– Спасибо, но уж воздержусь.
– Вот и правильно, я тоже воздерживаюсь, стараюсь – в мои годы совсем нельзя… Но Алексею не в пример…
пока Историк закуривал довольно свою «Яву», я вгляделся в лицо литературного начальника – исключительно, я бы даже сказал профессионально доброжелательное, своей вогнутостью при слегка раздвоенном выдающемся подбородке напоминающее блюдечко. очки удаляют глаза, но не теплящуюся в них молодость – своим рассказом он словно отвечал на мои вопросы-разглядывания, действительно всю жизнь отдал комсомолу и партии, работал инструктором идеологического отдела ЦК, пока не разразился над страною гром. вот куда пошли те кадры, вот куда… снова привстал и минуя сотканные над его столом клубы Лёхиного дыма, Гусев спросил меня, приблизившись к фотографии за стеклом книжной полки (стоящей на том же месте, что этажом ниже иконки в любовнициной полке):
– Узнаешь ли меня молодым в этой троице?
узнал не сразу – лицо было пополнее в благополучные советские годы, хоть и телом-то тощ, как ныне. но погубастее был тогда Гусев, и лицо не было тогда блюдечком для волшебного яблочка гаданий и дружеских приветствий: подбородочек полнее и причастнее был к щекам, а очки-то выглядят неизменно – и всё равно как-то по-советски, по-студенчески… всю жизнь с молодостью страны прошагавший, уж он-то не упустит шанса наладить связь с нынешним мелкочисленным, но идейно очистившимся от номенклатурщины комсомолом. Историк сообщает как раз, что я лучший из узнанных им в СКМ. и тут Гусев переходит от экскурса в своё прошлое сразу к делу.
– Сотрудничать, Димочка, рады будем во всём – статьи сразу приноси Алексею, он мне отдаст, всё напечатаем. А сейчас дружеская просьба, раз уж ты со своим комсомолом на «ты». Был у меня друг замечательный, светлая душа, светлая память ему – фамилию вряд ли ты слышал, – Скорупа.
– Нет, не слыхал…
– Молдаванин, комсомолец, партиец – всю жизнь светил, но вот угас, царствие ему небесное. Так вот – удалось издать посмертно книгу о нём, я помогал собирать её, а тираж оплатил его зять. Зять крутой, уже из нынешних хозяев жизни. Приехал такой на джипе, привёз сюда пачки книг – распространяйте, мол, сами…
– Что ж, мы поможем, среди своих…
– Да я не сомневаюсь, что поможете, потому и прошу, но самому-то обидно, вроде как выполняю его задание. Тоже ведь вопрос для статьи – а, Дим? Откуда он, сука, взял деньги на джип? Наворовал же, несомненно, либо наэксплуатировал кого-то, наэбал, сучий сын. И вот уже командует, благотворитель, мать его… Так возьмёшься, добрая душа?
– Конечно. А продать или можно даром?
– Да даром, само собой, хотя эта рожа была бы рада и тут нажиться, на имени и биографии товарища моего незабвенного. И ведь зло берёт от того, что всё дело его и моё – псу под хвост, и финансирует книгу о коммунисте буржуй этот малограмотный, хохол…
Историк, зарабатывая право на глубокую затяжку в присутствии двух некурящих, изрёк с мудрым прищуром:
– Вряд ли такой уж он безграмотный, Геннадий Михалыч, – чтоб обогатиться после социализма немалые знания нужны, хватка, математика.
– Да в своём деле воровском он, может, и петрит, но в душах наших, в эпохе нашей – ни черта не понимает и понимать не хочет, сука, если своего родственника, отца жены и деда детей в виде книги словно хлам сплавляет. Ну так договорились, сможешь взять прямо сегодня пачек несколько?
– Договорились, если Лёша поможет, четыре запросто утащим.
– Да и шесть можно, я по две понесу, – пробасил, глотая дым и слёзно моргая от него же Лёха.
– Ну, ребята, выручили – а то уж я и не знал, что делать. Кому сегодня интересна жизнь коммуниста, отдавшего всё стране?
– Комсомольцам и коммунистам миллениума. Обещаю, что ни одной книги в случайные руки не отдадим.
– Спасибо, Димочка, только этих слов от тебя и ждал. Ну а с публикациями – приноси, всегда поможем и решим. Я, конечно, не главный, а только зам главного, первый, но моя рекомендация в этом доме многое значит.
– И стихи нести можно?
– Ну, со стихами сложнее у нас, не я занимаюсь, а Кузнецов, – вот, Лёшин сосед, – однако для такого духовно близкого товарища сделаем исключение, буду сам главному приносить с исключительным одобрением. Лёша говорил, ты в духе Маяковского ведь пишешь?
– В духе букв…
– Умница. Замечательно! Очень рад знакомству и что наконец-то такие люди к нам пошли. Ну всё, ребят, – за знакомство пить не будем, да и нечего, лучше делами его скрепим. Книги возьмите тут внизу – вот, в шкафу, да-да. Пока!
утяжелённые пачками книг и окрылённые разговором, мы спустились в кабинет Историка.
