— Невеселый получается разговор, Вейль.
— Потому что кругом творятся невеселые дела.
— У меня нет никакой возможности выяснить, кто этот тип наверху. Я смогу подобраться к нему, только если поймаю убийцу.
— Не факт. Все происходящее в высоких сферах надежно скрыто от чужих глаз. Поэтому начинайте снизу. Ведь те, кто наверху, обычно используют для своих целей тех, кто прозябает внизу, но жаждет пробиться наверх. Затем поднимайтесь по этой лестнице все выше и выше. Кто стоит на самой нижней ступеньке?
— Майор Мордан. Они заставили его сотрудничать, пообещав освободить его дочь. Через две недели или даже раньше ее будут судить за торговлю наркотиками.
— Или за убийство. В момент, когда застрелили Стабби Дауна, она была в полной отключке. Ее дружок Бонс мог вложить пистолет ей в руку и нажать на спуск ее указательным пальцем.
— Так и было, Вейль? Да?
— Да. Формально убийство совершила она. Вот почему Мордану эта сделка обойдется так дорого. А кто, по-вашему, стоит на следующей ступеньке?
— Брезийон. Он дает Мордану указания напрямую. Но я не думаю, что он участвует в сговоре.
— Это несущественно. На третьей ступеньке — судья, который будет рассматривать дело дочери Мордана и который заранее согласился ее оправдать. Кто он и что получит за свое пособничество? Вот это вам и надо узнать, Адамберг. Кто попросил его освободить девушку? На кого он работает?
— Прошу прощения, — сказал Адамберг, допивая пиво, — но мне некогда было задумываться над этим. Вот Данглар, он сразу все понял. А я… Слишком много событий — отрезанные ноги, мясорубка в Гарше, покушение на Эмиля, убийство в Австрии, сербский дядюшка, мой полетевший предохранитель, роды у кошки, — прошу прощения. Мне не пришло в голову, да и времени не было, вычислять эту лестницу и всех тех парней, которые на нее взобрались.
— Зато у тех парней была уйма времени, чтобы заняться вами. Вы сильно отстали от них.
— Это точно. К авиньонским легавым попали стружки от моих карандашей: их соскребли с коврика у Воделя-младшего. Часовой механизм уже тикает, мне удалось только отсрочить взрыв. Еще пять-шесть дней — и они возьмутся за меня.
— Не то чтобы мне нравилось копаться во всем этом, — с тоской произнес Вейль, — но уж очень я их не люблю. Для моего ума они то же самое, что скверная кухня для моего желудка. Раз вы уезжаете, возможно, я вместо вас обследую несколько ступенек этой лестницы.
— Рассчитываете добраться до судьи?
— И до кое-кого повыше, надеюсь. Я позвоню вам. Но не на ваш обычный телефон и не с моего обычного.
Вейль выложил на стол два новеньких телефона и пододвинул один из них к Адамбергу:
— Вот ваш, а вот мой. Не включайте его, пока не пересечете границу, и не держите включенным, когда работает ваш обычный телефон. Кстати, в обычном у вас нет GPS?
— Есть. Я хочу, чтобы Данглар знал, где я, если мобильник разрядится. Вдруг я окажусь один на опушке леса.
— И что тут такого?
— Ничего, — улыбнулся Адамберг. — Просто в Кисилове по опушке леса бродит демон. Да еще Кромс болтается неизвестно где.
— Кто это — Кромс?
— Кромсатель. Это перевод немецкого слова Zerquetscher. Так его прозвали венские полицейские. До убийства Воделя он расправился с одним человеком в Пресбауме.
— Он охотится не за вами.
— Кто знает. Может, и за мной.
— Уберите GPS, Адамберг, вам надо быть осторожнее. Не давайте им возможности арестовать вас или подстроить несчастный случай — они ведь на все способны. Повторяю: вы ищете убийцу, арест которого они должны предотвратить любой ценой. Выключайте ваш обычный телефон как можно чаще.
— Ну тут нечего бояться. Сигнал GPS получает только Данглар.
— Не доверяйте никому, их агенты отлично умеют подкупать и шантажировать.
— Данглара нельзя ни купить, ни запугать.
— Так не бывает. Каждый из нас чего-то страстно желает и чего-то до смерти боится, у каждого есть бомба под кроватью. Все держат друг друга за яйца: так образуется длинная цепь, опоясывающая земной шар. Ладно, Данглар не в счет, раз вы на этом настаиваете, но ведь нельзя исключать, что существует кто-то, следящий за каждым шагом Данглара.
— А вы, Вейль? Какое у вас страстное желание?
— На мое счастье, я очень люблю себя. Это сдерживает мои аппетиты и ограничивает требования, предъявляемые к окружающему миру. Однако я хотел бы жить в великолепном особняке восемнадцатого века, с целой командой поваров, домашним портным, двумя мурлыкающими котами, собственными музыкантами, парком, патио, фонтаном, фаворитками и смазливыми горничными, а еще — с правом осыпать бранью кого угодно. Но никто, похоже, не собирается исполнять мои желания. Никто не стремится меня купить. Я слишком сложно устроен и очень, очень дорого стою.
— Могу предложить котенка. Девочка, родилась неделю назад, шерстка мягкая, как вата. Она все время хочет есть, постоянно требует внимания к себе, у нее хрупкое здоровье, и в вашем особняке ей будет очень хорошо.
— У меня пока что нет и намека на особняк.
