В этой странной ночи вдруг сипловато сказали:
— Закурить бы.
Бочкуха шевельнул плечом, готовый закурить.
— Потерпишь, — буркнул инспектор.
— Мне б спросить кое о чем...
— О чем?
— За что стараешься, парень? — глухо, но сильно заговорил Бочкуха. — Премию хочешь в размере оклада? Иль дополнительный отпуск на шесть ден? Али приобресть за нас цветной телевизор?
— Не дадут? — полюбопытствовал инспектор.
— Шире варежку разевай, — почти весело вставил напарник.
Петельников втянул носом воздух: кислый запашок обволакивал этого Олега, который, видимо, трезвым был только однажды — тогда на пляже.
— Неужели вы цветного не стоите? — развеселился и Петельников.
— Чего время терять да зубы скалить! — озлился Бочкуха. — Вон твое счастье лежит, в энтих брусочках. Никто, окромя нас да придурошного старика, о них и не знает. Отпусти, — сбежали, скажешь... А брусочков, мол, и не видел. Не будь дурнем, парень, такого фарта тебе не подвалит...
— И сколько дадите? — полюбопытствовал инспектор.
Надежда так и рванула Бочкуху вверх, как обескрыленную птицу:
— Одного хватит?
Петельников покачал слиток на ладони. Килограмма два... А всего брусков шесть. Двенадцать килограммов золота!
— А два? Всем по паре, — сдавленно предложил Бочкуха.
Инспектор бы взял — показать ребятам в своем райотделе. А то ведь не поверят. Значит, так: он входит, вытаскивает из карманов слитки и кладет на стол начальнику уголовного розыска. Что это? Золотишко, четыре кило. Откуда? Привез с юга. Как так? Заработал честным сыском. А вас теперь звать случайно не Монте-Кристо?
— Ну?! — остервенело спросил Бочкуха.
— А сколько тебе лет? — вдруг поинтересовался Петельников.
— Пятьдесят четыре.
— Ого! Уже можно звать «папаша».
— И что?
— А то, что пятьдесят четыре года прожил и все зря.
— Почему же зазря? — насторожился плоскоскулый.
— Неужели за пятьдесят четыре года, дядя, ты не нашел в жизни ничего дороже золота?
— А и не нашел! — отрезал Бочкуха. — Ты ж дурило, тебе ж счастье прет в руки, а ты его пинаешь. С золотишком ты же царь жизни! Бабу какую хошь, товар какой хошь...
— И все?
— Чего все?
— Кроме баб и товара, больше ничего и не знаешь?
— А ты знаешь?
— Эх, дядя. Да купался ли ты в море? В нем же одуреешь от счастья...
— Парень, ты пощупай золотишко-то, пощупай! — не сдавался Бочкуха.
Инспектор пощупал. Бруски оказались холодными. Странно: драгоценный металл, из-за него идут на преступления, а он как покойник.
— Несогласный, придурок, — вздохнул Бочкуха.
— А кто пьет портвейнчик розовый, скоро ляжет в гроб березовый, — ожил вдруг приятель плоскоскулого.
Августа не возвращалась. Видимо, позвонив в милицию, она пошла к дому Бочкухи искать отца.
Ночь шла на убыль. Потускнела луна и сдвинулась к горизонту. Виноградник из черного стал серым. Лишившись лунного света, потеряло блеск золото. Откуда-то сверху подул ветерок. Волглая рубашка сразу легла на спину инспектора полиэтиленовой пленкой.
— Холодно, — поежился Бочкуха.
— Ничего, в крематории согреешься, — ободрил молодой.
Машина появилась почти бесшумно, вынырнув откуда-то из табачных зарослей. Она резко тормознула у дома. Три фигуры пересекли свет фар и вошли во двор. Они стали у крыльца, рассматривая темные окна.
— Сюда! — крикнул Петельников.
Трое мгновенно оказались у сарая. Высокий, худощавый парень в очках окинул всех быстрым взглядом и строго приказал:
— Ваши документы, гражданин.
Инспектор вытащил удостоверение. Приехавший глянул в него, протянул руку и улыбнулся:
— Начальник уголовного розыска Куликов.
Потом было то, что бывает на любом месте происшествия: следователь, понятые, протоколы... Только Петельников чувствовал себя необычно в роли свидетеля. Он сидел в большой и чистой комнате Августы и строчил свои показания. Поставив роспись после стандартной фразы «Записано собственноручно», он вдруг понял, что утомился так, как никогда не уставал на работе. Перевалив все на чужие плечи, он расслабился, и на него накатило какое-то безразличие. Тяжелая дрема легла на глаза...
Когда он их открыл, то увидел перед собой Куликова, который тихо спросил:
— Устал, капитан?
— Есть чуть-чуть. Кончили?
— Да. Этот Бочкуха у нас давно на примете. Жадный, дачников пускает и в сарай, и в прачечную... Спекульнуть не прочь. А второй — его племянник. Приехал погостить. Судимый, между прочим.
— А золото откуда?
— Григорий Фомич перестраивал сарай, копал яму и нашел клад. Еще дореволюционный. Спрятал в ту же яму и пошел на радостях к Бочкухе: мол, куда сдавать да как... Те его и схватили, на «Москвича» и в дом над обрывом. Все-таки заставили сказать, где лежит золото. Дальше ты знаешь...
Дальше инспектор знал.
