вот этот, блёкло-жёлтенький, с террасными окнами крыльев, и есть мой корпус. крапива жалит справа и слева – шорты коротки, как те задранные штаны для бега за комсомолом, только в данном случае – за пионерлагерем во времени. а тогда был бег октябрёнка за пионерами.
внутренняя-письменная речь (с ускорением «ностальгией» метаболизма) начала распирать, петь на аллее ещё, хотя от аллеи остались только отдельные фонарики, этакие стаканчики в шляпах. но это то самое место, это мой первый пионерлагерь, и из всех этих зарослей, как бы ни жалила крапива – я вырву, выкопаю все мне нужные здания. мой остов, мой остров-ступеньку в отрочество.
да, наш корпус – номер я подзабыл, а он 5-й. пятёрка где-то держалась, но могла путаться с отрядом, его номером. самым-самым младшим.
в отличие от корпусов, где жили отряды постарше, мой уцелел и заперт, не разворован изнутри на стройматериалы. и был он как раз дачно-зелёным тогда внутри и снаружи, жёлтая смытая краска подсказывает… может масштабами показаться заброшенной дачей, но это пространство кипело и как бы надстраивалось, наслаивалось, увеличивалось детской инициативой, суетой, в общем – жизнью.
за этим поблекшим окошком я плакал по дому после первого тихого часа по приезде, глядя в зелёный деревянный замысловатый потолок…
а вот и карнизик, по которому, тайком выбравшись в тихий час из своего, вот этого же «заплаканного» окна, первого от входа налево – мы пролезли, обогнули угол, до игровой комнаты, чтобы подсмотреть в террасное окно, как одна учится ковбойско там танцевать наша вожатая Света – под «шонОри-лири-тАту», под модную тогда синюю мягкую пластинку. готовилась Света в сине-белой клетчатой рубашке, повязанной над пупком, к очередной дискотеке, которая будет в столовой. как же близок карнизик к земле! как же близок угол, до которого мы карабкались так долго и не касаясь земли («выше ноги от земли-и-и» – позже подпела Янка)! непрозрачные, но все целые стёкла не пускают взрослый взгляд в игровое помещение, словно во сне или в морской воде, ставят некий предел погружения.
интересно, что в хулиганствах, подглядываниях мы секундно сплачивались, но настоящих друзей в этом лагере у меня не было, потому и тосковал по дому, словно всё не переходил на новый уровень…
бреду к центру лагеря традиционным (столько десятилетий назад!) путём, дорожкой из бетонных плит, покрытых косой сеточкой.
здание, напрочь утопшее в лесу – это Столовая. главный корпус, перед которым и линейки проходили (нас, как октябрят, туда не звали), и кино показывали тоже в помещении столовой, отодвинув столы. вся эта деревянная архитектура – плод любви к своим (в широком смысле) детям поколения, встретившего ликованием полёт Гагарина и давшего название его корабля «Восток-1» пионерлагерю. доверчиво, но и уверенно (что нам отсюда будут открывать огромный интересный мир) мы входили в эти деревянные, напоминающие миниатюры некоторых павильонов ВДНХ строения («Карелию», например). теперь эти затихшие здания числятся за Росатомом, его ВНИПИпромтехнологии – за естественно-неделимым, неприватизируемым осколком социализма…
грустная действительность разрухи и безлюдности – тот максимум заботы, который дало пионерии нынешнее государство-Труба. не снесло, не застроило дачками, как наши пахотные поля между Ашукино и Данилово, а просто как бы заморозило, что сейчас для меня наиболее ценно. даже если б лагерь использовали как базу отдыха – он был бы не тот. увы, тут диалектика природы сурова: ищешь ведь не наслоения, а под ними именно себя, своё время и самоощущение. а с тех пор даже в этой архитектуре не могло ничего не меняться. ведь к моменту нашего заезда сюда лагерь работал уже двадцать лет, буквально пропитался пионерией, поколениями…
столовая разрушалась. и, буквально, по внутреннему компасу выкопав из елово-берёзовых зарослей вход в Столовую – трёхступЕнную лестницу, по которой отбарабанило столько тысяч ног, я заглядываю внутрь через стёкла запертых входных дверей, сделанных по стандарту 1950-х, очень похожих на балконные в нашей «сталинке» (три секции стекол над одной четвертью слегка выступающего бруском дерева)… и вижу провалившуюся внутрь крышу. чем больше кровля, тем тяжелее – она, конечно, за тридцать-то лет прохудилась, мокла и рухнула. это там у нас шли дискотеки при доморощенной светомузыке, и мы кучковались, двигались подражая страшеотрядникам.
это там мы запоздало и нехотя рассаживались по утрам за завтраками, и с большей охотой – за обедом. а после ужина, попозже – долгожданная дискотека, первые группировки в танце, и та самая «шо-нОри-лири-тАта»…
вид столового корпуса по другую сторону – оптимистичнее, на главную аллею он глядит без видимых оттуда провалов. в этой половине кухня (о чём сообщает труба), тут нам и готовили кашу «Артек», наливали запоздалым младшеотрядникам компот на добавку, сюда и продукты удобно было подвозить от ворот, чего мы тогда конечно же не замечали внутри своих дел и игр…
какой низкий столовый корпусик в том месте, где мы ели – какие дачные, террасные масштабы!
