или это та самая случайность, когда слова и словесные же намерения вдруг вплощаются как доказательство силы?.. собственный опыт – подскажи! разве что в лесу возле участков нами ухаживаемых девиц шарк-жварк по собственной коже каким-то садовым инвентарём в ожидании Светы из «Рассвета» – нет, даже себя не поранил бы. так – белые по загару полосы демонстративного устрашения, близости суицида как инобытия соития – ещё очень далёкого… нет, ничего там не было похожего!
после самого молчаливого дня в комнате присяжных – шли очень быстро по домам да по снегам.
День четвёртый и побег
огромный папаша Киллерова подвигает свой торс у столика адвокатуры, пропуская меня в зал, проговаривая негромко и уважительно «староста». да, это моё временное звание. говорят, присяжных иногда пытаются подкупить – и этот как раз в состоянии, и мне бы сейчас не помешали лишние мани… но не пытался и не попытается – в глазах у нас барьер.
видимо, атмосферное давление сильное. и сегодня как раз – выступать Киллерову и нам смотреть вещдоки. но сперва одноклассницы выступают, рассказывают, как хорошо играли в школьном спортзале на секции в бадминтон с Хореевым, какой он был отзывчивый. но в компьютерные игры тоже любил резаться – да, ключевое слово, – на этом и имелись точки пересечения с другим Ильёй. менялись дисками-играми. к себе Киллеров не водил, а у Хореева часто бывали многие из класса – душа компаний, гостеприимен. как-то всё слишком однозначно – неужели так «округляет» всех гибель?
одноклассницы тоже с глазами на мокром месте, но одна, сама отважная, никаких слёз не допускала, отвечая на вопросы судьи – так презрительно, показательно не смотрела в сторону Киллерова, а он буравил её глазами, что ощущался почти бой, и моральная победа её, а значит и убитого – нет, сомнений в деянии быть тут не может.
вдруг, посреди выступления стройной одноклассницы, из двери, что между торцевым окном и аквариумом, выводят транзитного зэка в наручниках. так уж устроен Мосгорсуд – но это сбивающий с толку момент, который суд не может предотвратить. и как специально, транзитный, шагающий с конвоем к входной двери зала зэк оказывается сокамерником Киллерова – невысокий, явно рецидивист с озорным морщинистым прищуром. мгновенно понимает обстановку и успевает вбросить в атмосферу суда: «Уважаемые присяжные, я, как узнавший подсудимого в камере, заявляю что он очень ответственный, аккуратный человек, хороший товарищ, и не может быть виновен!»
«Ромашин» глядит поверх очков на это явление безрадостно, а едва дверь за конвоирами и зэком закрывается, продолжает вести Процесс, словно ничего и не было – видимо, чтобы протокол не портить. стенографист уже знает, что делать в таком случае – и это вина судебного механизма, конечно, незапланированное, но явное же воздействие на присяжных.
пора нашим несерьёзным девочкам показывать вещдоки… все наши присяжные дамы попривставали с мест, заглядывая в тома дела, глядя на фотографии убитого. да, Хореев похож и на отца, и на мать – только худой, недооформленный. особенно когда убитый.
хоть сегодня наши дурочки-кураторши догадались не надевать брелочки на запястья – а то с вещдоками рядом смотрелись бы гротескно.
в чём хранят современные вещдоки следователи? правильно: в пакетиках-майках Рамстора… явленный из пакета кортик – орудие убийства, от которого наотрез отказывается Киллеров, кортик красив. на рукоятке – Кремль, символ ещё того, прежнего государства и его боевой славы. длинный клинок, обоюдоострая заточка. Кремль и якорь там – такие, что хочется служить этому, кратко, но красочно означенному государству, продолжать флотскую традицию…
батя-адвокат пояснил, что кортик отдаётся по окончании службы – как символ боевой традиции, и у него он вовсе не собственный, а от отца. пытался запутать? (номер-то легко проверить) отчего бы не признать, что это тот самый кортик, который делал оставленного им сына мужественнее – до криминального гонора?
пушистая в душе, а не на брелке сегодня, наша кураторша Вера с прежним запанибратством говорит: «может, ограничимся просмотром фотографий срезов кожи с мест нанесённых ударов?» пугливые наши бабушки кивают. смотреть на саму кожу, имеющуюся в вещдоках – отказываются. оказывается, судмедэкспертиза делает такие локальные «изъятия» с тела чтобы определить калибр поражающего оружия. но даже по фотографиям видно, что это кортик – удары нанесены не очень глубокие, но обоюдоострый клинок узнаваем. последовательно, каждому присяжному передают папки с помещёнными в обычные файлы фотографиями. там же – мелькает лицо убитого, специально не запечатлённое…
агнец, ослабленный болезнью, убитый исподтишка и быстро. Киллеров наставивает (кто из адвокатов, – отец или бледный клоун, – подсказал такую бердовую версию?), что бил, но не кртиком, а перочинным ножом и не глубоко… признание в убийстве имеется таким образом.
бил не чтобы убить? двадцать семь раз? перочинным ножиком «Виктор и Нож»…
картина по простоте своей и ясная, и ужасная, никаких аффективно доминирующих, понятных нам, присяжным, взрослым, мотивов – только медленный переход количества в качество. просто враждовали, как свихнувшийся на этом Конаков говорил со слов многих, – Киллеров давно готовил «акцию», то есть носил с собой кротик, чтобы отомстить любимцу класса за слова прицеленные ниже пояса.
