4
как-то раз ближе к лету, явившись по зову Историка (а обычно он начальственно меня вызывал с Газетного на Цветной звонком «из центра»), я застал его в довольном, весёлом расположении:
– В общем, Димка, давай тащи своих стихов побольше, и подумай, что ещё можешь предложить.
– Вроде интервью с Удальцовым планировали…
– Ну, эт мы с тобой напланировали тут на коньяке, а ты это расскажи всё нашему главному теперь, он как раз у себя.
мы вместе вышли, миновали на втором этаже рубеж прежней допущенности, кабинет Гусева, и направились прямо, к Куняеву. конечно же, Историк соблюдал все свои церемонии: поздоровался с обеими предбанными тётёхами, она из которых, как наседка воссела над родными журналами и книгами, в основном Куняева и Кожинова (недешёвыми, судя по цифрам на картонках), а другая осовело глядела от окна возле шкафа, ведя бухгалтерию. потом Лёха спросил из чистого этикета (хотя знал наверняка), у себя ли Станислав Юрьевич, и трепетно приоткрыл его дверь. невысокий главный, в необыкновенной суете приветствовал нас у длинного стола взглядом исподлобья. он напоминал голодного волка, которого застали возле добычи, которую ему теперь придётся делить с непрошенными собратьями по клыку…
– Дах, дах, очень рад, Дмитрий, уже наслышан о вас, вы, говорят, нам интервью с кем-то интересным готовите? Нух, это помимо стихов, но стихи мы ещё посмотрим, меня они не минуют, уж не обессудьте…
улыбка властителя страниц мелькнула сквозь волчью серость седины и морщин. церемонный Историк и двух слов не успел вставить в поток фраз начальника, а мы уже стояли с ним в предбаннике – Куняев очень спешил и давал указания своим статс-дамам. обогнал нас даже на лестнице – невысоким росточком, но знатно в серой демисезонной куртке лавируя на поворотах. на первом этаже мы увидели шлейф стремительного бегства с рабочего места: это шофёр главного поднялся из-под лестницы, из каморки охранника-ветерана обороны Дома Советов. хозяин извозу требует…
– Опять на охоту укатил или на рыбалку, – ехидно процедил Лёха, усаживаясь за рабочий стол и спеша закурить всю нелепую ситуацию. – Но, в общем, обо всём я договорился, бери у Серёги интервью, неси; попадья, конечно, подправит там-сям что не по-божески, но в корзину кинуть не посмеет, если главный ждёт.
мы выпили мною принесённого московского пива бадаевского разлива, которое недавно развернуло рекламную кампанию на доступных ей площадях. разговорились в клубах дыма очередной Лёхиной «Явы» и на радостях мной закуренной сигариллыCafe Creme, которыми я изредка себя травил… радость была даже не за себя, любимого поэта, а за поколение:
– Будет молодёжный номер, Дмит Владимыч, подумай, кого ещё позвать, только поменьше леваков и графоманов, побольше пУблы, Репку я уже позвал, Скрипач думает. Вот и ты подумай, задание тебе.
– Ну, за других пока сложно ручаться. Кольчугина попробую, позову, Колю из «Анклава», он стихи тож пишет про ангелов всяких краснокрылых, здешним может понравиться…
– А-ай, ладно – главное своё не забудь в следующий раз, не откладывай, а то они и сами рады забыть и укатить на лосей охотиться. Чую, боднёт какой-нибудь лось там папу Карло, и придётся Буратинке дела принимать…
я долго выбирал из долговязых своих политизированных верлибров начала века наиболее лаконичные – и, наконец, принёс на стол Лёхе поэму «Мавзолей», «Гимн шестидесятника» (пародию на звучавшего еженедельно по «радио России» Дементьева) и ещё пару двухстраничных текстов. все они перекочевали в каморку Куняева-младшего по соседству. осенью он, как обычно вбежав за сигаретой, схватил со стола Поликарпыча папку и устремил на меня с пристальностью фонарного столба свои стальные очи. заговорил медленно, как на допросе, впечатывая каждое слово и удлиняя в них согласные:
– В общщем, сммотри, что мы тут из твоего выбрали. Такх, ну это не пойдёт – под него и Ленин в мавзолее уснёт… Ввот с этим будем работать, и это возьмём, про метро, что-то там есть – ну, ты, Лёш, понял, кто это и где сказал! Такх, гляди внимательно: так стихи не пишут! Так не рифмуют… Где подллежащее, где сказуемое?! Я пометки сделал – смможешь переправить сейчас, дейсствуй. Срроки жмут.
– Да, смогу, тут не так уж много…
– Ввот сиди – и пиши!
он выбежал, а я с улыбкой стал выковыривать неугодные созвучия из вполне уже утрясшихся текстов. почему-то название (в подражание циклу сатир Маяковского) «Гимн шестидесятнику» претерпело переправку «у» на «а» – вроде собственного гимна теперь, так проще, но уже и не по-маяковски… ну да чёрт с ними – само собой, если есть контакт, то есть и трение, нужно искать коммуникационный компромисс. и неглупое двухстрочье «сами сделаем то, что из вражьих заветов // что не смог ни немецкий фашист, ни француз» во второй половине поправилось на «что исполнить не смог ни фашист, ни француз» – это дурацкое эстрадное «исполнить» пришлось принять. все правки, свои и мои, не без дискуссий, неистовый литкритик Буратино окончательно внёс через полчаса, вернувшись снова покурить. покурил, почиркал на моих распечатках, схватил папку и понёс наверх к папке.
