я, конечно, выпил – с антитезным послесловием, и Лёха поддержал хемльнО: «Нет, ну вопрос о собственности-то первым делом». тем не менее, Вдовин этот через некоторое время скандально прославился именно через юродивые фразы своего учебника истории, давая правые оправдания левой политике тридцатых и обнаруживая свою русскую идею (да подтверждая ею стенания либералов о «государственном антисемитизме») там, где шли обычные партийные чистки. до этой встречи у меня валялась некоторое время его малоформатная и малопонятная книжка, настойчиво рекомендованная Историком: в ней Вдовин пытался выискать некий прогрессивный национализм у Сталина в политике 1930-х, ссылаясь на дневник Георгия Димитрова. всё это было слишком похоже на очередную липу, поскольку ссылок на изданные эти дневники не имелось. похожие фразы потом я обнаружил у Ким Чен Ира – по всей видимости, к подобным импликациям впечатления народных демократов от общения со Сталиным таки подвигАли. но здесь не было, судя по всему, ничего такого, чего не имелось бы прежде в ленинских стратегиях: включение малых народов в мировую революцию возможно лишь при учёте национально-освободительной борьбы, а тут тактические реверансы в сторону национальных чувств неизбежны. но именно тактические, диалектические: единство и борьбу противоположностей, буржуйского национализма и пролетарского интернационализма, использующие для выхода классовой борьбы на новый уровень. то есть этими подручными средствами создавая базис пролетарского интернационализма, победу над национализмом, как буржуазным порождением – в идее объединяющего нации советского государства.
увы, когда эти ленинские и сталинские хитрости (а плакаты Моора ленинского периода агитировали даже мусульман, и успешно агитировали – за Советы и большевизм) вырывались из контекста и принимались за абсолют, да ещё применялись к постсоветской густо перемешанной национальной обстановке, оставалось только хмуро улыбаться, про себя повторяя «мы пойдём иным путём». для нас субъект, – как убийства, так и революционного возрождения СССР, – советский народ. сплочение и дальнейший рост возможны только с этого уровня.
однако, следуя своим путём, то есть, льстя скромному правому диссиденту Бородину, главреду «Москвы» своим националистическим рассудительным гусарством, Сергеев дослужился до ВРИО. нет, он не оскандалился как Вдовин, не пал жертвой истерик либеральных СМИ, он тихой сапой дошёл до главного места в редакции. имеющий закалку зоны, напоминающий старый тощий вяз, Бородин просто решил на время покинуть свою избушку – посмотреть, как в ней пойдут без него дела, пока будет залечивать раны многолетнего профессионального питиЯ. час мнимого преемника, миг начальственного старта правого антисоветчика («призыва» ещё восьмидесятых), таким образом, настал: контрольное время Сергеева пошло. Историк, как сторонник именно такого маршрута революции, как поклонник интриг, погон и чинов, – призвал меня сотоварищи чествовать новоиспечённого главреда, на Арбат. Лёха купил по дороге бутылку недорогого, но зарубежного красного, встретили у «Художественного» Веру Галактионову, и пошли по весеннему Арбату.
с Верой Галактионовой мы до этого виделись пару раз. первый – в особняке на Комсомольском, её внимательно слушал Серджио Шаргунов в большом зале, вследствие этого мы ужали разговор в коридоре, потому что уже мне надо было убегать по делам газетным летним (год соответственно 2003-й, «Независимое Обозрение»)… второй раз, недавно, она сама заглянула в нынешний Лёхин угловой полукабинет, и мы предложили ей чаю, а потом и коньячку. очаровательная, спокойная и светлая писательница искала собеседников в полумёртвом флигеле, и нашла. то ли Лёхино басовитое мужское обаяние и властное гостеприимство, то ли наше численное превосходство – повлияли и на обаяние гостьи, она как бы распушилась. я вгляделся в естественно-светлые корни волос писательницы – о, блОндушка, и тут воспоминанье о тебе, думы, какой ты будешь в эти зрелые летА! сняв светлую куртку, Вера развернулась во всю свою нестареющую красу. глотнула коньячку, уловила нашу иронию при упоминании православия, – причём нам даже говорить с Лёхой ничего не надо, чтоб ощутить себя советским обществом безбожников достаточно двух человек и улыбчивого молчания… Вера с надеждой вгляделась в слякотный пейзаж Цветного бульвара за окном:
– А, впрочем, это скучно, безысходно… Звонит вчера поэт, хороший, давно знаю, всё болеет – курит много. Говорит горячо, нежно: «Я понял, что такое душа!».
– Г-х-хм, любопытно, – Лёха обаятельно-курительно прокашлялся, придвинулся чреслами к Вере и одновременно подмигнул мне незаметным ей левым глазом.
– Это, говорит, словно стеклянный шарик – из тела улетучивается, уменьшается, уменьшается, всё абстрактнее, до бесконечно малого сжимается, и созерцает… Хм, шарик… Вот и всё. Как-то глупо, по-моему.
женщина с бульвара перефокусировалась на нас, как на могущих что-то изменить в этом мире настолько к лучшему, что даже мысли подобные не будут занимать телефонный эфир. Лёхе всё не сиделось, он подлил коньячку в гранёные рюмашки из-под одноразовой водки, а я ободрил писательницу киноцитатой:
– Верите в существование души? Уже есть тема для разговора.
– Да тут не вопрос веры – он же образ ищет. А если вся идея неверная – зачем тиражировать бессмыслицу, какие-то формы ей подыскивать, метафоры?