бывал у него дома не раз, на кухню заваливались весёлой, случайной компанией – отец и мать Хореева помнят. видел нормальную, полночАшную семью с полноватыми родителями и худым тёзкой: батя пишет свои военно-исторические труды на ноутбуке, мама Ильи арфистка, учит детей музыке, сын – имеет игровой компьютер в маленькой, ближайшей к входой двери комнате. завидная комплектация. схема-место убийства выстраивается неизбежно: вход, справа – детская, потом справа же второй комнатой – кабинет отца, слева гостиная с арфой, справа кухня.
они так и в день убийства завалились сперва гурьбой человек в пять, даже на обеденной кухне посидели, вроде как зашли проведать заболевшего однокассника. а потом оба Ильи остались доиграть в компьютерную игру в комнате, где болел Илья Хореев…
и снова игра, пока лишь игра Илья версус Илья – или ты, или я.
мальчики и девочки пошли дальше путешествовать в мире недавно открывшихся им лестничных клеток, где откуда-то берутся и банки коктейлей или пива, и гитары, и сигареты. импровизация микрорайонной жизни, предсказуемый досуг. и только Киллеров знал, что будет дальше.
покашливающий гостеприимный Илья, которого оторвали от обеда – в спешке приёма одноклассников не заметил, кто остался. а Кунаков ждал в коридоре, он знал, что будет вскоре. Киллеров обыграл в «Игре с огнём» подзаторможенного болезнью Хореева, оказался у него за спиной и в спину же нанёс первый удар. не осмелился видеть глаза…
бил с трусливой поспешностью и удивлением податливости тощего тела врага, бил чтобы не оставалось сомнений, чтобы не смотрел и не думал этот… тёзка… бывший. бил отцовским кортиком – в благополучие чужой семьи, за своё одиночество при матери, за все эти арфы и кухни, где пахнет благополучием и семейной укомплектованностью, колол во имя бандитского будущего своего. игровые кровавые состояния закончились, начались настоящие.
не вытерев окровавленных рук, пошёл с опешившим Кунаковым в комнату отца, пошарил по ящикам, нашёл пятьсот рублей, выдернул из розетки питание ноутбука, сгрёб и поскорее оставил место преступления. Кунаков убежал первым, а Киллеров выдерживал темп своего давнего замысла – ведь он сильнее, и он не кастрат, он как раз мужчина, что и доказал сейчас. просто доказательство не обнаружено ещё…
прошёл настороженного поспешным бегством Кунакова лифтёра, пронёс ноутбук за пазухой. и пошёл в соседний подъезд, где та же компания покуривала обычно.
подсел на ступеньки, пока тренчали «Сплин», и сказал в паузе «Я замочил Хореева». никто не придал значения словам – шутка… дали закурить, не удивились откуда-то взявшимся деньгам, когда Киллеров предложил сбегать за чипсами и газировкой. посидели ещё, попили и похрустели.
а потом Зятельников, улизнув с лестницы, всё же догадался проверить: может, не шутил Киллеров? поглядел с улицы – свет в квартире Хореевых горит, позвонил – никто трубку не берёт. так и запустилась паника…
тем временем будущее, которое Киллеров так долго готовил, уже открывало свои ночные объятия ему и Кунакову. он вызвонил по домашнему телефону и вытащил подельника во двор: что будем делать с ноутбуком и кортиком? психующий на морозе Кунаков согласен на всё, идти куда угодно, лишь бы самому не быть пырнутым кортиком.
но от орудия убийства надо избавиться – кортик летит банально в неглубокую решётку водостока возле железнодорожной станции, где и найден по горячим следам. там же у братка-скупщика в чёрном джипе добывают ещё пятьсот рублей за ноутбук, покупают блок «Винстон-лайтс» – предел мечтаний…
долго курят, но страх и паника у Кунакова не проходят, а усиливаются.
всё это казалось игрой, но стало явью.
Киллеров – став мужчиной за 27 ударов, домой пришёл ещё сынком. не догадался скрыть забрызганную кровью Хореева одежду с американскими героями комиксов на груди, так жаждавшими именно этого дополнения – банально положил её в стиральную машину. мать, перебирая бельё, увидела и спрятала сама…
на компьютере Хореева так и остался приговор «Вы убиты» – той, проигранной им Киллерову игры вдвоём.
отец, сохраняя рацио, говорит суду – в ноутбуке – бесценный для него экземпляр неизданных военно-исторических трудов. следователи мгновенно, по признаниям самого Киллерова и Кунакова находят и братка-скупщика, и ноутбук. в нём, сообщает отец, так и остался установочный диск кровавой игрушки «Джади акэдеми». вот, собственно, ради чего – что доказать надо было и благополучному дому, и этому ноутбуку в кабинете умного отца доброго соперника…
нет, глаза его нисколько не раскаиваются – глядим на подзеленённого стеклом Киллерова, и ничего не понимаем. все присяжные уже имеют ответ на главный вопрос – деяние имело место, он сам его и признал косвенно, «перочинно». но глаза спокойны, в движениях зачаточная братковость – понравилось чувствовать на клинке обмякшее тело врага, брезгливо его спихивать с кортика.