не катит никак. Потому что это всё равно рок, а он мёртв, это надо понять один раз и начать играть уже другое.
– Что же такое другое?
– С грув-боксом попробовать… Кароче, творчески подойти…
я обалдеваю: такое я слышу из маленьких, как у бутуса, уст басиста, которому так завидовал – именно как басисту, как роковому басисту! очень умелому, беглому, меткому… если такие сдаются, то что делать нам? да и как можно пытаться что-то делать уже после достигнутого уровня сыгранности – без неотъемлемой мощи, разнообразности, сексуальности и боевитости ударных? они играли в «Табуле Расе», они там всех на уши поставили, говорят – Вик любит вспоминать, произнося провинциально-простецки почему-то «в табУле»… но сейчас вместо Вика этот говорливый диджей – на вид скорее он толстощёкий и лобастый персонаж сетевого маркетинга. почуяв мужскую компанию, сразу же вытащил вместе с припасённой женой едой, сальцем да огурцами солёными – все сальности и солёности…
– А вы знаете, как делают сыр? Бабе туда ложку запускают… Но мне кажется это селёдка…
шутит он так, щурится. он сразу мне как-то не глянулся. вроде такой с первых слов в доску свой, но именно поэтому – чужой. возможно, язык так закаляют в детдомах, иначе не выживешь, но Феня явно доминирует в компании куда более интересных мне парней, и для него эта поездка удача нежданная. он ведь просто подрабатывает по дискотекам, по случаю. так и лезет из Фени этот сленг лабухов, выросший из уголовного и теперь считающийся модным, языком избранных гениев современного саунда. Тюленев тоже, кстати, похож на долговязого шпанёнка, переросшего дворовую акустическую гитару – вот ведь, получив электрогитары и процессоры, стала шпана и её интонации рок-эстетикой, выразительницей времён постсоветских!.. дождавшись ночи экс-Цокотуха пошла дунуть каннабиса в тамбур. а я пошёл спать в своё купе к Виннику. мы-то везём флекс-выставку, а ещё я должен буду на барабанах поимпровизировать с фриджазистом-дудачём Костей Аджером и рыжим Димой Соколовым, пианистом. он ещё прозаик, трогательный такой, крупный тип…
Харьков настал хмурым утром, большой, шикарный серебристый автобус с наклеенной изнутри чёрной афишей «Апокалипсиса» встретил нас. однако пересадка в него из поезда задержалась: Феня, оказалось, не имеет никаких документов, кроме военного билета. я был бы рад, чтоб он и поехал так, растяпа, назад в том же вагоне, а я бы как-нибудь подстучал «Цокотухе», однако…
– Это обстоятельство обошлось Жоре Соросу в тридцать баксов, – резюмировал по пути к автобусу Винник.
у вокзала Харьков – огромный и конструктивистский. встретивший нас Сергей Жадан успел рассказать о проекте здания напротиввокзального – оно как бы паровоз. далее Харьков как бы уменьшается. впрочем, проезжая под очередным сплетением конструктивистских коридоров, под Госпромом, и останавливаясь на самой в Европе большой центральной площади – мы не ощутили себя где-то вне СССР. тем более что именно тут была изначально столица Советской Украины, что тоже успел нам рассказать Жадан. он сперва не выделялся из среды прибывших, такой же слегка нелепый и весьма костлявый, как большинство из нас.
перейдя самую огромную площадь мы стали заселяться в готэль «Харькив», и уже было стали привыкать к старым, тридцатых годов, стенам и виду из окна на перекрёсток, показалось, что много времени уже прожито нами в этом номере. рокенролльное несоответствие стенам двухкомнатного люкса как-то веселило – особенно в центральном и имеющем два входа туалете, куда мы успели по очереди заскочить. но тут явились с Винником гостиничные работники и переселили нас в корпус, имеющий вход со двора. что-то от общежития в нём померещилось, однако внутри он был сносен вполне, просто номера однокомнатные и поменьше, и вида из окна такого старгорОдского нет…
странно чувствуешь себя рядом с рок-героем, который впечатлил тебя настолько, что ты, как шамана его слушаешься, вскидываешь свои члены под его ритмы. вот Дима Тюленев зашёл в номер, расчехлил гитару, что-то начал репетировать сперва сам, а потом с Феней и его непонятным грув-боксом, штучка-то размером с гитарный процессор… и это рутина – лицом с точёным носиком Дима подчёркивает, как бы извиняется, – да, рутина, но если ты подслушиваешь, значит, она имеет шанс перерасти в хит. однако цифровые звуки Фени и процессора, который Шара стал слушать в наушниках, и гитара, им взятая у Тюленева вскоре – меня разочаровали, и я побежал в столовую с Винником и Жаданом, где ожидал обед. нас даже подвезли на серебристом иностранном автобусе поблизости, всего-то половину площади, к светофору – до обкомовской столовой. все с удовольствием и улыбками лёгкого постперестроечного счастья это повторяли – обкомовская столовая. раньше тут только партийные ели шишки, а теперь вот и творческие низы добрались. впрочем, для Харькова мы не низы – и привозя Тюленева Винник подчёркивал, какой он успешный культур-треггер.
столовая оказалась невелика и расписана какими-то непафосными природно-народными мотивами, не отвлекающими от вполне советско-столовской, но уже слегка европейской еды. мясо по-французски дали. мы имеем талоны на завтраки, обеды и ужины тут, подчеркнул наш проводник в харьковские помещения Жадан. потом, давая «Цокотухе» нарепетироваться, мы прогулялись в сторону «холодильника», так тут назвали кубистский памятник – все диссидентские шуточки сыплются на нас из рога изобилия Жадана. прогулка затянулась, Харьков всё удлинялся, мы решили уже в ходе её дойти до клуба, где будет рок-концерт, проанонсированный в афише, а «Цокотуху» сориентировать туда с моей помощью, так как топографически я наиболее памятлив и цепок.
из набережных далей, куда мы забрели, я вернулся в гостиницу, прошёл во двор и первую слева дверь нашего отдельно стоящего, как общежитие РГГУ, корпуса. репетиция давно закончилась и ненасытные курильщики анаши, уже тут её где-то у памятника под Госпромом доставшие – пропитывали гостиничные занавески едким палевом. огромные, как у собаки из «Огнива», глаза Тюленева встретили меня весело, но извиняясь – как ответственного работника или папу. они, видимо, считали себя на пике популярности, так подготавливая выход на сцену.