Открылась дверь, впустив Августу и седоватого худого старика с белесой щетиной на лице.
— А это ваш спаситель, — сказал ему Куликов.
Старик подсеменил к инспектору:
— Спасибо, сынок! Я ведь про тебя давно знаю. От этих бандитов. Ты ночью приходил, они тебя и заприметили. Испугались. Вот племянничек и пошел охотиться на тебя. А бутылочку мою они прозевали. Я-то и не надеялся. Издевались, поганые, только что не били...
Инспектор смутился, увидев слезы в голубовато-прозрачных, как у Августы, глазах. И окончательно покраснел, когда Григорий Фомич обнял его и белесая щетина кольнула щеку Петельникова.
— Капитан, какая нужна помощь? — спросил Куликов.
За окном уже стоял яркий день. Жара сочилась сквозь стекла, как горячий сироп. Фиолетовое марево оплавляло горы.
Инспектор потер лоб:
— Мне вот что нужно: выспаться и билеты на завтрашний самолет. Мой отпуск кончился.
— Тогда едем в гостиницу, — предложил Куликов.
— Какая гостиница?! — высоким-голосом почти крикнул Григорий Фомич. — Да моя хата лучше всякой гостиницы. Сначала отобедаем, а потом уж спать...
— Спать только в беседке, — согласился Петельников.
Начальник уголовного розыска пожал инспектору руку, пообещав заехать вечером и увезти его к себе в гости — только при этом условии будут авиабилеты.
Инспектор осоловело уселся в кресло. На столе уютно жужжал вентилятор, ворочая лобастой головой в белом ореоле. Там же, на столе, встал электрический самовар и появились тарелки с «украинской» колбасой, помидорами, местным ноздреватым хлебом...
Августа замерла перед инспектором, держа в руке белое полотенце.
— А вот вы меня не поцеловали, — сонно поделился он.
Она подошла ближе, вплотную. Запах терпкого винограда, который зрел на их участке, наплыл вместе с ней.
Августа пригнулась, и ее губы прохладно легли на щеку инспектора в том месте, где Григорий Фомич колол его щетиной.
С морем он так и не успел попрощаться.
ДИСКО-БАР
1
Долговязый парень вскочил на первую ступеньку уже пошедшего автобуса, как неуклюжая птица. Двери решительно и мягко защемили его. Леденцов хотел освободить бедолагу, но тот лишь жмурился, испытывая удовольствие от безболезненного плена. Водочный дух, чуть облагороженный запахом портвейна, начал заволакивать автобус.
— Водитель, человека сдавило! — тревожно крикнул пожилой мужчина в легкой капроновой шляпе.
Дверь разомкнулась. Долговязый парень согбенно поднялся в салон, к этому растревоженному мужчине. Тот переставил с пола на колени громадную, вроде траловой, сетку с пачками, бутылками и пакетами.
— Папаша, у меня земля под ногами прогибается...
Мужчина намек понял и вскочил, чуть не уронив легкую капроновую шляпу. Траловую сетку он отбуксировал в угол автобуса, на пол, где встал и сам. Казалось, что на его лицо пала какая-то благость от доброты своей; впрочем, на лицо мог пасть отсвет белесой капроновой шляпы. Леденцову захотелось подойти к нему и что-нибудь сделать — например, расплющить апельсин в его траловой сетке.
— Я еду туда? — спросил сразу у всех долговязый, озирая автобус взбухшими глазищами.
— А тебе куда, милок? — елейно отозвалась старушка, его соседка.
— Мне надо в ту сторону, — растолковал парень и поставил ботинок сорок пятого размера на ее детский рюкзачок.
— Если в ту сторону, то едешь туда, — объяснила старушка, как внуку, извлекая рюкзачок из-под рифленой подошвы.
— А следующая остановка уже была?
— Будет, милок, будет.
Леденцову захотелось подойти к старушке и что-нибудь сделать — например, оторвать лямку от рюкзачка. Но он не успел ни апельсин расплющить, ни лямку оторвать, потому что долговязый вперил в него взгляд гоголевского Вия:
— Почему рыжий?
— Крашусь, — скромно объяснил Леденцов.
— Чем?
— Портвейном розовым.
Пьяный умолк, не в силах переварить ответ. И неизвестно, переварил ли бы, не увидь он перед глазами, тоже подкрашенными портвейном, тонкую фигурку в белом плащике. Она сюда передвинулась, ничего не подозревая.
— Девушка, садись! — предложил долговязый и звонко шлепнул ладонью по своему широкому колену.
Девушка сделала вид, что не слышит.
— Слышь, садись на коленки! — разнеслось уже по всему автобусу.
Леденцов видел только ее профиль: легкий носик, модно поднятый воротник плаща, светлые прямые волосы, да тубус в руке, похожий на аккуратно выточенное поленце.
— Землячка, в ногах правды нет, она в другом месте, повыше...
Леденцов вспомнил капитана Петельникова. Тот бы нашелся.
— Да садись ты, герла́!..
Долговязый поднял шаткую руку и сгреб тубусик — пальцев хватило обвить его. Девушка вздрогнула, словно укололась, и глянула по сторонам. Теперь Леденцов увидел ее голубоватые глаза и слабые, чуть подкрашенные губы. Видимо, она что-то сказала, но так тихо, что никто и ничего не услышал.
Леденцов шагнул к ней, расцепил заскорузлые пальцы долговязого и вытащил тубус из щупалец.