но они казались тогда огромными – широкими, эти метры и столы, стоящие одной линией, а скамейки – по бокам, я всегда попадал на внешнюю скамейку запоздалых и нерешительных… это уж, конечно, классика, что всё кажется уменьшенным. но когда ещё и рушится, то уменьшается дополнительно. и избежать тут «тарковских созерцаний», пассивной поэтизации разрушения – нельзя. тем более, что торжествует зелень…
дошёл до стадиона – одни белые футбольные ворота в высокой траве остались соглядатаями. и как бы повернулись ко мне ворота не тем боком, запомнилась иначе эта спортивная поляна… а библиотека, в которой и медосмотр проводили стартовый, говорит потом смотрительница, сгорела давно, и следа не осталось, хотя место её примерно помню, теперь тут чаща вплоть до столовой.
были и корпуса старших отрядов, куда мы не совались – зато теперь я спокойно, но и трепетно, захожу внутрь. какая-то преувеличенная тут тишина. слева явно была вожатская – на стене последние поблекшие постеры, признак взрослой жизни на фоне пионерского послушания напротив, в комнатах побольше. словно траурная, некая несоответствующая месту эмоция зависла – ведь созданное для вмещения радости, это отчасти раскуроченное помещение как бы вопиет: это не время ушло, это вы ушли, сбежали, дезертировали, пионеры!
как вы посмели отдать нас на растерзание времени? не мы ли вас воспитали и ваши ватаги впитали, ограждали от ветра и дождя десятилетиями? а в широком смысле – и от внешнего и враждебного тогда капитализма ограждали, границами, «Зарницами»…
ведь вы пели тут такие песни! мы, стены, всё слышали: вы устремлялись в песнях в космические дали, открытые для вас Королёвым, Гагариным и «Востоком-1», но до чего вы в итоге довели вашу страну? почему вы приняли капитализм без боя, а контрреволюцию даже с радостью?
извините, стены – вы ведь слышали тогда и дискотеки? и вот в них уже потихоньку (громко) начиналось то, что победило СССР изнутри – но не буду углубляться. я же помню – «Живите в доме и не рухнет дом» Арсения Тарковского, – укор преувеличенной стенами тишины справедливый…
если б и состоялся такой разговор двух времён – с кем-нибудь из сознательных вожатых старших отрядов, что встречались лишь на дискотеке в столовой, мне было бы что ответить. может, мне единственному из лагеря члену ЦК, и было бы, чем похвастаться. и в будущей клятве пионера, и в клятве октябрят было то, что стало в итоге стержнем и взрослой жизни – верность делу Ленина, да-да.
в чаще звучит, наверное, неуместно, но даже если ты один здесь получился, вышел в смысле воспитания, если воспринял не только тогдашнее поверхностно-пионерское, «заорганизованное», но и пошёл вглубь и устремился к Революции, теории и практике, всем умом и волей, то не стоит жалеть этот обветшалый кокон. как ступень ракеты, пионерлагерь выполнил свою роль и отпал, испытывает теперь ускоренно изнашивающее трение о время. лагерь есть не просто в пространстве, он, что важнее, образно есть и в тебе – «Восток-1», в котором тебя бережно выращивала твоя родина.
и тебе должно хватить и знаний, и терпения, и коварства, и дипломатичности – дождаться революционной ситуации, да-да. дабы создать такие историко-климатические условия, в которых пионерлагеря возродятся, сколь бы сейчас, средь этих полуразвалин, не казалось это немыслимым, идеологически вымершим.
кто-нибудь из моего отряда пошутил бы, встреться он тут, на бетонных плитах лагерных дорожек: ты ж не был в активистах, симулянт! так тогда хотел домой поскорее, всё сопливился и кашлял в дожди и внутренне да в письмах всё просился из лагеря, тосковал… по чему же тоскуешь теперь? прошёл бы, наоборот, победоносно: мол, пережил порядки и строгость этих стен, окреп одиночно… однако тут-то и разница взгляда из личного – и из того, потеснившего личное, приросшего тихо коллективного: «Восток-1» не прошёл даром! в отличие от тех, нагонявших тоску, дождей…
пространство заархивировалось и стало обогащающим простором размышлений, повторяющих тоскливые тогда прогулки, простором для иногда трудноузнаваемых сонных надстроек. пространство это обогащено пройденной школой преодоления своих детских слабостей, оттеснением отрочеством – детства…
и есть одно лишь, вызывающее опасения теперь, о чём и предупредила метко смотрительница: «не разочаруйтесь». как бы новые впечатления не перекрыли старое пространство для воображения, как бы разруха не заслонила первые шаги!..
Росатом нынешний хозяин, ещё не худший случай… сколько их тут, в Подмосковье – таких пионерлагерей, заброшенных, никому не нужных, кроме разве частников, мечтающих располосовать эти земли (не такие большие, как выяснилось теперь, на взрослый взгляд мой и шаг) под дачи, коттеджи, особняки? и вот за это тоже ругают ещё стоящие стражами иного будущего стены. они-то строились для воспитания иного в нас, коллективного. и, пусть с «насилием» построений, с официозом линеек, но в нас входил этот первостепенный смысл – объединительный, всеобщий, коммунистический (для мало это всё понимающих нас, но через форму, через линейки – всё же постигающих постепенно).