— Это станет началом, первой ступенькой лестницы.
— Я рассмотрю ваше предложение. Уберите GPS, Адамберг.
— Но ведь я не знаю, можно ли вам доверять.
— Из людей, которые грезят о роскоши былых веков, не получаются успешные предатели.
Допив последний глоток пива, Адамберг протянул ему телефон. Вейль приподнял батарейку, и из-под нее выскочил маячок.
— Вот почему мне обязательно нужно было увидеться с вами, — сказал он и отдал телефон Адамбергу.
XXIX
Семнадцатый вагон поезда Венеция-Белград оказался спальным вагоном первого класса: в купе были две кушетки с белоснежными простынями и красными одеялами, лампочки с абажуром над изголовьями, полочки из лакированного дерева, умывальник и полотенца. Адамберг никогда еще не путешествовал с таким комфортом, поэтому на всякий случай он проверил билеты. Все правильно, места 22 и 24. По-видимому, в выездном отделе допустили ошибку, эта командировка обойдется им в кругленькую сумму. Адамберг сел на одну из кушеток, он был доволен, словно вор, нечаянно ухвативший крупную добычу. Устроившись в купе, как в гостиничном номере, разложив на постели папки с досье, он стал изучать меню «ужина по-французски», который должны были подать пассажирам в десять часов: крем из спаржи, морские язычки а-ля Плогофф, овернский голубой сыр, трюфели, кофе и вальполичелла. Он ощутил такой же прилив счастья, как в тот момент, когда забрался в свою провонявшую машину и обнаружил там еду из запасов Фруасси. В самом деле, подумал он, когда на тебя вдруг сваливаются какие-то блага, главное — не их качество, а нежданное удовольствие, которое они тебе доставляют.
Адамберг вышел на платформу и закурил сигарету из пачки Кромса. Зажигалка у парня, как и одежда, была черная, с замысловатым красным узором, отдаленно напоминавшим мозговые извилины. Внука Славка он узнал сразу — по волосам, прямым и жестким, как у Диня, и затянутым в конский хвост, и по светло-карим, почти желтым глазам над широкими, выступающими славянскими скулами.
— Владислав Молдован, — представился молодой человек, ему было лет тридцать, с широкой, во все лицо, улыбкой. — Можно просто Влад.
— Жан-Батист Адамберг. Спасибо, что согласились поехать со мной.
— Не за что, это же потрясающе. Дед возил меня в Кисельево только два раза, и последний раз — когда мне было четырнадцать лет. Я схожу на его могилу, буду рассказывать ему всякие истории, как рассказывал он сам. Это наше купе? — удивленно спросил он.
— В выездном отделе меня перепутали с какой-то важной шишкой.
— Потрясающе, — повторил Владислав. — Я никогда еще не спал в ночном поезде, как важная шишка. Но наверно, так и положено, если предстоит встреча с кисельевским демоном. Я знаю много важных шишек, которые согласились бы на гораздо худшие условия, лишь бы их везли в другое место.
Болтун, подумал Адамберг. Хотя, вероятно, в данном случае болтливость — нечто вроде профессиональной болезни, ведь переводчику постоянно приходится жонглировать словами. Владислав знал девять языков, и Адамберга, который был не в состоянии полностью запомнить фамилию Стока, это восхищало не меньше, чем способность Данглара удерживать в голове необъятные познания. Но комиссар боялся, как бы молодой человек с легким, веселым характером не втянул его в какой-нибудь бесконечный разговор.
Они дождались отхода поезда и только тогда открыли шампанское. Все в купе восхищало Владислава — и блеск лакированного дерева, и маленькие кусочки мыла в мыльницах, и миниатюрные бритвы, и даже стаканы из настоящего стекла.
— Адриен Данглар, Адрианус, как называл его дедушка, не объяснил, зачем вы едете в Кисельево. Вообще-то в Кисельево никто не ездит.
— Потому что это слишком маленькая деревня или потому что там водятся демоны?
— А у вас есть родная деревня?
— Она совсем крошечная, называется Кальдез и находится в Пиренеях.
— А в Кальдезе водятся демоны?
— Их там два. Сварливый дух, который живет в погребе, и дерево, которое иногда напевает разные мелодии.
— Потрясающе. Так что вам нужно в Кисельеве?
— Мне нужно отыскать корни одной запутанной истории.
— Это очень подходящее место для поиска корней.
— Вы слышали об убийстве в Гарше?
— О старике, которого порезали на мелкие кусочки?
— Да. В одном из его писем есть название Кисиловы, написанное кириллицей.
— А какое отношение это имеет к дедушке? Адрианус сказал, что ваша поездка связана с дедушкой.
Адамберг посмотрел в окно. Надо было срочно что-то придумать, а у него это плохо получалось. Зря он не сочинил заранее какую-нибудь правдоподобную историю. Нельзя же сообщать молодому человеку, что маньяк по прозвищу Кромс отрезал ступни у его дедушки. Такие вещи могут перевернуть душу любящего внука и навсегда испортить его легкий, веселый характер.
— Данглар, — произнес наконец комиссар, — часто слушал рассказы Славка. А Данглар собирает знания, как белка орехи — в гораздо большем количестве, чем ей понадобится на двадцать голодных зим. Он смутно помнит, что Славко рассказывал ему о некоем Воделе — так звали убитого, — который вроде бы одно время жил в Кисилове. Кажется, он там скрывался от каких-то врагов.