3
нам с Историком повезло, на удивление: притащив на Остоженку к очередному собранию СКМ все пачки книг Скорупы, мы совпали с визитом в Ленинский райком, а точнее – просто с появлением одного, молдавского комсомола в гостях у другого, московского. Историк недолюбливал это место, давно не заглядывал, но в этот раз после речей расчувствовавшихся молдавских товарищей, из которых большую часть составляла труднодифференцируемая по поколениям семья, – Лёха ощутил глубокое удовлетворение. вот на эту мягкую, расчувствовавшуюся почву мы и посеем твёрдообложечные книги… получилось что-то вроде рояля в кустах: длинный президиум, который заняли молдавские товарищи, и в котором обычно я как секретарь по идеологии занимал руководящую позицию, получил после всех своих радушных речей, по серенькой книге в руки. однако мелкокУдрый седой отец семейства, выражая мимикой какой-то всеобщий наш укор Постэпохе, укор и раздробленности Союза, и тому, как низко пали нравы – не сильно-то сфокусировал внимание на книге. сказал лишь весомо и грустно «спасибо», а посмотрел на нас так, что – мол, ну, возьмём и книгу, дарёному коню… но не это главное. впрочем, он был прав – реальный контакт, такая редкая возможность, куда важнее.
предварял выступления молдавского президиума партийный старец Куканов, на лице которого, особенно в карих глазах на выкате неизменно было удивление – удивление гражданина, у которого украли родину холодной ночью 1991-го, этакий Джузеппе без полена. действительно похож – по крайней мере красно-сизым носом и остатками шевелюры, а ещё безудержно растущими седыми бровями, вящая ностальгия по брежневской стабильности… Куканов вовсю ликовал, ведь «дружная семья обречённых народов» воссоединилась не где-нибудь, а в райкоме КПРФ – партии вокруг которой Куканов так давно и настойчиво в своих листовках, печатаемых но домашнем принтере, призывал сплотиться. «сплотимся вокруг КПРФ и Зюганова» – так и значилось в пачке листовок, которую, толстенную, как-то раз он заговорщицки мне передал из-под бежевого плаща на «Маяковской».
мне, как комсомольцу и к тому же секретарю по идеологии СКМ ЦАО, предстояло распространять листовки примерно так же, как сейчас книги Скорупы… Куканов славил Молдавию, в которой коммунисты пришли к власти законным путём, «русский, учи молдавский» звучало, конечно же. ведь тут и воплотилась вполне тактика КПРФ, помимо прочего, – тихой сапой, парламентским путём… и в президенты. то, что и при Воронине, президенте-коммунисте, Молдавия так же далека от социализма, как была при прежних националистах – в расчёт не берётся. что-то городил Джузеппе про рост молдавской экономики в отсутствие сырьевой базы и индустрии. ну, а в ходе выступлений уже самих молдаван – так и полилось вино в переносном смысле, все человек пятнадцать в зале и восемь в президиуме вспомнили, как легко было бы наладить экспорт, как в советские времена. однако пока экспорт ограничивался гастарбайтерами, и это нисколько не смущало ораторов…
впрочем, всё же смущало – отец молдавской делегации в своей искренней, но и слегка припрятанной как бы мимике, выражал всю палитру эмоций гражданина СССР, оказавшегося на островке национальной республики. растерянное и воодушевлённое одновременно, кубинское было что-то в нём – ведь воистину странна та ситуация, когда в центре огромной, всё ещё Советской техническим оснащением своим России, богатой и умами и руками крепкими, нас учат социализму то кубинцы, то молдаване, и сами этому удивляются… когда же у нас-то хватит сил создать прецедент для подобных семинаров, где выступать практиками социалистической революции будем мы сами?!
Историк между дверью райкома и входной, затягиваясь долгожданным дымом «Явы», забасил мне в сторонку:
– Куканов-Куканов… Всю страну вот так и прокукАнили!.. А теперь умиляются, винца им молдавского с пионерками подавай.
желчность Историка, настоянная на никотине, была мне подспорьем в романтическом на первых порах постижении Советской тайны. однако, если прежде горьким дымом советского отечества он пропитывал мои романтические локоны то за дверью райкома или на Остоженке, то в парке за «Речным вокзалом», теперь-то Лёха обрёл и свой кабинет, и место для постоянных проповедей. начальственное место было, хоть в литжурнале, а не в Кремле, но таки им занято, и теперь он не выглядел Кукановым в молодости, то есть точно таким же бессильным свидетелем контрреволюции – нет, на столе его весомо окружили папки и стопки рукописей, которым он как редактор отдела писем и, как он сам выражался, «пУблы» давал или не давал ход, отсылая отповеди. всё-таки власть, хоть и мелкая, бумажная. сила появилась в его голосе, деловитость в локтеватых движениях коротенького торса за столом. пространство письменного стола идеально дополнило тело, надёжно застёгнутое в пинжак. все удовольствия холостяка на любимой работе: слева, поближе к гостю, то есть ко мне, пепельница, справа форточка, которую легко за верёвочку отворять, когда куришь, справа же пониже, в ящике стола идеально умещается низкая баночка какого-либо коктейля, который Историк мог себе позволить в рабочий день, благо без стука тут не входят…
чаще прочих заходит его непосредственный начальник, которого зовёт Лёха за глаза Попадьёй. глаза карие при больших белках, кстати, слегка раскосо глядящие, что-то белогвардейское поэтому мерещится в попадье. эпитет так и просится: уж больно по-женски щёчками румян в обрамлении своей войлоковатой бородки развесёлый и благостный, пухлолицый начальничек. он как бы и не повелевает, а довольно отдувается говорящей улыбкой в бородку, но обязательно за минуту своего визита загрузит нового работника такой кипой бумаг, что мне, неурочному гостю, впору уходить. в этом и ирония Чеширского попа, как уже я сам его прозвал. с типичным поповским пузом навыпуск в несвежем свитере, но всё же старым не спешащий показаться, Чеширский поп с улыбкой, остающейся в мрачноватой комнатке после него, – хорошо бы смотрелся не в чёрной, а именно в серой монашеской униформе, идущей к его длинноволосой седине. но – не монах, говорит Лёха, женат, и даже по телефону (как-то раз, в его кабинете на втором этаже) любит приласкать жену словечком, а та всё тараторит про рынок, про покупки…