– Мне кажется, не шарик, а уголки всё же остаются, цепляют живых – уголки книжных обложек, страниц, вот там остаётся нетленным многое, если востребовано.
– Книги тоже не вечны…
эти вот искания и привели, вероятно, очаровательную писательницу в нашу компанию. дошагав до конструктивистского здания за Староконюшенным переулком – когда-то серого, теперь светлого, выцветше-лимонного, – мы повернули сразу же за ларьком печати. наша троица поднялась по зашарканной деревянной крутой лестнице с балясинами, словно в архангельский дворец древнего зодчества. многолетняя прокуренность ближайших комнат и наличие в них тощих сотрудников да иконок не оставляли сомнений: мы пришли в литературный журнал начала 21-го века. в длинный и узкий коридор власти умов. пока мы интеллигентно толклись у пачек нераспроданных журналов прошлого года, сотрудники сделали какие-то волшебные движения руками в одном направлении, и в конце коридора, где сиял электрический свет, появился Сергеев, сделал добрый пригласительный жест и блеснул очками. и даже подождал нас возле стола секретарши – о, эта советская планировка и субординация!
кабинет главного редактора не менял меблировки со времён большевистского гнёта. лишь православные святыни возле сейфа указывали датировку нулевыми. святыни расположились справа, за Т-образно завершающим два длинных стола рабочим местом главного редактора. святыни являли собой: плоский, но всё же скульптурный серебряный лик святого, и некий застеклённый диплом, вручённый журналу иерархами РПЦ, судя по серебряно-зелёному дизайну. туда-то, за начальственный стол, и водрузился Сергеев, и.о. главного, довольно посверкивая очками. робкий солнечный свет Арбата наполнил через широкие окна с балконом длинный кабинет. Историк сел спиной к окну, а мы с Верой – рядышком, по ошуюю и.о., но на почтительном расстоянии от стола Бородина.
и. о. Сергеев предложил не таить даров, и Лёха извлёк из-под стола бутылку. стаканы и штопор тотчас были принесены расторопной секретаршей. такая незапланированная планёрка секретарше явно нравилась: молодые мужчины лучше привычных старпёров. солидные мужчины пошутили насчёт неисповедимости господних путей: недавние оппоненты, мы встретились на мирных переговорах с Сергеевым, и он зовёт писать для журнала, приводить авторов… Лёха довольно улыбался и красовался на своём месте, даже слегка отражаясь в лаке стола планёрок – будто это он пошёл на повышение. мы с Верой не преминули отметить, что к его галстуку и тройке этот светлый стол идёт даже больше, чем свитерному Сергееву его нынешний. глотнули, заговорили, закурили (и.о. сделал исключение для дорогих гостей, секретарша поставила пепельницу). заздравные тосты переросли в монологи, как на брифинге – благо пространство расположило.
то ли вино как-то сильнее коньяка в «Собутыльнике» вдохновило писательницу, то ли присутствие мужчин, но она после наших политических ремарок и реплик Сергеева о наборе новой команды, нарисовала яркое будущее. выходило, что «афганцы», крепкие и решительные мужчины, государственники, советские люди, вынужденные зарабатывать охранниками – придут на первый этаж, где под вопросом существование магазина и быкуют арбатские братки. главная статья дохода журнала, книготорговля и аренда сувенирной лавки (взимаемая с неё плата) таким образом будут надёжно защищены. ведь у «афганцев» есть и планы на будущее, как у нас – надо теснить криминал, возвращать родину, надо бить не только словом олигархический режим (это уже мы вворачивали с Лёхой, ощущая сомнения наделённого непривычными полномочиями Сергеева). каким-то образом Галактионовой через яркий образ будущего журнала-коллективного-организатора вспомнились её «Пять четвертей накануне тишины» и пошла эксклюзивная расшифровка, дело скучно-музыкальное… Лёха понял, что пора подлить. бутылка иссякла, и я рассчитал срок докуривания своей сигариллы к полстаканчику ещё, не спеша… наше соседство почему-то дало отрицательный заряд: ироничная реплика, которая бы при видимости лица только усилила углубление в роман – показалась Вере вражеско-большевистской. она то и дело спотыкалась об неё и оглядывалась на меня, как на готового прыгнуть на спину волка. вероятно казался враждебным и заморский дым от чистого табака: коробочка «Кафе Крем» так уютно смотрелась на лакированной столешнице меж нами. чтобы вернуть товарищеский дух пришлось тоже выступить в режиме нарратирующего монолога.
да, они легко прыгают в бутылку, писательницы и писатели, которых хоть раз окрестили патриотами, видят врага в ударном, безбожно-созидательном советском прошлом, кем-либо отражённом в свежем взгляде – они защищают не то, что следует и не от тех, вот в чём главная ошибка. хватаются за эти новогосударственные побрякушки – купола, соборы, русский язык. в то время, как надо хвататься за заводы и рабочие коллективы, им разъяснять обстановку, – и на многих языках Союза! но звон в одни и те же колокола укрепляет власть тех, кто эти купола и повесил. вспомнился Казахстан писательнице, бегство русских оттуда – да, советская идентичность это колокол побольше и погромче, но почему-то слышен только малиновый звон московских церквушек, преимущественно придомовых, кремлёвских. участь клира, отведённая писателям, отвернувшимся от СССР и идеологии большевизма – вот уже чётко пропечатанное будущее. ну и стоит ли тогда объединяться нам против кого-то, если можно даже при несогласиях и мятежности работать на власть?