беглый от заострившейся мамы батя ему подарил компьютер – играй, мол, сынок. любил стрелялки и прочий террор вроде «Куэйка» первого и второго, где хлещет кровь из жертв… бывало, вместе и играли, во время визитов воскресного папаши и бегств на эти часы нервной Татьяны Ивановны. а потом батя подарил ещё и дедовский кортик – он же родом из ВМФ, уже династия… Киллеров так полюбил кортик, что спрятал его в морозильник. мужской предмет в мамином холодильнике. хвастался в школе своим оружием, всегда носил с собой.
развелись родители убийцы на рубеже злосчастных девяносто третьего и девяносто четвёртого – по версии таможенника. мать сейчас его поправлять не будет: работа на впечатление присяжных. чтоб не думали о прямом влиянии развода именно в роковом две тысячи третьем. десять лет спустя, уже старшие классы – если правда, то это не улучшает, а лишь усугубляет климат. меня и самого отец оставил с мамой во втором классе, зимой – трусливо, открыткой, но боль ампутации ощутил я сильно-пресильно позже… и прорастает из безотцовщины мстительность и жестокость ко всему, более благополучному миру – не сразу… а как раз через десять лет, на допинге буйных гормонов и подростковых конкуренций. помню-помню, как мечтал я о сэнсэе, чтоб когда начну на карате ходить – не только приёмам, а и всему научил, всей стратегии жизненной… у Киллерова с этим было всё же лучше – отец именно этому и учил, всем морпеховским прямым премудростям, не давать спуску, бить первым, вычислять врага. нет, соадвокат-батя всего-то не расскажет, воспользуется правом не свидетельствовать на себя и близких – однако стрелялки и кинжалки из досуга уже не выкинешь.
развод грянул посреди периода криминального передела, лейтенант Кириллов после увольнения из Муромского училища связи, в девяносто втором, даже прописаться в квартире жены не успел – полетел к радостям отверзнутого во всю ширь капитализма. осунулась жена, остервенела, а он раздобрел на таможенных пошлинах… как смело рисуют супруги друг на друге, редко сознавая себя художниками по кожным мольбертам!.. и вот, язык годов развода, эта, казавшаяся внешней и утихшей, романтика криминала – хлынула спустя десять лет в угловатую, лобастую голову сына. через батю, но не только – хотелось поставить себя в классе, восьмой ведь самый важный, всё по-новому, расхватывают взрослые роли, басят ломающимися голосами, хвастаются форматирующимися под взрослость телесами, бицепсами…
и холодное оружие, как тот незамысловатый символ уже увеличенной и боеготовой фалличности – всё чаще лезет на обозрение. а девушки всё больше – с Хореевым, с Винни-Пухом, он неформальный лидер класса, душа компаний. остроумен, изобретателен. и даже имя одно на двоих – или ты, или я.
«Я б его всё равно убил, потому что он обзывал кастратом» – услышали двадцать четвёртого в классе. скрывать не пытался, наоборот, гордился, что победил окончательно… учительнице такое услышать в своём классе – Ольге Николаевне, конечно, тоже подарок.
и нашу классную в восьмом «А» классе звали Ольгой, невысокую, кудрявую кавказско-утончённую Ионову. Ольга Владимировна, сутуленькая, но весьма привлекательная, горбоносая и голубоглазая, с едва видными усиками – всегда сидела за своим светлодревесным, под стать высветленным кудряшкам столом, и проверяла журнал, пока мы несли обязанности дежурных после уроков. веники, тряпочки и пыльно-меловая губка для доски, скучный запах детского пота, словно бы в голубые стены въевшегося, и выманивающий вид Калининского проспекта, наискось за окном, где зелёный роддом. да, и в нашей школе перестройка постреливала, но ранила, не убивала. а тут, в Зеленограде – всё в тех же школьных запахах гормональный пульс посильнее бился ненавистью, рукоять кортика прогревалась после морозильника…
в девяносто первой нашей школе на заре перестройки появилась новая директриса, лет не более сорока – даже имя её было в духе новых названий, Диана Александровна. что-то эстрадное и в то же время официальное – на работу ходила исключительно в костюмах, женских, с длинными юбками и всевозможными тонкими галстучками или жабо меж двубортных пиджаков, чаще синих. ей радовались, как Горбачёву: молодость, перемены. требовала и от комсомольцев ношения галстуков: «Я вас очень прошу, ребята, приказывать не могу». причёски носила взбитые и вздыбленные, в духе лимитчиц высокого полёта. искусственно завитые волосы ни собственной формы, ни цвета, казалось, никогда не имели: классический мочалкин блюз. в школу с собой привела трёх мужиков – физрука, историка и военрука. кто был любовником полной и влажноглазой Дианы (а, может, и все сразу) – школа так и не догадалась. усатый и колченогий физрук – бывший мент, очкастый и, хоть тощий, но брутальный историк Сервал из комсомольцев, а военрук – военного, как ни странно, происхождения, майор. в школу приходил исключительно в форме, даже если оставался в рубашке – и на ней обязательно были погоны. похожий на кулацкого, раскормленного, но не без мышц и клыков порося.