интервью с товарищем Удальцовым прошло небольшие урезания и пошло на «ура», когда молодёжный номер увидел свет, лишь в марте двe тысячи пятого. молодёжь тут, правда, была и сорока лет… но Историк ликовал и отныне не без оснований ожидал если не повышения в звании, то повышения оклада. ведь добрую и самую читаемую половину авторов в номер привёл именно он. тут есть по поводу чего не раз покурить и выпить – но, главное, как приятно листать номер, где и он сам в роли критика-аналитика! а то один, ему отведённый, «книжный развал», финальный раздел, уже доставал…
следом за страницами, нами довольно перелистываемыми, показались и герои номера. к Историку помимо меня зачастили не только собутыльники, но даже дамы – так, однажды, я застал у него радушного и осторожного Сашу Репникова с некой поэтэссой, которую я счёл его спутницей, но ошибся, как выяснилось потом. Саша, родом из Лёхиного института, ироничный и начитанный, сразу стал в нашей компании третьим, совершенно не лишним. дама, почему-то проассоциировавшаяся у меня с толкиенисткой (что-то на майке на тему замков и колец), была молчалива, но созерцательно весела. выпив за номер принесённого Сашей винца, дама покинула нас первой, нежно постояв некоторое время, на прощание, в головах Историка…
впечатлений и гордости от весеннего номера нам хватило и на осень, когда я познакомился с (для читавших «Верность и ревность» небезызвестной) блОндушкой. говорят, что умный, влюбляясь, глупеет, а глупый умнеет. я бы эту формулу слил в непрервыную и весьма ироничную фразу: умнеет тот же самый, кто поглупел, но умнеет после разрыва. я был захвачен чувством и всею её светлой, пронизывающей солнечно эстетикой настолько, что немедленно вытребовал для чтения и потащил её стихи в тот самый журнал. кто меня публиковал – уж наверное мою музу опубликует…
однако в сухостарческом и сутуленьком, как главволк, выцветше-голубом, сером здании – всё было не так просто и взаимно, как на моём раскладном диване икейном цвета молодой травы. вручение стихов напрямую Буратино ни к чему не привело – точнее, трепетное слово моей музы легло в пыльную стопку на неразгребаемый стол литкритика, которому после смерти Поликарпыча подвалило ещё и ведение раздела «Поэзия»… я робко осведомился, как там стихи моей протеже, но Куняев-младший с характерной незлой резкостью сучковатого-глуховатого оборвал:
– Как, Кривошлыкова? Ннет, не читал ещщё…
тогда опытный церемониймейстер Лёха повёл стихи иным маршрутом: предложил мне пропиарить на КПРФ. ру очередной номер, а за это попросить у Гусева опубликовать хоть что-то из подборки под кодовым названием «Криша». мы поднялись снова на переговоры к экс-комсомольскому, экс-староплощадному деятелю. хитрые морщинки Гусева, казавшиеся мне на первой встрече признаком радушности старого Джузеппе, на этот раз изобразили серьёзность. ни черта не понимающий в интернете, он всё же уловил выгоду моего предложения. сперва смерил привычной линейкой:
– Коль так всё будет хорошо, две тысячи в день читают, мы готовы заплатить, баксов двести достаточно?
– Нет, я ж не ради денег, действительно хочу помочь печатающему и меня, и много молодых теперь авторов журналу. Но вот если б и вы помогли напечатать стихи одной светлой особы…
– Стихами у нас занимается главный, тут не так просто будет. Но могу обещать, что с моей положительной резолюцией и рекомендацией стихи лягут ему на стол.
такими вот сложными коридорами, сами того не зная, как в политике, буквально – шагают стихи, не ведая стыда, и не ведая, в какие вплетаются отношения помимо ими первострочно отражённых. после нашей мартовской «оттепели» на двухэтажный флигелёк «Нашего Собутыльника» навалились заморозки и сперва многоснежная, но быстротающая в декабре зима. Куняев-старший созвал авторов-любимцев, из молодёжного номера, на преждевременный Новый год, Историк потребовал моей обязательной явки – ведь может повлиять на дальнейшие публикации, и не только мои…
5
заново годЯ – то есть до Нового года, в декабре отец станИслав повелел собраться всем фаворитам мартовского номера на алкофуршет. об этом своим уже вполне чиновным басом сообщил мне по городскому телефону Историк – с настоянием не променять такое событие на каких-нибудь баб, так он обычно выражал своё келейное презрение к моему образу жизни… мол, забей день, ты приглашён, а значит важно быть – важно и для связей (один из богов троицы Историка, второй – учёная степень, «погоны», а третий, как ни странно для коммуниста, – деньги), важно для литературного будущего… мне было приятно сообщить это походя блОндушке, поскольку уже подаренный ей номер журнала, таким образом, прирастал потенциальным продолжением публикаций, и судьба подборки её стихов там тоже могла решиться без волокит сына-Буратинки… она взглянула своими серо-голубыми, и с печалью из-за потерянного секс-вечера, но и с благословением-уважением: лишь к одной литературе я тебя не приревную.