попав, как и сама Диана, с периферии в столь рафинированную, центровую школу, где интеллигент на интеллигенте и Арбат в двух шагах, военрук принялся воспитывать сопляков-старшеклассников в солдафонской манере. врывался в мужские туалеты, выгонял оттуда ватаги курильщиков, заставлял отжиматься прямо на дубовом паркете перед туалетами – чтоб вся школа знала новую метлу (Диана очень походила на метёлку). где-то антиалкогольная компания, а тут антитабачная. тут же завязывал разговоры с доходягами, подлавливая «на слабо» – мол, и куришь-то, небось, на мамины или папины, а свои зарабатывать не пробовал. профессорские, музыкантские и дипломатические сынки клюнули на такую педагогику: на своих уроках НВП военрук не только давал им надолго в руки учебный «калаш», но и предлагал начинать жить взрослой жизнью, зарабатывать свои рубли. как? да хоть вагоны разгружать – по военной линии есть знакомые, устроят.
у Евтушенко Москва-Товарная студентов трудоустраивала, а тут уже и старшеклассников: холодными осенними вечерами разгружали товарняки на Павелецком. и как-то раз позвал их, сжалившись, военрук греться в школу – мол, ключ имеется, и погреемся не только батареями. это вам не курить на халяву, тут уж боевые сто грамм коньячку заработали… всё на том же «слабо» замотивированные настоящие мужчины поехали в 91-ю, боясь казаться друг другу сопляками и поэтому отказываясь ехать домой. там приняли из школьных гранёных по сто грамм, а потом военрук, на очередное «слабо», а точнее уже просто пытаясь наградить сверх меры за мужество и доблесть грузчиков – позвал пострелять в подвальный тир. властью и ключами кичился – в глазах таких новобранцев самооценка растёт как на дрожжах. ну и коньяку хватанул побольше прочих на правах старшего.
стрельба по бумажным мишеням быстро надоела, и озверевший краснощёкий военрук предложил поиграть в настоящую войнушку, с настоящими мелкашками. сафари в школьных коридорах продолжило внеплановые стрельбища в тире. пьяный хрюндель носился и палил, а протрезвевшие от ужаса старшеклассники, и не думая отстреливаться, убегали кто куда. но одному, миловидному кудрявенькому Пышкину, всё же досталось в лёгкое навылет: на лестнице осел. и военрук тотчас протрезвел – более того, блюдя им самим преподаваемые соплякам столичным законы чести, дошёл до ближайшего постового на Калининском, пока одноклассники раненного вызывали «скорую». розовый от коньячных паров и беготни хрюндель сдался в руки правосудия. Пышкина с трудом спасли врачи, он долго лежал в больнице, о вопиющем рецидиве солдафонщины, тоталитаризма и самоуправства писали газеты, благо много родителей учеников 91-й работали в прессе.
возвращение стрелянного стало весенним праздником: высыпала вся школа, а Пышкин нетвёрдо шёл с медсесетрой, с которой уже и свадьбу наметили, так у них всё сложилось там замечательно. Диану уволили быстро, военрука ненадолго посадили и быстро забыли – НВП пришлось вести то физикам, то историкам. а вскоре и предмет отменили: окончательный этап разрядки наступил, дружба-жвачка, и с военным романтизмом, одного лишь меня манящим, смотрели на нас со стен класса НВП плакаты об атомной войне. я даже забывал, на каком уроке нахожусь, любуясь этими матово-зеленоватыми картинами наступления апокалипсиса. заглядывался на чёрных пятнистых коров и бурёнок, безмятежно жующих травку вдали от города, откуда крадётся к ним уже лилово-серый термоядерный гриб и его испепеляющая волна… их травоядное спокойствие и медлительность подчёркивали непоправимость содеянного человечеством. большой апокалипсис политики вроде отменили, но маленький – всё же пришёл. долго ещё, до летнего ремонта мы проводили свои баллистические экспертизы по следам пуль на зелёных стенах третьего и голубых четвёртого этажа.
ровно двадцать лет прошло.
…мы снова в комнате присяжных. молчание, курение, чай… никто не решается заговорить. а если и говорить, то на другие темы. Борис Семёнович о криминализированности молодёжи начал мне негромко набалтывать что-то на ухо, но у меня не идёт, сама упорно простраивается линия конфликта тёзок. друг олигархов объясняет, чем выгодны его новейшие одноразовые шприцы, которые он пытается сделать в РФ обязательными – саоуничтожающиеся, чтобы врачи не могли использовать как многоразовые. ищет инвестиции под проект, но сейчас ни Алекперов не заинтересовался, ни Ходороковского нет на свободе, а мне как молодому пиарщику должно быть интересно. отнекиваюсь: не пиарщик, пресс-секретарь института антиглобалистской направленности, это другая работа, которая бизнес, скорее, выставляет в критическом свете…
– Но вы же не с этими, которые за всё отнять и поделить снова?
зачем дельца-хитреца расстраивать? некогда тут дискутировать, не буду разоблачаться перед одноразовым соприсяжником… и как-то это всё отодвинулось нахлынувшей в зале суда информацией. не для протокола, не для решения даже, пытаюсь понять, из чего тут выросло убийство – да, конфликт, но у кого и когда их не бывало? откуда взялось заострение конфликта кортиком?